Стыд

— Что, света нет? Вы попробуйте там…

— Не надо! — приказал Кузьмич. — Дерутся, сволочи.

— Так и будем сидеть в темноте?

— А что ты предлагаешь? — деловито спросил Иван Степанович.

— Свет включить, — сказал Лузгин, — и сидеть, как люди. А если эти прибегут — так хорошо, увидим, кто такие.

— По морде ты увидишь, — напророчил во мраке голос мастера Лыткина. Двое втиснутых, что не были знакомы Лузгину, пока не произнесли ни слова; лишь тот, кого Лузгин касался в тесноте плечом, все так же глухо и прерывисто дышал.

— Вас били?

— Особо нет, — ответил сосед. — Стволом… в живот ударили… подонки. Ребро… наверное, сломано… дышать нормально… не могу.

Лузгин подумал и сказал не слишком уверенно:

— Ладно, попробую.

Еще раз щелкнув зажигалкой, он поднялся, между коленей в проходе выбрался к дверям и тихонько подергал за ручку.

— Чего надо? — спросили за дверью по-русски и без акцента.

— Поговорить.

— Вот стрельну через дверь — поговорим.

— Я серьезно.

— Я тоже.

В кино на этом месте в коридоре должен был раздаться характерный звук передернутого затвора, но Лузгин ничего не услышал и понял, что у того, напротив двери, патрон давно уже в стволе.

— А свет включить можно?

— У вас шторка закрыта?

— Закрыта.

— Тогда включай. Но учти: оттуда, с улицы, свет увидят — сразу выстрелят.

— А мы сейчас одеялом еще… Ты кто вообще, мужик? По речи — наш, похоже.

В дверь пнули неожиданно и громко, Лузгин отшатнулся, повалился в проход, но несколько рук уткнулись ему в спину и удержали, и голос старика сердито произнес: «Потише там, потише», — и было непонятно, кому адресовалась эта реплика: дедам, шумно возящимся с полу-упавшим Лузгиным, или самому Лузгину, чтоб тот не злил человека с оружием в коридоре.

При свете зажигалки старик и Прохоров долго цепляли на окно тяжелое вагонное одеяло, оно все падало и падало. Огонь жег Лузгину большой палец, лежавший на педальке. Потом за что-то зацепили наконец. Лузгин во тьме проковылял к себе за столик, дуя на руку, и только грузно сел, как одеяло рухнуло ему на голову, и все пришлось начинать сначала.

В слабеньком дежурном освещении, но все же с зажигалкой не сравнить, Лузгин еще раз внимательно оглядел своих попутчиков и тут же поправил себя: каких попутчиков? Скорее — сокамерников. Интересно, подумал он (тебе все «интересно», Вова, когда же ты повзрослеешь наконец, жена права), будут ли давать воду и выпускать по нужде; к тому же в купе душновато, а вшестером они за час весь оставшийся кислород выдышат, дедам поплохеет; и есть ли у Степаныча с собой хотя бы валидол — не факт, придется говорить с бандитами, а русского за дверью в любой момент заменят на абрека, попробуй с ним поговори… Нет, ждать нельзя никак, надо сейчас встать, пробраться к двери и постучаться вежливо, не станет он стрелять, наверняка не станет; но как же страшно, Вова, сидел бы и не рыпался, слишком мало еще времени прошло, сочтут за хамство и откажут, и будет только хуже, потом вообще ничего не допросишься, а курить здесь и вовсе нельзя, а если сутки, двое или больше? С ума сойти…

— Сидите тихо, — сказал Лузгин старикам, — я тоже тихо…

— Чего тебе? — спросил голос за дверью, когда он аккуратно выбил морзянкой три точки по пластику.

— Поймите, я не хочу неприятностей, — Лузгин старался говорить негромко, но убедительно; когда-то в телевизоре это у него неплохо получалось. — Мы не знаем, что произошло, и вас об этом не спрашиваем. Но, думаю, это надолго. А здесь, в купе, очень старые люди, причем больные. Не могли бы вы позволить нам взять… ну, из других купе… лекарства, например, воду и продукты? Говорю это сейчас только потому, что вы, похоже, русский человек и нас правильно поймете. Я не хотел бы потом объясняться с кем-нибудь… Ну, вам ясно, надеюсь.

Он услышал за дверью шорохи и бряки, и живот сам собою напрягся, и во рту стало сухо, потом в замке клацнуло, провернулось, и дверь откатилась на половину пролета. Лузгин непроизвольно подался вперед и увидел здорового мужика в камуфляже с разгрузкой и автоматом, в непременной черной лыжной шапочке, но лицо — без бороды, хорошее славянское лицо. Лузгин узнал его сразу, но онемел от неожиданности и только таращил глаза и растягивал щеки в улыбке, когда тот схватил его лицо в горсть широкой мясистой ладонью и резко оттолкнул назад.

