Ангел для сестры

Рэд поставил передо мной тарелку, и я начал говорить:

– Женщина – как костер.

Полли опустил газету и хмыкнул:

– Начинается. Великий учитель Фитц.

Я не обращал на него внимания:

– Костер – это ведь красиво, правда? Когда он горит, невозможно отвести глаза. Если ты сможешь сдерживать его, он подарит тебе свет и тепло. И только когда он выходит из-под контроля, необходимо переходить в наступление.

– Капитан хочет сказать тебе, что нужно защищать свою девушку от ветра, – объяснил Полли. – Эй, Рэд, у тебя есть сыр?

Мы приступили к ужину (для меня – второму). Обычно это значило, что с минуты на минуту зазвонит колокол. В работе пожарных действует свой закон подлости: чрезвычайная ситуация возникает, когда ты к ней меньше всего готов.

– Эй, Фитц! Ты помнишь этого последнего парня, застрявшего? – спросил Полли. – Того, которого мы выносили?

Господи, конечно помню. Парень весил пятьсот фунтов и умер от сердечного приступа в своей постели. Бригаду пожарных вызвали из похоронного бюро. Они не могли снести тело вниз.

– Веревки и блоки, – вспомнил я вслух.

– Его должны были кремировать, но он оказался слишком большим… – Полли ухмыльнулся. – Клянусь Богом, так как мамочка моя уже на небе, им нужно было обращаться к ветеринарам.

Цезарь посмотрел на него:

– Зачем?

– А как, по-твоему, они избавляются от мертвых лошадей, Эйнштейн?

Цезарь сложил два и два, и его глаза широко открылись:

– Правда…

Потом, подумав, он отодвинул спагетти.

– Как ты считаешь, кого попросят чистить дымоход на медицинском факультете? – спросил Рэд.

– Бедных ублюдков из Администрации по охране труда и здоровья, – ответил Полли.

– Ставлю десять баксов, что они позвонят нам и скажут, что это наша работа.

– Не будет никаких звонков, – произнес я. – Нечего чистить. Пожар был слишком сильным.

– По крайней мере, мы знаем, что это не поджог, – пробормотал Полли.

За последний месяц у нас уже было несколько поджогов. Это всегда видно – остаются разводы от горючей жидкости, или следы множественных очагов, или обугленный окурок, или необычная концентрация огня в одном месте. Кто бы это ни был, он знал, что делает. В нескольких зданиях горючее размещали под лестницей, чтобы перекрыть доступ к огню. Поджоги опасны тем, что все горит не по тем законам, которыми руководствуемся мы, борясь с огнем. При таком пожаре дом может обрушиться на тебя, пока ты стараешься погасить пламя внутри.

Цезарь фыркнул:

– А может, и поджог. Может, толстяк был поджигателем-самоубийцей. Залез в дымоход и поджег себя.

– Может, ему очень хотелось похудеть, – добавил Полли, и остальные ребята покатились со смеху.

– Хватит, – прикрикнул на них я.

– Фитц, согласись, это ведь смешно…

– Только не для его родителей. Не для его семьи.

Наступило неловкое молчание, когда люди не знают, что сказать. Тогда Полли, который знал меня дольше всех, спросил:

– Что-то опять не так с Кейт, Фитц?

С моей старшей дочерью всегда что-нибудь не так. Проблема в том, что этому не видно конца. Я встал из-за стола и отнес тарелку в раковину.

– Я иду на крышу.

У нас у всех есть хобби: у Цезаря – его девушки, у Полли – игра на волынке, у Рэда – приготовление пищи, а у меня – мой телескоп. Я установил его много лет назад на крыше пожарной станции, где ночное небо видно лучше всего.

Если бы я не стал пожарным, то был бы астрономом. Я знаю, что для этого нужно хорошо разбираться в математике, но в звездах всегда было что-то волшебное, то, что привлекало меня. Когда ночь действительно темная, можно увидеть от тысячи до полутора тысяч звезд. Есть еще миллионы не открытых. Так просто думать, что весь мир вращается вокруг нас, но стоит только посмотреть в небо, чтобы понять, что все не так.

