Сад неведения

Прорицатель сосредоточился, притих и дыханием, идущим из самых недр души, стал его обдувать сильной струей. «Чув! Чув! Чув!» Брызги слюны облепили лицо, но Бакы не чувствовал брезгливости. В нем спало напряжение, скоро его охватило блаженное, разморенное состояние. Слова наставления, произносимые старцем, без малейшего сопротивления проникали вглубь и ложились на душу.

Много лет спустя, когда и сам овладеет силой воздействия, Бакы поймет, что никакого чуда шейх не сотворил.

Старец вышел их проводить. По пути отвязал барашка и за калиткой вложил кончик бечевки в руки мальчика. Мама хотела возразить, но это было трудно сделать.

Бакы шагал, маленький человечек, в судьбу, увиденную шейхом, в спину его толкала теплая струя — благословение старца.

9. Испытания

Дядя Пузанчик засиделся у них допоздна. Был он намного старше Бакы, а тянулся к нему. Бакы был его другом, собеседником, доверенным лицом, соперником по шахматам, а также объектом его многочисленных воспитательных опытов. Пузанчик догадывался, что племянник боится темноты и решил научить его перебарывать страх.

Родителям хотелось уже спать, завтра рано вставать, но из вежливости не уходили. Голову отца клонило все ниже, но он вдруг поднимал лицо в благостной улыбке и, как ни в чем не бывало, вступал в разговор. Мама тоже дремала в прохладе ночи. Сидели во дворе на суфе при свете керосиновой лампы.

— Сможешь дойти сейчас до крепости и вернуться обратно? — спросил Пузанчик, испытующе посмеиваясь, предвкушая свое торжество.

— Зачем?

— Не сможешь! Боишься!

Да, он боялся, но опозориться как трус — хуже. Он встал и пошел. Пузанчик этого не ожидал. Поиздеваться не удалось. Бакы уже подошел к воротам.

— Ладно, верю,— окликнул его Пузанчик огорченно.

Но Бакы вышел за калитку и пошел по улице в сторону крепости, темневшей впереди. Он мог бы и вернуться, но не вернулся, потому что хотел доказать уже не дяде, а себе самому, что не боится темноты. После посещения старца он стал терять душевную рыхлость.

Не проделал он и нескольких шагов, как все чувства обострились до крайности. Он не шел, а плыл. Словно вылетела пробка, защищавшая мир его реальных ощущений от всего сказочного. Все фантастические его представления обрели вдруг телесную форму, стали видимыми. Он шел, а вокруг него плясали, свистели, пели, кукарекали джинны, дэвы, призраки, духи и другие существа. Пытались дотянуться до него, угрожали, но не могли перейти круг, мысленно очерченный им вокруг себя. Этому учила его бабушка и еще советовала читать «Келеме» три раза, что он тоже делал. Стихи-заклинания должны защитить от темных сил.

А темные силы шагали рядом и манили его: иди к нам, будь с нами! Он не хотел быть с темными силами, если даже будет ими умерщвлен. «Я ненавижу вас! Я буду вашим врагом! Даю себе слово! И не изменю своему слову!»

И когда он сказал эти слова, перестал чувствовать себя маленьким, немощным. И вдруг вырос до звезд, до луны. Луч света потянулся с неба, вошел в него через макушку, выпрямил его и повел легко, как младенца, которого учат ходить. Он ничего не боялся в эти минуты, он не боялся темных сил. Что они могут с ним сделать! Убить? Но что может быть низменнее, чем дорожить собственной шкурой!

Плоды его фантазии, чудища из сказок отступили под натиском самовнушения и превратились в тени деревьев, силуэты домов, арб, ишаков, коров.

Он вернулся.

— Ну что, дошел? Не верю! Наверное, постоял там за воротами и вернулся?

Бакы ничего не ответил, но смотрел на дядю без обиды, без какого-либо выражения на лице и увидел, как недобрая улыбка постепенно сходит с лукавого лица Пузанчика.

— Уже поздно, спокойной ночи,— заторопился гость к себе.

— А в другой раз был холодный промозглый день, без снега, без мороза. Гара совук — черный холод.

В арык прибыла вода для зимнего полива. Из водно-зеркальных полей тут и там торчали дряблые туты, съежившиеся от холода.

— Сможешь окунуться в арык? — спросил Пузанчик.

— Смогу,— ответил он.

— Ну давай!

Бакы стал снимать с себя одежду. — Бакы, ты что? Дядя же шутит! — подбежала перепуганная мама.— Оденься сейчас же!

Папа недовольно хмыкнул: что за сын у него растет! Пузанчик хихикал в сторону.

