Новый Мир ( № 3 2009)

— Где гулял столько времени, дедусь? — спросила дочь, когда старик вернулся в домик с водой. — Думала, украли тебя...

Вечером того дня старик попробовал на вес сумку с огурцами, что собирался нести домой, сказал:

— Пойду пешком, так быстрее...

Дочь, паковавшая себе в ведро яблоки и маленькую банку с малиной, оглянулась:

— Ты не выдуривайся! Совсем, что ли, умом тронулся?..

Старик посмотрел нетерпеливо:

— Сказал — значит, пойду! До твоего автобуса здесь пятнадцать минут идти да в городе на трамвае... Столько же находишься, да еще и деньги заплатишь!

Плюнув с досады старику под ноги, дочь подхватила свою поклажу и дергающейся алкоголической походкой пошла в сторону автобусной остановки. Старик какое-то время молча смотрел ей вслед.

У него радостно затрепетало в груди, когда, оставшись один, он осознал, что будет теперь делать. Торопливо и волнуясь, словно решился на что-то запретное, выбрал лопату — полегче и с черенком покороче. В пыльном, загаженном мышами кухонном шкафу отыскал пустую консервную банку, вытряхнул из нее пыль и какой-то непонятный сор, вымыл и насухо вытер тряпкой. Тускло заблестевшую хромированной жестью банку сунул себе в карман пиджака. Заперев домик и калитку, направился было по дачному проулку, но на повороте столкнулся с председателем садоводческого кооператива.

— Михалыч, ты в автобусе лопату везти собрался — хоть газетой ее оберни! — хохотнул председатель, поглаживая круглый выпяченный живот.

— Да я не на автобус... — смутился старик.

— А куда ж? Клад, что ль, копать?

— Да какой клад!..

Рассердившись, старик двинул дальше по дачному проулку.

— Смотри! — весело крикнул вслед ему председатель. — Темнишь

что-то ты. Из кармана вон что торчит? Бомба?

Возле березы со зрелыми сережками старик воровато огляделся: проулок был безлюден. Поспешно бросив в траву сумку с огурцами и лопату, он извлек из кармана консервную банку, притянул ближайшую к нему березовую ветку, стал горстью снимать одну за другой сухие, как порох, сережки, рассыпавшиеся в его ладони, стряхивать в консервную банку. “Быстро, однако!” — удивился старик, когда банка наполнилась. В сильном волнении он перестал чувствовать время. Дачный проулок вокруг был по-прежнему пуст. На ветках березы оставалось еще много сережек.

Подхватив сумку и лопату, старик поспешил обратно. Смущенно поглядывал на дачи соседей, успокаивался, заметив на калитке замок. Где-то далеко на участке работал радиоприемник — дачный поселок у края горы казался вымершим.

Обойдя опушку плотной, стеной стоящей лесополосы, старик приметил выпяченный пригорок рядом с круглой воронкообразной ямой, из которой когда-то был вынут строительный камень. Оставив на траве сумку с огурцами и аккуратно пристроив рядом банку с березовыми семенами, старик лопатой копнул землю: штык вошел на два пальца и уперся в твердое. Старик перевернул тонкий вырезанный слой дерна: из круглой лунки желтел камень и глина. Отмерив на глаз полтора метра, старик копнул снова, с сильно бьющимся сердцем отошел: две желтые лунки рядом на фоне зеленой травы выглядели убедительно. Тогда, взяв лопату поудобнее, он принялся делать лунку за лункой, усеивая пригорок точками, словно трафарет набрасывать на зеленый фон. Дойдя до противоположного края глубокой ямы, старик оставил лопату как ориентир, вернулся к банке с семенами. Невесомые березовые крылатки старик в лунки насыпал по щепотке, тут же прикрывал вынутым куском дерна. Старался сначала семена экономить, потом же, увидев, что на намеченный участок крылаток хватает и даже остается лишнее, щепотку захватывал все щедрее и щедрее. “Ничего, так куст гуще вырастет!” — успокаивал он себя.

Он вынужден был подкопать еще несколько лунок, чтобы высыпать в них остатки березовых семян. Не помня себя от волнения, старик выпрямился. Синел внизу город, шли по тропинке к спуску дачники, но старику, закончившему на сегодня сажать лес, они были уже не страшны.

