Я и мои (бывшие) подруги

Были в жизни Ани и ее мужа случаи, которые сплавляют людей крепко, как сталь. У нее — оставленная врачами и загнившая плацента при рождении ребенка, что почти вызвало сепсис. У него — тяжелая авария с повреждением позвоночника, чуть не приведшая к неподвижности. Подлый финансовый обман, по-новорусски — кидалово, чуть не привел их обоих к суме.

Они тяжело жили и много работали вдали от минимальной цивилизации краевого центра, откуда Аня родом. Ради любви она переехала к мужу в село, хотя существовала теоретическая возможность ему переехать к ней в город. Я, городской житель, долго не могла этого понять, ибо сама переехала за границу, в столицу приличного европейского государства. Но пути господни неисповедимы, и никогда не знаешь, что обернется добром, а что злом. В начале девяностых годов их спас огород: прокормил и дал кое-какие деньги с овощного рынка. Земля сыграла ту же роль, что и поместье Тара в жизни Скарлет О`Хары после гражданской войны в Америке. У нас, правда, войны не было, а разруха все равно случилась, и все хлебнули лиха. Не зря китайская мудрость предостерегает от социальных катаклизмов переходных периодов любых мастей.

Я приезжала к ним в гости во время своих ежегодных визитов на родину. В первые лет десять-пятнадцать эти приезды означали для меня возвращение домой. Потом характер визитов постепенно изменился, и я стала приезжать уже не «домой», а в гости — к семье, родным и близким. Я навещала Аню и ее мужа в селе, уважала их занятость и признавала свою праздность — отпуск ведь.

Встречались мы так, как встречаются настоящие, а не бывшие друзья — будто расстались вчера. Я чувствовала себя понятой, желанной. Ехала пять часов в жару в раскаленном автобусе-развалюхе через безумно красивый полуостров Тамань — мой личный рай на земле, лучшее его место. Курганы укрыты переливчатой степной травой как будто бы драгоценным мехом диковинного зверя. Небо видно, даже если опустишь голову и смотришь в землю. И дух — эта совершенно особенная, инородная, иновременная атмосфера. Удивляешься, если по дороге встречаешь современных станичников, а не скифов и сарматов на конях с серебряными гривнами, украшенными грифонами.

Тамань… Тамери — это самоназвание Древнего Египта. И Тамань недалеко от него ушло, слышите? Тоже теряющийся в веках древний таинственный край. Лиман, город Керчь в Крыму — древнегреческий Пантикапей — виден через пролив невооруженным глазом. Как много значат эти места для меня. Там, в Керчи, лежа на теплой упавшей колонне, которой по меньшей мере два с половиной века, я впервые почувствовала дуновение давно прошедших эпох, ощутила связь времен и свою собственную прошлую жизнь-инкарнацию. Поверила, что я жила уже раз в античные времена, была там придорожным камнем, репейником или юркой ящерицей. Иначе как объяснить радость и легкость проникновения в то далекое время, ясные картины и образы в моей голове? Философы считали, что вечная душа, попадая в новое тело, вспоминает то, что она уже прожила и знает, и в этом воспоминании заключается процесс человеческого познания. Вот так и я — вспоминаю то, что уже раз видела.

И пусть современные ученые другими словами описывают процесс творчества, объясняют человеческую фантазию, но если вдуматься, суть остается та же.

Как здорово, что все это по-прежнему важно для меня, живо во мне, и как удачно, что Аня обитает именно там. Живи она в другом месте, наши отношения могли бы приобрести иной оттенок. Этот край — мой тайный дополнительный магнит из ранней юности, еще до-Аниного времени. Потом к нему прибавились новые магниты-воспоминания: колхозы, приезды с подругой Ларой, посещение лермонтовских мест, купание с ядовитыми медузами; шашлыки на огороде, оставшиеся на снимках — я вся в кудрях и почему-то с топором в руках в однозначной позе Родиона Раскольникова; гигантская, просто чернобыльская черная смородина на одичавшем Анином огороде; всенощное перегавкивание глупых станичных собак.

