Наследство Карны

— Она была… не была… Я хочу сказать, что на нее нельзя положиться! Вот и все.

Карна глубоко вздохнула. Картина в простенке между окнами висела криво. Но это было почти незаметно.

— На кого нельзя положиться? — Слова сами слетели у нее с губ.

Папа поднял глаза. Она заставила себя встретить его взгляд. Что-то тут было не так. Он странно пошевелил рукой. И смотрел не мигая. А потом вдруг глотнул, хотя во рту у него ничего не было. В складках на щеках лежали глубокие тени.

Анна что-то сказала, но ее голос не достиг Карны. Папа тоже что-то сказал. Но это не имело отношения к тому, о чем она спросила. И он все время смотрел на нее.

Карна первая не выдержала и опустила глаза.

Карна выучила урок по латыни и написала немецкое сочинение, заданное ей Анной. Но не стала читать «Дочерей амтмана». Книга была слишком грустная. А у нее и без того хватало огорчений.

Ей предстоял разговор с папой. Бабушка возложила это на нее. Когда от папы ушел последний больной, она постучала в дверь кабинета.

В кабинете пахло блевотиной.

Папа стоял у стеклянного шкафа спиной к двери.

— Карна? — удивился он, обернувшись к ней.

Она остановилась у двери, сложив руки.

— Я должна задать тебе один вопрос.

— Задавай.

— Ты сначала сядь.

— Это так серьезно? — Он засмеялся, но сел за стол. — Итак?

Карна тоже села. На стул для больных. Папино лицо казалось плоским. Она пыталась придумать какой-нибудь вопрос, чтобы не задать тот, ради которого она пришла. Но в голове было пусто. Кроме того единственного вопроса, в ней не было решительно ничего.

И вдруг она придумала! Придумала другой вопрос, но тем не менее о том же:

— Почему ты не видишь Анну?

Папа удивился. Неужели он удивился?

— Я не вижу Анну? Почему ты так решила?

Карна стала теребить бахрому на поясе. Машинально сплела из нее тугую косичку. Тонкие льняные нити резали ей пальцы, но она этого не замечала.

— Потому что я видела, как ты входил к Ханне через черный ход, — прошептала она.

Она не смотрела на него. Хотела дать ему время прийти в себя. Каждому нужно время, чтобы прийти в себя. Но когда тишина между ними стала уж слишком плотной, ей пришлось взглянуть на него.

— Ты шпионила за мной? — тихо спросил он.

— Нет. Я не стала проверять, ходил ли ты туда второй раз, когда ушел ночью из дома.

Она слышала, как он дышит. Потом он вынул ручку из чернильницы и положил ее в пенал. Провел рукой по волосам.

— Я был там второй раз, — спокойно сказал он.

Карна больше не видела его лица. Он плавал среди водорослей. Под водой. Он утонул. И с этим уже ничего нельзя было поделать.

— Почему тебя это интересует? — услыхала она его голос. Значит, он еще не совсем умер.

— Из-за Анны…

Папа стал бесцветным. Исчез.

— Я доктор, Карна.

— И ночью ты тоже доктор?

— И ночью тоже.

— И в ту ночь?

— Да.

— Чем же Ханна была больна?

— Этого я сказать не могу.

— Ты лжешь!

Все. Забрать эти слова назад было уже невозможно. Никогда.

— Карна…

— Ты злой! — Она заплакала и попыталась расплести косичку из красных льняных ниток. Но это не получилось, и она так дернула, что нитки оторвались.

— Ты сказала об этом Анне?

— Нет, бабушка сказала, что не надо.

— Ах, бабушка!..

Она ненавидела его за то, что у него исчезло лицо. Это означало, что она права. Почему он не придумал какого-нибудь объяснения, которому она могла бы поверить? Тогда бы она забыла об этом. И все стало бы как раньше.

— Ты должен сказать об этом Анне, — прошептала она.

— Мне нечего говорить Анне, — отрезал он.

— Скажи ей то, что сказал мне, тогда я перестану чувствовать себя обманщицей из-за того, что мне не разрешают говорить правду.

— В чем, собственно, ты обвиняешь своего отца? — спросил чужой голос.

