Летит, летит ракета...

— Ничего, ничего… — отвечал Моше, многозначительно кивая в пространство. — Вспомним. Такое не забывается.

— Да и не такая уж она и молодая, — вступала Лея. — Издали конечно, а если сблизи зайти…

Хозяин “Гоа” Давид Хен, муж Мали, отбрасывал в сторону полотенце и возмущенно фыркал, рассматривая на свет протертый до сухого блеска бокал.

— И не надоело вам? Сколько можно? Стыдно ведь… — и, помолчав, добавлял. — Она его вдвое младше, не меньше. Вдвое. А уж горяча… Поверьте моему глазу. Ами, скажи. Ты туда часто ходишь. Как она, профессорша, горяча?

Ами краснел, что, конечно же, вызывало немедленный взрыв всеобщего хохота. Ну и ладно. Взрыв, так взрыв. Что им тут — привыкать к взрывам-то? Одним больше, одним меньше, невелика беда.

Калитка серебряковского дома была распахнута настежь. Ами миновал двор, постучал в приоткрытую входную дверь и, не дождавшись ответа, въехал в пустую гостиную.

— Альександер Владимирович! — крикнул он, торжественно расставляя ударения на предпоследние слоги, отчего имя в целом прозвучало, как на представлении баскетболистов перед матчем. — Есть кто дома? Ау! Господин профессор!

— Минутку! — послышалось из-за раскрытой двери на террасу. — Я сейчас! — и в гостиную, завязывая на ходу поясок крайне легкомысленного халатика, вошла, или, скорее даже, впорхнула госпожа Элена, она же Леночка, она же жена профессора Серебрякова.

Ами смущенно потупился. Вырез леночкиного халата отличался одновременно чрезмерными щедростью, открытостью и разнообразием.

— Ах, Ами, извините! — воскликнула Леночка, спохватываясь и прихватывая в кулачок лацканы, но при этом промахиваясь ровно на один лацкан, в результате чего вырез, вместо того, чтобы сократить обзор, напротив, увеличил его еще больше. — Я не совсем одета… загорала, знаете ли. Говорят, зимний загар здесь самый лучший. Говорят, летом солнце активное, сразу обжигает. Вот прямо сразу — раз и готово. И рак. Говорят, тут у солнца жуткий рак. Александр говорит, что солнце тут сразу ставит раком. Ха-ха-ха… Вам не понять, но по-русски это звучит немного неприлично. Ха-ха-ха… А сейчас солнце не вредное, а наоборот. Вот я и ловлю, знаете ли. Без всего. То есть совсем. Так приятно… та-ак прия-я-тно…

Английских слов Леночка знала немного, да и расставляла их большей частью неправильно, зато делала это уверенно и с поразительной скоростью. Она длинно потянулась, и халат послушно подтвердил упомянутое “совсем без всего”. Ами сглотнул. По понятным причинам ему давно не приходилось видеть такого. Больше трех лет, если точнее. “А ну, успокойся, — скомандовал он себе. — Ты кто? Ты инвалид. Кочерыжка безногая”.

— Мне бы Альександера Владимировича, госпожа Элена, — Ами кашлянул, чтобы устранить из голоса предательскую хрипоту. — Он дома?

Леночка подбоченилась. Ей явно нравилось Амино смущение, и она не намеревалась заканчивать только-только начавшуюся игру. Не так часто удается почувствовать себя женщиной в этой проклятой глуши. И не просто женщиной, а желанной женщиной. И не просто желанной, а настолько желанной. Она чуть повела плечами и тут же отметила зеркальное отражение этого движения в Аминых глазах. Бедный парень, эк его распирает…

— Уехал Альександер Владимирович, — сказала она, утрируя смешное Амино произношение. — В Упыр уехал, до вечера. А вас, Ами, я дано уже просила не называть меня “госпожа Элена”. Я Леночка. Ну-ка, скажите: “Ле-нач-ка…” Ну?

Леночка наклонилась к Ами и затеребила его губы пальцем с длинным наманикюренным ногтем.

— Ну? Повторяйте за мной. Ле…

— Ле… — повторил Ами, зачарованно глядя на голые груди, подрагивающие в вырезе халата.

— Нач…

— Натч…

Он с трудом удерживался от того, чтобы схватить ее. Ну, схватит, а потом? Что он будет делать потом, без ног?

— Да не “натч”, а “нач”! Язык не поднимайте! — она легонько раздвинула пальцем Амины губы и прижала книзу язык. — Ну?

Ами неловко повернул голову, избавляя рот от шустрого Леночкиного пальца.

