Лучшее от McSweeney's, том 1

Но что можно было из этого извлечь? Он уселся среди консервных банок, чувствуя, что совершенно не в состоянии сосредоточиться. И только когда он поднялся, понимая, что освещение падает с такой скоростью, что нужно уходить безотлагательно, он увидел камни, сложенные в форме стрелки, указывавшей на запад, и остров, с которого он приплыл.

Он провел вечер в спальнике, слушая, как стены его палатки бешено бьются на ветру, и пытаясь изобрести способ измерить соленость воды в этом маленьком заливе. Утром оказалось, что внутренняя поверхность палатки покрыта причудливыми узорами из ледяных кристаллов.

На востоке рассвет протянулся полосой света, будто бы пропущенного через призму, фиолетовой у воды и переходящей в золото выше. Он с трудом мог себе представить, что где-то вдоль этой фиолетовой линии ходят пароходы, и люди разговаривают обо всяких мелочах жизни.

Он сел на почтовый пароход в Хобарте, на юго-восточном побережье Тасмании, чтобы пересечь южную часть Индийского океана. Несмотря на паровые суда, и железную дорогу, и автомобили, складывалось ощущение, что это место находится где-то недалеко от края земли, особенно по ночам. Тедфорд сонно бродил наугад, и в последние часы перед рассветом холмы вокруг доков наполнялись сверхъестественными звуками. Он посетил несколько пабов, но обнаружил, что подавляющее большинство рыбаков и докеров не питают интереса к науке. Корабль отплыл в предрассветной мгле его третьего дня в городе, и он помнил, как думал, когда судно снималось со стоянки, что он теперь полностью во власти этой суповой миски.

Три фигуры в макинтошах прогуливались по пристани возле его корабля под мелким холодным дождем. Он хотел было прокричать им что-нибудь напоследок, но потом отказался от этой мысли. Он видел большие и малые суда по пути из гавани — на некоторых было зажжено палубное освещение, другие были погружены во тьму, и только якорные огни горели на их грота-штагах. Он смог разобрать названия лишь некоторых из них, когда его корабль проходил мимо какого-нибудь носа или свеса кормы. Шаланды и мелкие суда прятались в их черных тенях. В свете большого фонаря рядом с трубой парохода были видны резервуары с углем и края верфи.

Как только взошло солнце, он стал коротать время, воображая, что у каждой волны есть свой близнец, выбирая какую-нибудь из них и отыскивая её пару. Острова показались только несколькими милями западнее координат Хевельмана, и он договорился о том, где и когда его подберут, спустился по судовому трапу к своим качающимся на волнах каякам, связанным вместе, приветливо помахал корабельному старшине и отчалил от корпуса судна. Он оглянулся только однажды, но корабль к тому времени уже пропал из поля его зрения.

Он вскрыл банку и обеспечил себя завтраком. Во время еды он наблюдал, как снег вокруг его лагеря собирался в маленькие рогалики — как будто кто-то вычерпал ложкой их подветренные стороны.

Как же он любил жизнь, хотелось ему думать, — во всех ее проявлениях, ее краски и ее серость, ее взлеты и падения! Хотел бы он знать, приносит ли кому-нибудь простое осязание вещи — обыкновенной вещи, любой вещи — такое же чувство глубокого удовлетворения, какое оно приносило ему.

Он думал начать с наветренной стороны, пока не поднялся бриз. Когда он отчалил, над его головой неторопливо пролетел тайфунник — первый признак жизни. Полчаса спустя он заметил дальше в море фонтаны водяного пара, выдыхаемые в воздух китами.

И снова он проплыл вокруг всего острова, ничего не обнаружив. На этот раз он повторил круг даже еще ближе к берегу, хотя его каяк часто ударялся и царапался о скалы. В скрытом от глаз углублении он нашел еще одну стрелку, на этот раз наспех вырезанную в скале. Она указывала путь в безнадежно узкую заводь, которая, когда он сманеврировал в нее, оказалась немного шире и была похожа на преддверие чего-то еще. Вода под ним, казалось, уходила в бесконечность. Закрытое пространство значительно усиливало плеск волн. Глубоко внизу он мог разглядеть обильные стаи медлительной зеленой рыбы от двух до четырех футов в длину, которую он предположительно определил как морского окуня.