Анну на самом деле зовут Андромеда. Так написано в ее свидетельстве о рождении, честное слово. Созвездие, в честь которого ее назвали, хранит легенду о принцессе. Ее приковали к скале, чтобы принести в жертву морскому чудовищу, наказав таким образом ее мать Кассиопею, которая хвасталась перед Посейдоном своей красотой. Персей, пролетая мимо, влюбился в Андромеду и спас ее. В небе она изображена с протянутыми руками, скованными цепью.

На мой взгляд, у этой истории счастливый конец. Кто бы не пожелал такого своему ребенку?

Когда родилась Кейт, я воображал, какой красивой она будет в день свадьбы. Потом ей поставили диагноз: лейкемия, – и вместо этого я начал представлять себе, как она поднимается на сцену, чтобы получить школьный аттестат. Потом ей стало хуже, и я стал мечтать, чтобы она отпраздновала свой пятый день рождения. Сейчас у меня нет никаких планов и ожиданий.

Кейт умрет. Я долго не мог себе в этом признаться. Мы все умрем, если на то пошло, но все должно быть не так. Это Кейт должна прощаться со мной.

Это похоже на кошмарный обман. После многих лет борьбы она умирает не от лейкемии. Доктор Шанс с самого начала предупреждал нас, что так часто бывает – организм пациента просто изнашивается от постоянного сопротивления. Понемногу отдельные органы начинают сдавать. У Кейт первыми сдали почки.

Я повернул телескоп в сторону Петли Барнарда и туманности М42, мерцающих на мече Ориона. Звезды – это огни, горящие тысячи лет. Одни из них, такие как красные карлики, горят медленно и долго. Другие – голубые гиганты – сжигают свою энергию так быстро, что их свет хорошо виден сквозь огромные расстояния. Когда у них заканчивается энергия, они жгут гелий, становятся еще горячее, взрываются и превращаются в сверхновую звезду. Сверхновые звезды ярче, чем самые яркие галактики. Они умирают, но все видят, как они уходят.

Помогая Саре убрать в кухне после ужина, я спросил:

– Как ты думаешь, с Анной что-то происходит?

– Потому что она сняла медальон?

– Нет, – пожал я плечами, убирая кетчуп в холодильник. – Вообще.

– По сравнению с почками Кейт и социопатией Джесси, я бы сказала, что у Анны все в порядке.

– Она хотела уйти, даже не поев.

Сара отвлеклась от мытья посуды и повернулась ко мне:

– Ну и что, по-твоему, это значит?

– Э-э… парень?

– Она ни с кем не встречается.

Слава Богу.

– Может, ее обидел кто-нибудь из друзей?

Почему Сара спрашивала меня? Что я могу знать об изменениях настроения тринадцатилетней девочки?

Вытерев руки, Сара включила посудомоечную машину.

– Возможно, это подростковое?

Я попытался вспомнить, какой была Кейт в тринадцать лет, но, кроме рецидивов и пересадок стволовых клеток, на ум ничего не приходило. Повседневная жизнь Кейт терялась среди дней, когда она болела.

– Нужно завтра отвезти Кейт на диализ, – сказала Сара. – Когда ты будешь дома?

– К восьми. Но я на дежурстве и не удивлюсь, если вновь объявится поджигатель.

– Брайан, как, на твой взгляд, Кейт выглядела сегодня?

«Лучше, чем Анна», – подумал я. Но ей не этого хотелось услышать. Она хотела, чтобы я сказал, не стала ли кожа Кейт более желтой по сравнению со вчерашним днем. Она хотела, чтобы по тому, как Кейт опиралась на стол, я определил, не слишком ли тяжело ей держать спину прямо.

– Кейт выглядит отлично, – солгал я, потому что мы уже давно не говорили друг другу правду.

– Не забудь пожелать им спокойной ночи, перед тем как уйдешь, – напомнила Сара и начала собирать лекарства, которые Кейт принимает перед сном.

Сегодня ночью тихо. У недели есть свой ритм: сумасшедшие ночи по пятницам и субботам и скучища по воскресеньям и понедельникам. Я уже мог сказать, что это будет одна из тех ночей, когда я могу устроиться на ночь и уснуть.

– Папа? – Люк на крыше открылся, и появилась Анна. – Рэд сказал мне, что ты здесь наверху.

Я замер – было десять часов вечера.

– Что случилось?

– Ничего. Просто… мне хотелось тебя навестить.