Следствие сомбреро
Следствие сомбреро читать книгу онлайн
Впервые на русском – «японский» роман идола контркультуры, «современного Марка Твена», выдающегося рассказчика, последнего американского классика Ричарда Бротигана, которого признавали своим учителем Харуки Мураками и Эрленд Лу.
От знаменитого американского юмориста уходит его подруга-японка. Пытаясь заглушить боль утраты, он начинает новый роман – о холодном, как лед, сомбреро, ни с того ни с сего падающем с неба на главную улицу маленького городка. Не в силах сосредоточиться, писатель рвет машинопись в клочья и бросает в корзину для бумаг – где помимо его воли обстановка вокруг сомбреро накаляется, взрываясь широкомасштабным кровопролитием.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
В Японии Юкико бывала девять раз и очень коротко, а теперь ей снился теплый осенний дождь в городе Киото, который она любила больше всех.
Она оставила зонтик в тетушкином доме нарочно, и теперь ее радовало прикосновение дождя к лицу и волосам.
Она шла на кладбище, где захоронили отцовский прах. Обычно она грустила, когда шла на могилу, но сегодня ей не было грустно. Под дождем она была счастлива.
Она знала, что отец поймет.
Бунт
А тем временем в корзине для бумаг…
– Я ВАШ МЭР! УВАЖАЙТЕ МЕНЯ ХОТЬ НЕМНОГО! ХВАТИТ РЕВЕТЬ, Я ВАМ ПРИКАЗЫВАЮ! Я ПОЗОВУ ПОЛИЦИЮ! – кричал мэр на двух плачущих людей. Он уже дошел до ручки. Не мог разрешить ситуацию разумно. Толпа разрослась, и мэр рехнулся. – ПОЛИЦИЯ! ПОЛИЦИЯ! ПОЛИЦИЯ! – закричал он, хотя один из плачущих людей приходился ему родичем. Мэр был сыт по горло. Он спятил.
Полиция, конечно, уже была в пути. Кто-то им позвонил, едва мэр спятил, и сказал, что на Главной улице – полномасштабный бунт.
– Тащите слезоточивый газ, и побольше! – сказал этот человек по телефону. Человек был в легкой истерике, так что полиция не знала, что и думать, но все-таки отправилась в путь.
Посреди двух плачущих людей, кричащего мэра и сомбреро, которое просто лежало, толпа пришла в ажитацию. Люди уже не шептались. Они беседовали громко и обыденно, а некоторые и сами стали кричать:
– Что случилось?
– Я не знаю!
– Я боюсь! – крикнул один старик.
– Это просто ахинея! – крикнула какая-то девчонка.
– Мэр сбрендил! – крикнула женщина средних лет, едва успев вытолкнуть слова, прежде чем кто-то дал ей в зубы.
Хороший удар брякнул ее об мостовую. Вырубил женщину, как свет.
Человек, который ее ударил, голосовал за мэра на каждых выборах, когда мэр баллотировался, и не мог вытерпеть, чтобы о его возлюбленном мэре так отзывались. Человеку недолго удалось понаслаждаться местью, ибо едва женщина с глухим бессознательным «бум» рухнула на мостовую, того человека вырубил другой, гораздо крупнее.
Еще остались мужчины, которые не будут стоять в сторонке и смотреть, как женщину бьют до отруба. Им плевать, что за обстоятельства привели к нокауту. Они просто откликаются, и этот человек откликнулся, хорошенько заехав тому человеку в челюсть. Отменный удар, и тот человек составил компанию женщине на мостовой. Они были так беспамятны, словно только что поженились, а толпа вокруг – чокнутая свадьба.
Дело поворачивалось весьма затейливо. Двое плакали дальше. Они столько плакали, что уже перестали быть людьми. В человеческом теле не бывает столько слез. Как будто прямо под ними бил слезный родник, бурлил вверх по ногам и питал их безостановочный плач.
Мэр окончательно слетел с катушек.
Он больше не кричал на тех двоих, чтобы прекратили плакать, и не грозил им полицией. Он выкрикивал всякую бессмыслицу – к примеру, номерной знак авто, которое имелось у него в 1947 году.
– АЯ четырнадцать девяносто два! – кричал он. – АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! – выкрикивал он снова и снова. Всякий раз, когда он выкрикивал номер своего авто, толпа словно бы все больше приходила в ажитацию.
Номерной знак его авто подстрекал толпу к бунту.
Уже наступил полдень, и старшеклассников выпустили на обед. Школа находилась в трех кварталах на Главной улице города, и школьники спешили по улице к столпотворению.