Она не могла этого произнести. Не знала нужных слов. В Библии это называется блудом. Но как сказать такое слово родному отцу? Она могла бы прочитать ему то место из Библии, но сумка с Библией осталась в ее комнате.

И все, что Анна и Сара рассказывали ей о теле, о любви, о зачатии, о крови, которая будет идти из нее, пока она не станет старой, — все это обернулось лишь отвратительным вкусом во рту. Словно виновата во всем была она одна.

Папа протянул ей через стол носовой платок.

— Ты больше не должен ходить туда! Слышишь?

Сперва он как будто не понял ее слов. Потом подпер щеки руками и серьезно посмотрел на нее.

— Если кому-нибудь из Олаисенов понадобится доктор, мне придется пойти туда. И ты должна это понять.

— Они могут пригласить другого доктора.

— Могут, — согласился он, и у него снова появилось лицо.

Потом он наклонился к ней через стол.

— Ты ведь знаешь, что мы с Ханной давно знаем друг друга. Иногда ей бывает нужно поговорить со мной.

Слова были ненастоящие. Как скрежет железа на ветру.

Глава 12

Карна постоянно встречала его на верфи. Но как-то не отмечала его присутствия. Даже издали она видела, какой он грязный. Сажа. Масло. Еще какая-то грязь. Однако она знала, что под этой грязью скрывается Педер, который умеет чинить машины. Он вернулся в Страндстедет, чтобы работать на слипе бабушки и Олаисена.

Она слышала, как старики, сидя на лавке на пристани, говорили о разнице между паровыми и обычными судами. И что Педер учится на механика, или как там это называется. Значит, он должен будет ремонтировать пароходы. И, по их мнению, слип, хоть и новый, слишком мал для этого.

Однажды Карна дома у Биргит показала ей, что, если приставить друг к другу большие и указательные пальцы и посмотреть через них на окно, чуть-чуть согнув внутрь большие пальцы, получится перевернутое сердечко. Биргит это понравилось, и она поинтересовалась, кто научил Карну складывать такое сердечко.

Неожиданно в сердечке Карны возник человек, окруженный солнечным сиянием. Появился и пропал. От удивления она не успела с ним поздороваться. Зато Биргит успела. Через мгновение Педер Олаисен был уже далеко.

— Он был в твоем сердечке! — восхищенно воскликнула Биргит.

— Он решил, что ты смеешься над ним, — сказала ее мать.

И тут же принялась рассказывать, что Педер соблазняет девушек. Они так и липнут к нему, потому что он хорошо танцует. Если бы он довольствовался одной, еще куда ни шло. А так — стыд и позор!

Она строго посмотрела на Карну и Биргит и перекрестилась. Но она быстро забыла о своих словах. Человек, который учился в Трондхейме, не мог быть простым шалопаем. Педеру было двадцать пять лет, однако выглядел он на восемнадцать. И глаза у него были какие-то странные.

— У всех, кто рано остается без матери, такие глаза. Бедняга Педер… — заключила мать Биргит.

Но полагаться на этого «беднягу» все-таки не следовало.

Дома Карна подошла к зеркалу. Ей хотелось узнать, видно ли по ее глазам, что она тоже «бедняга». Странным в ее глазах был только их разный цвет. Но ничто не говорило о том, что она рано лишилась матери.

После уроков она спросила у Анны:

— Можно ли по глазам человека понять, что он рано лишился матери?

Анна никогда не задумывалась над этим. Однако она не засмеялась. Только внимательно посмотрела Карне в глаза. Потом отрицательно покачала головой.

— Почему ты об этом спросила?

— Мать Биргит говорит, что у Педера Олаисена глаза беззащитные, потому что он рано остался без матери.

— Может, в этом что-то и есть, — согласилась Анна.

— У меня есть ты, поэтому по мне этого не видно.

Анна улыбнулась и поблагодарила за доверие. Хотя и считала, что, наверное, она не очень хорошая мать.

Карна даже испугалась:

— Зачем ты так говоришь? Что с нами было бы без тебя? И с папой, и со мной? И кто бы тогда научил меня играть на пианино?