— Что ж я с сумкой-то сюда приперся? — проговорил он вслух. — Все равно ж возвращаться, лопату в домик ставить...

Проходя по проулку к своей даче, старик снова нос к носу столкнулся с председателем. С рюкзаком за плечами и сумкой в одной руке тот тоже направлялся домой.

— Темнишь что-то, Михалыч! — весело сказал ничего не видевший председатель. — Смотри!

Старик в ответ просиял. Такого радостного возбуждения он не помнил у себя с тех пор, как родилась его старшая, самая долгожданная дочь.

Теперь старик каждый вечер, прежде чем пешком отправиться домой, брал в руки лопату, бережно поправлял туго набитые семенами карманы старого “дачного” пиджака. Сережки на той березе в поселке быстро кончились, однако старик приметил в городе возле почты, куда ходил получать пенсию, рядок молодых берез со зрелыми, осыпающимися уже семенами и утром по пути на гору делал крюк к почте. Теперь, если случалось ходить в город по разным делам, старик внимательно приглядывался к растущим во дворах многоэтажек кленам, замечал места, где гроздья крылаток, постепенно становящиеся коричневыми, висели особенно густо. Он отыскал в кладовой старую матерчатую сумку, потертую настолько, что стыдно было идти с ней в магазин. Когда возле почты кончились березовые семена, старик стал набивать сумку кленовыми крылатками, принеся ее на дачу, оставлял до вечера в самом неприметном углу садового домика. Кленовые крылатки старик пригоршнями кидал в землю. Это в саду, едва он брался за лопату, начинала ныть спина, руки-ноги сводило, точно судорогой: работать было трудно. Сажая же лес, старик вовсе не чувствовал усталости, напрочь забывал о времени — его ход обнаруживался только по тому, как опустошалась сумка с семенами. Видя, что бросать в землю больше нечего, он выпрямлял спину, оглядывал изрытое воронками плато: все больше и больше зеленевших между ними пригорков оказывалось усеянными частыми черными точками — для наглядности старик, накрывая лунку, кусок вырезанного дерна переворачивал черной землей вверх.

Если присмотреться, широкое, открытое всем ветрам плато на горе, что старик решил засадить лесом, вовсе не было таким уж безжизненным. Трепетал листочками изломанный, искореженный вяз, рядом зеленел куст одичавшей вишни. Несколько необхватных, метра три в диаметре, кустов боярышника зелеными букетами торчали из широких, с пологими краями ям. “Да тут под ними практически лесной микроклимат!” — решил, заглянув в яму, старик. Зимой в углубления снега наметает больше, летом не так быстро выдувает ветрами и высушивает солнцем, потому из ям стебли степной травы торчали тоже высокие — на выпученных зеленых пригорках таких не было. Обнаружив это, старик решил засаживать лесом еще и склоны кратеров, которые не всегда были отвесны, в некоторые можно было воткнуть лопату, сделать лунку, вложить семена.

Дочь раз от разу, но все-таки появлялась на даче. Переодевшись в легкое, сильно потрепанное дачное платьице, с четверть часа ковырялась в земле, выдирала сорняки, небрежно, то и дело подрезая корни, окучивала перцы и баклажаны. Быстро уставала, ее серое, словно от въевшейся пыли, лицо покрывалось потом. Поминутно дочь поднимала голову, оглядываясь в сторону соседских дач, наконец заявляла решительно:

— Дед, я на минуточку! К Зинке сбегаю, посоветоваться надо...

Старик, с мотыгой в руках склонившийся к земле, обычно никак не реагировал: дочь, не глядя, уже шла к калитке. Проходило несколько часов, наступал вечер. Старик, отдыхая, какое-то время сидел перед домиком, щурился на грустно, по-осеннему блестевшее солнце, чувствовал, как хорошо, радостно болит уставшее от работы тело. Наконец, вздохнув, поднимался, запирал калитку. Проходя по поселку, внимательно оглядывал перекрестки и повороты. Дочь чаще всего находил уже валявшейся на земле — всегда почему-то в разных, часто в совершенно незнакомых проулках, куда старик прежде и не захаживал ни разу. Но иногда случалось, что заставал на ногах: дочь с невнятным лепетанием приставала к случайным прохожим, часто совсем еще незрелым подросткам, смотревшим на неопрятную алкоголичку одновременно с отвращением и похотливым любопытством.