— Мелен! Простодушен! Поддается провокации! — определил он черту характера племянника.

— Да легковерный он! — пожаловалась мама.

— Заводной, что ли? — удивился папа.

— Нельзя быть меленом! — наставительно сказал дядя, больше для родителей, чем для мальчика.— Пропадешь! Люди, знаешь, какие? Твоей доверчивостью будут злоупотреблять, поддакивая, толкать в пропасть!

Бакы не соглашался с дядей, считая, что люди не будут толкать его в пропасть, если он будет им доверять. Зло где? В злом человеке или в недоверии? В недоверии, думал он, которое и вызывает зло.

На одном из опытов Пузанчик погорел.

Заядлый охотник, он как-то взял Бакы с собой на охоту в дженгел.

Минули дамбу и углубились в заросли. Русло третьей арны было сухим. Вторая арна совсем обмелела, и они перешли ее вброд.

Дядя на ходу снял с плеча двустволку и на всякий случай зарядил, вынув два патрона из патронташа. Он стал неузнаваемо сосредоточенным и внимательным. Бакы же, несшему удочки, становилось скучно.

Шли и шли, все дальше углубляясь в дженгел. И наконец вышли к первой арне с сильным, мутным течением. Метрах в ста протока впадала в большую реку с бакенами на отмелях.

У арны в тени раскидистого петде сделали привал. Насобирав хворосту, развели костер и, наполнив кувшин илистой водой, поставили на огонь. Накопали червей и, наживив крючки, закинули удочки. Попили чай с загрязненными кусочками сахара вприкуску и поджаренным на углях хрустящим чуреком.

Пузанчик услышал крик фазанов. «Их должно быть двое, самец и самка»,— и показал в сторону белесого камышового моря. Верхушки камышей рябились, как волны.

— Ты следи за удочками! Никуда не отлучайся! Я скоро вернусь.— Перевернув пиалу, дядя подхватил ружье и нырнул в дженгел. Его голова в кепке то и дело выныривала из зарослей.

Бакы следил за ним. Дядя прошел по лакричному полю и дошел до тех камышей, где имели неосторожность крикнуть фазаны.

Рыба не клевала, поплавки лежали в тихой заводи без движения. Солнце перевалило далеко за полдень. Тишина стояла невыносимая. Скоро он услышал стук и подумал, что сердце его так бьется. Но звук усиливался и становился похожим на работу мотора. Где-то через час он увидел на большой реке старый пароход, который, пыхтя, тащил за собой длинную баржу, груженную кипами хлопка. Кипы были туго перетянуты ржавой проволокой.

Когда баржа превратилась в черную точку, на реке снова воцарилась тишина. Всякие мысли, страхи лезли в голову. А дяди все еще не было. Наконец Бакы услышал выстрел, за ним еще. Обрадовался, теперь-то дядя вернется скоро.

Захотелось пить. Подошел к берегу и поскользнулся, но выкарабкался, держась за непрочный корень, с полным башмаком воды.

Прошел еще час. Но дяди не было. Может, заблудился? Или увлекся и ушел далеко, забыл про него? Может, он снова хочет его испытать?

Му-у-у!!!

Из камышей высунулась голова с рогами. Неясное существо добрыми глазами глядело на него и мычало. Привычное домашнее животное! Обрадованный, мгновенно утратив страх, он подбежал к нему и взял за хвост. И корова пошла, наверное, думая, что машет хвостом, а хвост-то был зажат в цепких его руках! Чуть дальше оказались другие коровы, поджидавшие спутницу. Эти коровы сами паслись здесь и к вечеру возвращались домой. Тугие вымена висели, полные вкусного молока. Коровы бежали, попеременно мыча, торопясь быстрее оказаться под руками хозяек, которые освободят их от ноши.

Не прошло и часа, как Бакы увидел крепость, а потом и дома вокруг нее. Коровы нашли дорогу и привели его домой.

Застрелив двух фазанов, Пузанчик наконец вспомнил о племяннике и хотел было повернуть назад, но там дальше в тамарисковой роще раздались крики других фазанов, тоже самки и самца. Пусть учится перебарывать страх, это ему на пользу пойдет, решил он о племяннике и двинулся на крик новых фазанов. Но фазанов там не оказалось. Охотничья страсть уводила его все дальше и дальше. А там и солнце опустилось над рекой огромным румяным чуреком. Почувствовав голод, он поспешил обратно. Недоеденный чурек, куски сахара, чайник — все лежало на месте. Рядом валялись пиалы с черными от ила донышками. Бамбуковые удочки были воткнуты в глиняную мякоть берега. Только Бакы не было.