Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)

Ни за что не усну, решила она. Ни за что на свете.

Но опять ничего не вышло.

В этот раз она уснула еще быстрее. Не помог ни «Мойдодыр», ни щипание себя за руку. Мойдодыр превратился в великана со стеклянными неживыми глазами и пастью, дышащей свирепой ледяной стужей. «Ну-ка, иди сюда, – сказал великан густым скрежещущим басом и поманил Машу рукой-тряпкой. Голова-ведро закачалась и загромыхала. Из носа-крана потекла вода, черная, как смола. Это она, поняла Маша. Не тронь. Не тронь меня, злая нянька, уйди. За синие моря, за крутые горы, далеко-далеко отсюда. Прочь, пошла прочь. Я встряхну волшебным стеклянным колпаком и узнаю заклинание, самое сильное на свете. От него ты сожмешься в маленький грязный комок, и мы выбросим тебя на помойку, чтобы ты там сгнила и сгинула. Огненный воробей Костик Воробьев тебя заклюет, хищная ледяная сова. Убирайся, пока не поздно; отгони своих лютых зверей, забери свои шепоты и тени, унеси их обратно в свой темный лес и не смей возвращаться обратно...

«У-у-у», – тонко и насмешливо выло за спиной. «У-у-у».

А когда тихий час закончился, обнаружилось, что пропал Павлик.

– Никто никуда не пропал, – сказала Алла Константиновна. – За Бизяевым пришли родители и забрали домой.

Враки, покачал головой Костик. Не приходили родители, не забирали домой. Его затащили в сонный мир.

– Куда? – переспросила Танька.

– Сюда, – сказал Рыжий, ткнув пальцем в пестрые обои.

– В стенку?

– Да не стенка там, – Костик вздохнул. – Неужели не понятно?

– Понятно, – сказала Маша. – Я видела. Она оживает.

– Ну да, – подтвердил Костик. – Вот толстого туда и заманили. Уж очень он лошадь хотел заполучить обратно... Пока я главную отгонял, остальные его потихоньку увели, – он опять вздохнул. – Очень уж вас много, не уследишь...

«Нас и правда много, – подумала Маша. – А он один. И никто не помогает, только обещания дают».

«Если бы я не заснула, – сказала она себе, – я бы увидела, что Павлика уводят, и закричала бы. И Костик бы его не отдал. А теперь он за стеной, среди всех этих сонных кошмаров и злых чар и, наверное, никогда уже не вернется обратно».

– Это я виновата, – прошептала Маша, но никто ее не услышал.

– Нянька украла Павлика, – сказала она маме. – Насовсем.

– Какая нянька? – встревожилась мама. – Павлик – это такой полненький?

– Да, – кивнула Маша. – А нянька – колдунья. Она уже давно в садике завелась. Я тебе говорила, но ты мне не верила. А Костик подтвердил.

– Что еще за Костик?

– Новенький. Рыжий, как огонек. Воробьёв.

– Что-то не заметила я никакого огонька, – покачала головой мама. – Ты мне лучше скажи, что это за история с полненьким мальчиком? Он что, пропал?

– Я же говорю! – воскликнула Маша. – Его нянька похитила. А Алла Константиновна сказала, что родители забрали. Только она врет! Она сама заколдованная.

– Охо-хо, – вздохнула мама. – Ты меня с ума когда-нибудь сведешь со своими фантазиями. Это ж надо такое нагородить... Вот вернется отец, скажу, пусть с тобой сам разбирается.

Маша остановилась как вкопанная.

– А где папа? – спросила она.

– В командировке твой папа. Я же тебе говорила утром. Ты что, забыла?

«Забыла», – подумала Маша.

Ей вдруг стало не по себе. Как же она могла такое забыть? Странно.

Снег по-прежнему валил, как сумасшедший, покрывая, заметая все вокруг – даже свет фонарей, даже мамины следы...

А вдруг та уже не только в садике, подумала Маша. Вдруг она уже выбралась наружу, и теперь от нее не скрыться нигде, даже дома? Может, и дома теперь уже никакого нет? Его засыпало снегом, сдуло ветром, а на том месте, где он стоял, рыщут громадные желтоглазые волки. И тоненько воют: «У-у-у, у-у-у»...

– Что ты там замерла, снежный барсук? – окликнула мама. – Опять что-нибудь выдумываешь?

Голос у нее был ласковый и теплый. Как огонек.

