Она была такая хорошая

А потом свершилось чудо. Вначале казалось, что он болен или вот-вот наложит на себя руки. На него было действительно страшно смотреть. Целыми днями он почти не прикасался к еде, хотя и садился со всеми за стол. Вечерами он выходил на крыльцо и сидел, не откликаясь на попытки заговорить с ним или зазвать домой с холода. Но вот однажды ночью Уилларду послышалось, что кто-то ходит по дому.

Прямо в халате он пошел на кухню и застал там Уайти, склонившегося над чашкой кофе. «Что с тобой, Уайти? Почему ты не спишь?» — «…Не хочу». — «Что случилось, Уайти? Почему ты не раздевался?» Тут Уайти отвернулся к стене, и его большое тело начало сотрясаться. Уиллард видел только широкие плечи зятя и его мощную, крепкую шею. «Что с тобой, Уайти? Что это ты надумал? Скажи мне».

На другой день после свадьбы дочери Уайти сошел к завтраку в рабочем костюме, но при галстуке, и в таком виде пошел на службу. Вечером, дома, он вытащил из коробки щетки, гуталин и бархотку и довел свои ботинки до такого сияния, словно их обработал профессионал. Уилларду он сказал: «Хотите, заодно и вам почищу». И вот Уиллард протянул ему ботинки и сидел в носках, пока невероятное свершалось перед его глазами.

В выходной Уайти побелил фундамент и наколол почти целый корд дров. Уиллард стоял у окна на кухне и смотрел, как зять яростно, словно заведенный, взмахивает топором.

Так миновал месяц, и еще один, и хотя постепенно с Уайти сошло угрюмое настроение и он вновь стал шутить и подсмеиваться — все же было очевидно: что-то пронзило его сердце.

Зимой он отпустил усы. В первые недели ему, ясное дело, пришлось выслушивать обычные шутки от коллег на службе, но Уайти держался своего, и к марту все забыли, как он выглядел раньше, и даже как-то поверили в то, что этот здоровый великовозрастный шалопай в сорок два года решил-таки стать человеком. Все чаще и чаще Уиллард ловил себя на том, что называет его Дуайн, как Берта и Майра.

Он вдруг стал вести себя так, как — по ожиданиям Уилларда — и следовало вести себя тому энергичному молодому парню, которого он знал в 1930 году. В то время он был уже первоклассным электриком и к тому же приличным плотником, и у пего были свои планы, стремления, мечты. И одна из них — выстроить дом для себя и для Майры, если только она станет его женой, сложить собственными руками особняк с внутренним двориком в духе тех, что стоят на мысе Кейп-Код… И притом это не казалось ему такой уж невыполнимой мечтой. В свои двадцать два года он выглядел достаточно сильным, энергичным и знающим для этой затеи. Он предполагал, что сможет в полгода своими руками построить двухэтажный дом, за исключением водопровода (его за сходную цену согласился сделать приятель из Уиннисоу), если будет работать по вечерам и в уикенды. Он пошел даже дальше и положил в банк сотню долларов на покупку участка земли в северной части Либерти-Сентра; опять-таки мудрый поступок, потому что тогдашняя роща стала теперь Либерти-Гроув, лучшим районом города. Итак, он положил деньги в банк и занялся чертежами и сметами. Он был уже полгода женат, когда разразился кризис, а вслед за ним, почти сразу же, родилась Люси.

Уайти воспринял депрессию как-то уж очень лично. Словно маленький мальчик приготовился сделать свои первые шаги, встал, улыбнулся, и только занес одну ножку, как откуда ни возьмись один из тех огромных железных шаров, которыми разбивают здания, влетел ему промеж глаз. Уайти понадобилось почти десять лет, чтобы найти в себе силы подняться на ноги и вновь попробовать сделать первые шаги. В понедельник 8 декабря 1941 года он сел в автобус и поехал в Форт Кин поступать в Береговую охрану Соединенных Штатов. Его забраковали из-за шума в сердце. На следующей неделе он попытался попасть во флот, а там у него остался единственный шанс — пехота. Он убеждал комиссию, что три года играл в бейсбол за селкиркскую школу, но все было напрасно. Кончил он пожарной командой Уиннисоу, в которой проработал всю войну, а вечерами все реже и реже бывал дома и все чаще торчал в «Погребке Эрла».