Перед ним была ледяная стена в тридцать футов высотой. Он толкал свой каяк взад и вперед. Ветер забавлялся в этой естественного происхождения трубе. Он не видел никакого секретного прохода и продолжал сидеть.

Но поздним утром, когда солнце насквозь просветило стену напротив него, оно высветило через лед скальный гребень около десяти футов в высоту, посередине которого открылась щель шириной в шесть футов. Ледяной каскад внутри этой щели окрасился жемчужно-голубым.

Он рубанул по нему, и лед стал отламываться пластинами, которые падали в воду и кружились в водоворотах. Пригибаясь, он проложил себе путь веслом, и по правую руку от него открылось устье огромной голубой пещеры.

Когда он пересекал пространство пещеры, ему казалось, что его взгляд потонул в свете. Солнце повсюду отражалось от снега и льда. Ему потребовалось несколько минут, чтобы сориентироваться, заслоняя глаза рукой.

Он находился в квадратной бухте внутри ледяного массива, навскидку, сорок ярдов от края до края. Казалось, вода здесь была еще более глубокой, и от нее исходило необыкновенное небесно-голубое свечение. Залив не имел ни пологого берега, ни вообще каких-либо выступов по краю. В самой высокой точке стены, кажется, достигали семидесяти футов.

Пространство над ними будто бы обрело совершенную прозрачность. Вдали от солнца, на глубоком фиолетовом небе сияла одинокая звезда. Воздух опьянял.

Он ждал. Он плавал кругами по бухте. Он чувствовал подспудное, но нарастающее желание есть. Стаи больших рыб беспорядочно кружили на глубине всюду, куда ни падал взгляд.

Он готов был ждать весь день, если необходимо. Он готов был ждать всю ночь. Его каяк дрейфовал из стороны в сторону, весло было вставлено в уключину, и он слышал звук падающих с лопасти капель, пока дважды проверял свое ружье и фонарик. Он достал из чехла камеру.

Стаи рыб продолжали кружить и гоняться друг за другом, время от времени поднимаясь к самой поверхности воды. Он ждал. Ближе к вечеру откуда-то с запада стали доноситься грохочущие звуки ледопада. Солнце начало опускаться. Тени в маленькой бухте, кажется, стали прохладнее. Он поужинал галетами, запив их глотком воды.

Какое-то сильное движение вздыбило воду жидким куполом, и он прокатился по нему; а потом все опять стало тихо. Он положил руку на камеру, а затем и на приклад ружья. Его пульс постепенно успокоился. Не очень высоко над ледяной стеной взошла бледная луна. От долгого смотрения на нее ему стало казаться, что она окружена ореолом. Температура падала. Его дыхание клубилось в воздухе султанчиками.

По его оценкам, он дрейфовал в этой бухте уже на протяжении шести часов. Ноги у него закоченели, зад болел. Когда он шевелил ступней, в лодыжке отдавалось резкой болью.

Он понимал, что с погодой ему повезло. Обычно именно в котле Южного полюса варились многочисленные бури Южного полушария.

Темнота стала еще более непроглядной. Он зажег фонарь. Когда он водил им по сторонам, тени казались кусками камня или льда. Вода была неподвижна и похожа на синее стекло, пока он не поднял весло и не начал грести им, и каждый взмах посылал по сверкающей поверхности все новую и новую рябь.

Пока он греб, он повторял сам себе те главные составляющие Жизни, которым научил его Тейт: желание жить, силы жить, сообразительность и способность легко преодолевать малые опасности. Жизнь шла вперед благодаря своей собственной движущей силе, в то время как ее внешний вид формировался в битвах с окружающей средой.

Он стал петь песенку, которую пел ему отец во время гребли:

Он остановился и снова пустился в дрейф, развернув нос каяка так, чтобы видеть оставленный им на воде след. Фредди всегда называл его Стариной Мечтателем за его склонность к фантазиям. В ежегодник Тедфорда, оставленный в лагере, был вложен его членский билет Мельбурнского научного общества и единственная имевшаяся у него фотография брата: мутное изображение высокого миловидного мальчика со светлыми волосами.