«Нет, – сказала себе Маша. – Не выбралась она ни на какую наружу. Костик ей не даст. Завтра он точно подберет заклинание. И Павлик вернется... Ты держись, Павлик. Не сдавайся. Мы к тебе идем на помощь».

– Давай скорее руку, – снова позвала мама. – Варежки не потеряла? Побежали быстрей домой, а то папа позвонит и забеспокоится, что нас нет.

К утру снег устал падать, но солнце так и не выглянуло. Отдельные снежинки продолжали кружиться в воздухе, как осторожные разведчики. Дорожки в парке занесло, и идти приходилось по узким тропинкам, которые проложили самые ранние утренние пешеходы. Маша шла молча, сосредоточенно глядя под ноги. Мама тоже молчала. Лицо у нее было невеселое и какое-то далекое, словно она забыла про Машу и шла сама по себе.

Окна садика светились тускло, еле-еле. В раздевалке было тихо. Шепоты под потолком примолкли. Нянечки будто попрятались. Не гремели ведра, выжидательно застыли швабры, неподвижно висел в углу белый халат.

Маша потянула маму за рукав:

– Смотри, вон Костик.

Но мама смотрела рассеянно, ее далекое лицо осталось равнодушным, как будто она не слышала дочкиных слов.

– Ну, ты иди, – сказала Маша, испугавшись, что мама наглотается отравленного заколдованного воздуха, и та послушно исчезла за дверью, не улыбнувшись даже на прощание.

Подошла Танька, прошептала на ухо, что Павлика сегодня нет. Вид у нее был заплаканный и несчастный.

– Страшно, – сказала Танька жалобно. – Правда?

Маша не ответила.

Костик ходил по комнате – то перебирал игрушки, выглядывал в окно, то принимался изучать трещину на потолке. Он так озабоченно бегал и бормотал, что Маша не решилась отрывать его от дела.

– Пошли, – сказала она Таньке. – Будем поливать цветы, а то они совсем засохли. А еще надо рисовать открытки к двадцать третьему февраля. И вообще.

– Что вообще?

– И вообще, – повторила Маша упрямо. Есть вещи, которые очень трудно объяснить словами.

Время тянулось медленно. Нянька хватала его когтистыми лапами и не давала двигаться. Костик сердито махал руками, как ветряная мельница, и изо всех сил толкал время вперед.

– Меня тошнит, – хныкала Танька.

У всех были кислые, грустные лица. Делать ничего не хотелось, даже думать было тяжело: тягучие, липкие минуты приклеивали к месту, опутывали по рукам и ногам.

– Ух, какая она у вас оказалась сложная, – сказал Костик. – Устал я уже с ней возиться.

Он был весь красный и потный, с оттопыренными ушами и лохматыми волосами; смешной – но Маше было не до смеха.

– Ну как? – спросила она, кивая на карман с заклинательной коробкой. – Получается?

– Получается, – сказал Костик. – Но еще не очень.

Он встряхнул коробкой и показал Маше.

ЭЛЖ

ААБ

КЬЮ

– Да. Это уже читается, – сказала Маша. – «Эл-жааб-кью». Здорово.

– Не совсем, – покачал головой Рыжий и опять громыхнул коробкой.

ЖЛИ

БЭА

ЮРК

– Меняется, – пояснил он Маше. – Когда все как следует, должно выпадать одно и то же. Хоть десять раз тряси. Вот тогда это оно самое и есть, заклинание. А это все не то. Не хватает чего-то. Не до конца я ее, видимо, еще изучил.

Маша прищурилась и посмотрела на буквы, точно хотела взглядом заставить их сложиться в нужном порядке.

– Ты, пожалуйста, быстрей, – тихонько попросила она. – Там же Павлик.

– Я знаю, – сказал Костик сурово и опять отошел.

«Откуда он все-таки взялся? – думала Маша, глядя ему в спину. – Почему он всегда появляется в садике первый и уходит последний? Может быть, его вообще не забирают? Откуда он все знает – и про няньку, и про заклинания?»

Тысяча вопросов вертелась и подпрыгивала на языке, но Маша не задала ни одного. Она обещала помогать, а не мешать. И собиралась сдержать обещание во что бы то ни стало.

Серые, вязкие минуты ползли, как улитки, и наконец наступил тихий час. Залезая под одеяло, Маша перебирала в голове стихи и хмурилась. Все они были ровными, гладкими – как будто нарочно сделанными для дремоты, а не для бодрости. Глаза начали слипаться раньше, чем голова коснулась подушки.