Но теперь он снова на ногах, убеждал он Майру, и, как только закончится учебный год, она должна обзвонить родителей своих учеников и сказать им, что прекращает преподавать музыку. Ей не хуже его известно, что, когда она только начинала давать уроки, предполагалось, что это лишь временно. Он не должен был позволять ей продолжать эти уроки, даже если они и давали несколько лишних долларов в неделю. И ему наплевать, что она ничего не имеет против уроков. Дело не в этом, а в том, чтобы ему не подстилали соломку на случай, если он упадет. Потому что он не собирается больше падать. Вот где начало всех бед: он понял — все эти подпорки и подстилки, которыми он думал застраховать себя, задерживают любое его продвижение, не пускают вперед, постоянно напоминая о том, какой он неудачник. А как начнешь думать, что ты неудачник и, видно, ничего уж тут не поделаешь, как глядь — и вправду ничего не можешь поделать и только ждешь новых неудач. Пьянство и увольнение, новая служба, пьянство и опять увольнение… Это заколдованный круг, Майра.

Попади он в армию, продолжал Уайти, возможно, это вернуло бы ему уверенность в себе, и он пришел бы совсем другим человеком. Но пока другие рисковали жизнью, он расхаживал по улицам Либерти-Сентра, а люди удивлялись, каким это образом Уайти Нельсону, эдакому здоровяку, удалось увернуться от окопов и смерти, и перешептывались за его спиной — мол, вот живет за счет тестя. Нет, нет, Майра, я знаю, что болтает вся округа, я знаю, что говорят люди, и хуже всего, что они скорее всего правы. Нет, это понятно, я не виноват в том, что у меня шумы в сердце. И в том, что была депрессия, — тоже. Но сейчас ведь уже не депрессия. Посмотри вокруг. Какой буйный рост, какое процветание! Просто какая-то новая эпоха, нет, в такое время он не собирается плестись в хвосте. Нынче каждый стремится разбогатеть, заколотить деньгу, а монеты так и валят прямо в руки. Поэтому, во-первых, она должна сообщить родителям, что, как только закончится учебный год, занятия музыкой прекращаются. А во-вторых, надо подумать об отъезде из этого дома. Нет, не во Флориду. Уиллард, возможно, был прав — это слишком похоже на самообман. Но вот что он начинает подумывать. Нет, нет, он не будет теперь ничего обещать, не хочет снова ходить в дураках, — но он начинает подумывать, что, может быть, стоит присмотреться к этим новым стандартным домам, вроде тех, что понастроил этот парень возле Кларкс-Хилла…

И тут Майра, подробно пересказывавшая отцу все, что говорил Дуайн, прослезилась, и Уиллард похлопал ее по спине, и его глаза тоже наполнились слезами, и он подумал: «Значит, все было не напрасно». И лишь одно омрачало ему настроение — не выйди маленькая Люси замуж не за того человека и но причине, которую трудно было назвать радостной, этого перерождения могло бы и не быть.

Весна. Каждый вечер Дуайн поднимался из-за обеденного стола, похлопывая себя по коленям, будто в том, чтобы распрямить ноги, тоже заключалась некая победа над собой, и новым человеком, которому нипочем старые искушения, — проходил весь путь по Бродвею к реке. К восьми он возвращался как часы и начищал ботинки. Вечер за вечером Уиллард усаживался против него в кресло на кухне и смотрел как зачарованный, словно Уайти не просто чистил ботинки в конце трудового дня, а здесь, прямо на его глазах, изобретал сапожную щетку и гуталин. Он и впрямь начинал подумывать, что не только не стоит поощрять Уайти уехать, а, наоборот, надо упрашивать его остаться. Жить с ним вместе теперь было одно удовольствие.

Как-то майским вечером, перед самым сном, у них состоялась серьезная беседа. Говорили о будущем. Когда заалел рассвет, они уже не могли вспомнить, кто из них первым сказал, что, может, Дуайну и впрямь пора вернуться к прежним планам и завести собственное дело. При нынешнем размахе строительства электрика с его опытом за несколько недель завалят работой. Надо только иметь деньги на обзаведение, ну, а там все пойдет как по маслу.

Через несколько часов, солнечным субботним утром, побрившись и надев костюмы, они поехали в банк разузнать о ссуде. В семь часов вечера, вздремнув после сытного обеда, Дуайн вышел на свою обычную прогулку. Тем временем Уиллард сел с карандашом и блокнотом прикинуть, какими суммами они могут располагать — ссуда в банке плюс кое-какие сбережения… К одиннадцати он исчеркал всю бумагу крестиками и нуликами, а в полночь сел в машину, чтобы опять, как когда-то, поколесить по привычному кругу.