– АЯ четырнадцать девяносто два! – все кричал мэр. – АЯ четырнадцать девяносто два! Уже полдюжины драк бурлили в толпе, которая выросла до нескольких сотен человек, и ежеминутно подходили десятки новых. В ответ на мэрские выкрики номера авто новоприбывшие толкали всех прочих и сами начинали что-нибудь кричать.
– Я тебя ненавижу! – закричала семидесятилетняя старуха какому-то незнакомцу, которого не видела ни разу в жизни, а потом заехала этому человеку, пожилому дядьке, прямо по яйцам.
Дядька рухнул на мостовую камнем, но ухитрился открыть свой пакет, достать лимонный пирог, только что купленный в пекарне, и вмазать им старухе в коленку.
– Извращенец! – визжала она сверху, пока он лежа втирал пирог ей в колено. Ее колено выглядело странно: покрылось меренгой и желтой начинкой, и они уже стекали по ноге и заливали туфлю.
Где же полиция?
Почему не прибыла и все это не прекратила?
До участка пять кварталов, они выехали десять минут назад и до сих пор не появились. Их присутствие могло бы сдержать толпу и предотвратить национальную трагедию.
Где же они?
Тут прибыли триста школьников, и их втянуло в толпу, как бумажный кораблик в водоворот.
Через несколько минут на улице творились соития и родился ребенок. Через несколько дней появятся фотографии президента Соединенных Штатов с этим ребенком на руках: президент объявит младенца символом будущего, которое вновь объединит страну.
Ребенок был мальчиком, его назовут Ральфом, а его портрет напечатают на памятных почтовых марках. Увы, в настоящий момент в этой одичалой толпе диких зверей дела у матери и новорожденного обстояли неважно. Мать, лежа на мостовой, истерически вопила. Она умоляла толпу не задавить ребенка. В ответ на мольбы толпа вместо этого давила мать.
Старик, получивший от старухи по яйцам, а затем отомстивший втиранием ей в колено лимонного пирога, тысячей бунтующих ног был давным-давно измолот в стариковский гамбургер.
Через несколько дней, когда тела станут просеивать для похорон, его труп не опознают. Направляясь в центр города за пирогом на ужин, старик не прихватил удостоверения личности. Взял только деньги на пирог. Его похоронят в братской могиле с двумястами двадцатью пятью другими несчастными, неопознанными и не имевшими при себе удостоверений.
Через несколько дней появятся фотографии президента подле свеженабитой могилы. Позже на могиле воздвигнут крайне элегантный монумент, и его с могилой изобразят на открытках, которые обретут немалую популярность.
Монумент, великолепное произведение искусства, закажут федеральные власти; он воплотит таланты одного знаменитого американского скульптора.
Однако мы чуточку забегаем вперед.
Вернемся к насущному.
Где же полиция?
Яйца
– У меня нет яиц, – сказал он вслух самому себе. Он по-прежнему сидел на диване. Это откровение сильно удивило юмориста. Его яичный карточный домик рушился прямо ему на голову. – В этом доме яиц нету, – сказал он.
В доме никогда не бывало ни единого яйца. Юмористу нравились яйца, но держать их в доме он не любил. Очередная его «причуда». Яйца он почти всегда ел в ресторане.
В доме не было яиц, и логического объяснения этому нет. Просто юмористу бывало капельку неуютно, если яйца появлялись. И еще он не любил их покупать. Его что-то смущало в картонках, и ему не нравилось, что яйца продаются дюжинами.
Когда он заказывал яйца в ресторане, приносили всего два яйца. С таким количеством яиц его мозг справлялся. Два яйца – это не на всю жизнь. Их просто ешь и радуешься.
Дюжина яиц – совсем другой коленкор.
Это двенадцать яиц.
Просто немыслимо думать о стольких яйцах разом.
В конце концов, в жизни время раздумий о яйцах конечно, а двенадцать яиц отнимают слишком много времени, так что он предпочитал столько яиц в доме не заводить.
Однажды он пережил раздумья о полудюжине, но все равно это слишком много яиц. Шесть яиц автоматически наводили на мысль о двенадцати – и вот он снова там, откуда начал. И еще ему не нравилась мысль о том, что картонку разрежут пополам. Ему казалось, это все равно что увечье, будто кому-то оттяпали ногу.
Юморист встал и все равно пошел на кухню искать яйца, хотя знал, что яиц нет. Так он потратит время. В конце концов, у него разбито сердце, а занятия получше он не находил.