Поначалу деревенская романтика вдохновляла горожанку Аню. Она обрабатывала огород и даже держала свинью — а это как маленький ребенок в семье, его просто так не оставишь и никуда не уедешь. Одно время она даже выбилась в местные селекционеры-мичуринцы и рассылала по всему краю семена какой-то необыкновенной для наших широт фасоли. Потом наступили времена ее страстного увлечения яблочным уксусом. Она делала его сама и лечила абсолютно все болезни.

Между делом росли дети, ее профессия — учителя истории в местной школе, уже не могла прокормить семью, жизнь заставила заняться новым делом под заграничным названием бизнес, который пришлось осваивать болезненным путем проб и ошибок. Настал момент, когда в доме появился холодильник — вещь в жизни необходимая, чего, например, я не могу сказать о посудомоечной машине, микроволновке или тостере. Без них можно и нужно жить, это излишние изобретения, вещи, в которых мир не нуждается. В этом мы с Сократом единомышленники. Он тоже, гуляя по афинскому рынку, любил приговаривать:

«Сколько на свете вещей, которые мне не нужны…» Мне было приятно узнать, что Сократ думал так же, как и я двадцать пять столетий позже.

Еще несколько лет спустя в Анином доме появился туалет, и отпала обременительная необходимость ходить в кошмарное заведение на двор. Меня это обрадовало особенно, я плохо переносила отсутствие элементарного комфорта на исходе 20 века. Деревня деревней, но мы же не в Буркина Фасо живем. Все-таки в какой-никакой Евразии, как называет себя Россия. Перед обвалом рубля дела пошли настолько хорошо, что в доме был произведен ремонт (не евроремонт!) и я окончательно смирилась с мыслью о том, что в деревне вполне можно жить.

Кстати, об этой для меня, европейского жителя, странной языковой конструкции — «евроремонт». Я до сих пор ломаю себе голову, что это и почему так называется. А вы задумывались над таким сомнительным обогащением нашего великого и могучего? Ремонт, по моим понятиям, может быть капитальным, небольшим, косметическим. Это слово даже веселое какое-то, я его принимаю. Бывает хорошим, плохим, качественным, удачным, дорогим, но никак не европейским. Что, разве в Европе существует какой-то особый и единственный вид ремонта? Здесь тоже то одно подремонтируют, то другое побелят-покрасят. А если основательно трубы меняют и новый кафель кладут, то это в той стране, где я живу, называется санацией. Помните, нас в школе на санацию зубов водили? Так вот, это совершенно что-то другое. Это капитальный ремонт и модернизация дома. То есть в Европе есть всякие ремонты, кроме европейского.

Мои ежегодные приезды к Ане на два-три дня, может, и не отягощали ее, но они отягощали меня. Я не люблю чувствовать себя обузой, отрывать людей от дел и мешать зарабатывать деньги. Ведь отпуск был у меня одной.

У них продолжалась работа — семейный бизнес. Может быть, я не права, и эта проблема выдумана, но я так чувствовала. Я до сих пор такая щепетильная, не люблю ходить в чужой дом, нарушать своим присутствием чужой уклад, и предпочитаю встречаться с подружками на нейтральной территории: в кафе, парке, на концерте. За двадцать лет моих приездов в гости на родную землю, мы, может быть, всего-то два раза встретились в моем бывшем доме в городе, и я «сэкономила» себе прелести поездки на автобусе-душегубке в ужасную жару.

Приехав в свой родной город, я всегда первая созванивалась с Аней, хотя она знала время моего отпуска. Это мелочи, но когда они накапливаются, то начинают приобретать критический вес. Мелочи нельзя недооценивать. Из них в основном и состоит наша жизнь. Не зря придумали присказку: мелочь, а приятно. Почему-то мне было важно, чтобы Аня тоже проявляла инициативу, показывала, что ждет меня, а не только я всегда напоминала о себе.

Что мне вообще-то мешает? Да, возможно, она не совсем организованный и, несомненно, занятый человек, не в состоянии выкроить время на письмо или звонок. С любым может случиться. Ведь я знаю, что Аня рада мне, и по-прежнему хорошо ко мне относится. Почему мне важно слышать и видеть подтверждение этого, почему я хочу, чтобы люди каким-то образом это выказывали? Явно не потому, что страдаю комплексом неполноценности. Тут нечто другое. И я наконец поняла, в чем дело.