Лузгин упал навзничь, немного вбок, на Кузьмича со стариком, а левой рукой врезал по скуле мастеру Лыткину и сбил с него очки. Вот сука же, вот сука, кричал он про себя, барахтаясь в проходе, надо было Вальке пристрелить тебя, скотина, да я бы сам тебя пристрелил с наслаждением, сука позорная, всех вас надо стрелять, как собак, и хорошо бы наши штурманули поезд, пусть даже с жертвами, пусть даже я, но только бы всех этих, всех до единого, и эту суку первым, нет — последним, чтобы увидел все и знал, что и его замочат без разговоров и пощады, навсегда, но медленно, неспешно…

— Не надо, Володя… — Лузгин сидел в своем углу, массируя зашибленную руку, и со свистом втягивал воздух, будто у него разболелся зуб. Старик, навалившись животом на столик, трогал его за плечо:

— Не суйся ты, не суйся, ради бога! Они же сумасшедшие. А мы потерпим, не волнуйся, мы потерпим…

— Да успокойтесь вы, Степаныч, не так уж и больно, — пробормотал Лузгин и похвалил себя за то, что даже в бредовой этой ситуации он помнил о наличии третьих лиц и обращался к старику на «вы». Он хотел немедля рассказать о том, кого узнал, но боль в суставе перешибла скорый этот порыв; а по прошествии минуты он уже решил, что ничего рассказывать не будет, потому что вопросов возникало больше, чем ответов, и главный из вопросов звучал так: на кого же сегодня работает украинский наемник Мыкола, зарезавший в Казанлыке армейского водителя Сашу, бежавший на Север с Махитом и предавший, бросивший последнего в стычке на ледяном мосту. Вот же судьба у парня, подумал Лузгин и вспомнил, как только что желал ему подохнуть в страшных муках. Он и сейчас был бы не прочь узнать, что какая-то высшая, неодолимая сила вымела единым махом всю эту нечисть из вагонов, и они свободны, и можно выйти в тамбур и до печенки затянуться дымом, и даже выпить коньяку с дедами, если у них осталось, но вместе с тем он был, опять-таки, не прочь на время допустить, что Николая чистка не коснется, тот просто выбросит оружие, покурит с Лузгиным и все расскажет, и будет интересно. Опять его толкает в затылок это проклятое слово, так много начудившее и наломавшее в прежней лузгинской жизни, но не утратившее доселе своей совратительной власти над ним.

— А жаль, что верхних полок нет, — вслух сказал Лузгин, — могли бы даже спать по очереди.

Дверь откатилась, Лузгин вздрогнул. Другой, нерусский, но такой же огромный в своем снаряжении, стоял в проеме, скрестив руки на животе, и водил по сторонам вениковатой серой бородой.

— Кто здесь шумит?

— Ну я, — сказал Лузгин, опережая соседей, и получилось нагло, с торопливым вызовом, нехорошо получилось, да поздно. Он приподнялся с места и замер, полу-разогнувшись, потому что ему мешал приоконный столик.

— А я тебя видел, писатэл, — сказал бандит и оскалился. — В Казанлыке тебя видел. Я думал, ты мертвый уже.

— Может быть, — сказал Лузгин.

— Может быть — мертвый, да? — Бандит негромко захихикал и посмотрел налево, вдоль коридора. — Ладно. Один человек идет со мной, бэрет что надо. Потом другой человек, другой купе. Ты где живешь, писатэл?

— Здесь. В этом купе.

— Тогда живы. Здэсь. Пока. Хорошо сказал, а? — Он снова захихикал и закашлялся, в груди его страшно хрипело и булькало, и он долго отплевывался на пол, хлопая ладонью по коридорной стенке. — Один пошли.

Когда дверь замкнулась, все долго молчали; потом старик, снизив голос, спросил Лузгина, знает ли он бородатого. Лузгин ответил, что наверняка сказать не может, там все они были на одно лицо, и каждый называл его «писатэл», и добавил, что ежели это гарибовцы, то дело швах, они люди злые и резкие. «Какие такие гарибовцы?» — шепотом поинтересовался мастер Лыткин, и Лузгин сказал с внезапной злостью: «Я же вам рассказывал, не помните, что ли?». Был же, был разговор наутро по приезде, когда пришли опохмеляться с извинениями; он битый час трепал им языком, и ничего, оказывается, в стариковских-то мозгах не отложилось, потому что не верили или слушали словно пересказ кинофильма, а потому так вам и надо. Но куда же подевался Николай, и почему он снова с ними, ведь после бегства на мосту они должны были шлепнуть его как навозную муху, такое моджахеды не прощают… Но уже яснее дело, чуточку яснее, и даже хорошо, что бандит его узнал: есть контакт, он может быть полезен…