— Я лучше поеду, госпожа Эл…

— Леночка! — Леночка резко выпрямилась и притопнула ногой. — Сколько раз повторять! Ле-нач-ка! И никуда вы не поедете. Вот еще. В кои веки кто-то в гости пришел. Теперь вы мой, Ами. Понятно? Мой. Я вас сейчас чаем поить буду, на террасе. И не смейте возражать! Даже не думайте!

Она решительно обошла Амино кресло и взявшись за рукоятки, выкатила его на террасу.

— Вот! Ждите здесь! И только попробуйте убежать!

Снова притопнув ногой, она ушла в дом. Ами перевел дыхание. Вот ведь чертова баба! Ситуация вызывала у него сложные чувства. С одной стороны, конечно, унизительно, когда тебя используют таким недвусмысленно двусмысленным образом, а с другой… Он вспомнил недавний давидов вопрос: “Как она, профессорша, горяча?” и свое ответное смущение. Потому и смутился, что сам давно уже исподтишка поглядывал на ее вырезы и декольте. А чего смущаться-то? Он что, в замочную скважину зырит? Нет ведь, правда? И выставляется это все напоказ вовсе не ненароком, а вполне себе расчетливо. Скучно ей здесь… Да и как не скучать? “Как она профессорша, горяча?” Ну что тебе ответить, Давид… на полную мощность работающая печь в булочной Маарави и то холоднее будет…

Что они тут делают с профессором — вот загадка. Вернее, сам Серебряков еще ладно, кое-как объяснимо: пишет книгу, стеснен в средствах, привязан к колледжу Упыр какими-то грантами, обещаниями, перспективой преподавательского места. Но почему его красивая, молодая, от пяток до макушки сексуально озабоченная жена согласна делить с профессором эту жизнь? Сидеть здесь безвылазно, в обезлюдевшем поселке, под ракетами… почему? Серебряков хотя бы в N. иногда ездит, а она вообще — никуда! Такая женщина — и никуда! Такой женщине нужны умопомрачительные наряды, бриллианты, опера, казино, фешенебельные рестораны, шампанское на палубах океанских яхт. Это ж дураку понятно. А тут…

Ами вздохнул. Отсюда, с открытой террасы серебряковского дома виднелся все тот же чертов пограничный забор и чертовы дома проклятого Хнун-Батума, и чертово море далеко на чертовом горизонте.

Вошла Леночка, неся на подносе кружки с кипятком, коробку с чайными пакетиками, бисквиты. Уселась в кресло напротив, круглые красивые коленки вместе, длинные голени наискось, халат запахнут. В стрипклубе полдник, просьба не беспокоить артисток. Перерыв на чаепитие. Делу время, потехе час. Ами выбрал пакетик, поболтал его в кипятке. Леночка сидела молча, сдвинув брови, думая о чем-то своем.

— Скажите, Ами, — сказала она наконец. — А правду говорят, что из Страны можно только через аэропорт выбраться? Самолетом то есть?

— Ну почему же… — Ами покачал головой. — Можно и морем. Покупаете билет и…

— Но это все равно через пограничников, правда? — перебила Леночка. — А если так, как в Европе? Типа, сел в тачку в Португалии и — фьюить… в Норвегию… Так можно?

— Думаю, что нет. А зачем?

— Действительно, зачем? — Леночка тряхнула головой, словно сбрасывая что-то. — Вы печенье-то берите, берите. Такое вот угощение… а другого нет. Прямо стыдно, правда?

— Вовсе не стыдно, — возразил Ами. — Просто время такое, госпо… извините, Леноточка. И место. В Матароте сейчас ни у кого денег нет.

— Почему вы так думаете? — с непонятным вызовом отвечала Леночка. — А вдруг у кого-то хранится где-нибудь под полом чемодан с бабками? Представляете? Большой серый чемодан, набитый буро-малиновыми банкнотами!

— Буро-малиновыми — это какими? — улыбнулся Ами.

— По пятьсот евро, мальчик, — прошептала Леночка, округляя глаза. Ты, наверное, и одной такой бумажки не видел, а тут — целый чемодан. Миллионы и миллионы евро. Представляешь?

Ами нахмурился. Он решительно не понимал, к чему клонит госпожа Элена. В роли соблазнительницы она выглядела намного убедительнее.

— Знаете, госпожа Элена, я не представляю другого. Почему вы выбрали для жизни именно Матарот? Вам тут, должно быть, ужасно скучно. Понятно, у профессора Альександера намечается работа в Упыре… но ведь пока что ее не так много! Пока что он даже не каждую неделю туда ездит. А книгу можно писать где угодно. Сняли бы квартиру где-нибудь подальше… да хоть в столице. Почему тогда здесь? Неужели только из-за того, что у вас нет этого серо-буро-малинового чемодана?