Сделка

И она начала одерживать верх. Заставить ее уволиться они так и не смогли, полицейского в таких ситуациях звать бесполезно. После пары недель яростных боев население офиса готово было поднять лапки вверх. И случись подписание акта капитуляции, она бы, конечно, ушла с работы с гордо поднятой головой, но…

Ее все-таки уволили. Я не присутствовал на ее финальной выходке, но детали мне передали подробно. Это случилось во время подписания договора прямо на глазах у клиента с пухлым кошельком. Когда история достигла ушей мистера Финнегана, а достигла она их молниеносно, тому ничего не оставалось делать, как тут же рассчитать ее. Гвен передали новость, и она высказала клиенту все то, что она думает о качестве товара, который собирались запустить, все о рекламе в целом, немного о представителях сильного пола, работающих в «Вильямсе и Мак-Элрое», чуть больше — о представительницах слабого. Она поведала всем, что она думает о нашей общественной системе, производящей и потребляющей такое дерьмо и полностью зависящей от всеобъемлющего и всепоглощающего надувательства. Речь ее была блестяща: произношение — по лучшим фонетическим словарям, с великолепной артикуляцией, в убийственно ледяных тонах (до сих пор гадаю, где она этому научилась?). И последний, заключительный штрих — все это она проделала, мило улыбаясь, покуривая и даже дав прикурить кому-то еще.

В то утро я отсутствовал на работе по делам, связанным с «Зефиром», и приехал лишь после обеда. Я позвонил на ее рабочее место, но трубку никто не брал, — она уже забрала свои вещи. Выжидательные взгляды персонала скрестились на мне. По-моему, половина сотрудников и сотрудниц желали, чтобы я уволился вслед за ней, или, на худой конец, побежал искать ее. По слухам, циркулирующим в офисе, мы с ней встречались. Но когда пара самых настырных попробовала ознакомить меня со свежей новостью, я повел себя так, как повела бы себя она, — я промолчал и никуда не пошел.

К моему стыду, я сыграл безразличие еще по одной причине. «Может, кризис ниспослан Всевышним? — думал я. — Наши отношения выходят из-под всякого контроля, и близок день катастрофы».

Я позвонил ей домой.

— Гвен оставила конверт с деньгами за квартиру. Собирается в Нью-Йорк. Сейчас покупает билеты на полуночный рейс, — сообщила мне знакомая девчонка-привратница. Она слышала, как Гвен бронировала одно место по телефону.

Внутренний голос снова стал нашептывать: «Пусть едет. Достань через несколько дней ее нью-йоркский телефон и накричи на нее, мол, я тут с ума схожу, трезвоню сутками, а у тебя никто не берет трубку. Она, оказывается, в Нью-Йорке. Вот тебе и повод!»

Этим вечером мы — супруги Андерсон и супруги Беннет — собирались пойти в «Браун Дерби», клуб голливудских завсегдатаев. Оттуда — в Билтморский театр, на «Камелота» в исполнении бродвейской труппы. Для Гвен есть отличная отговорка — был с Флоренс и Беннетами, никуда не мог отлучиться, какой там телефон! Утром она уже будет в Нью-Йорке, время и расстояние окончательно разделят нас.

Должен признаться, пересуды о Гвен дошли и до меня. Болтали, что она спала с каждым вторым, умудрилась даже с одним балбесом из нашего отдела — стенографистом Отто. Я знал, что это выдумки. Но сомнение успешней всего разъедает душу именно в сексе. Днем я видел Гвен часто, но вечерами, кроме понедельников, когда Флоренс боролась за гражданские права, — ни разу. «Кому я хочу вверить свою судьбу? — думал я. — Кому?»

Все должен был решить этот вечер в ресторане. Дальнейшее зависело от очень простой вещи: телефонного звонка — позвоню я или нет. И если бы не супруги Беннет, история с Гвендолен Хант на этом бы и закончилась. Но они доконали меня.

Дейл Беннет, считавшийся моим лучшим другом, работал сценаристом. Он был высок, худощав и с первого взгляда напоминал губернатора затрапезной карибской колонии — с кожей, задубевшей от постоянного зноя, и лицом, выдававшим пристрастие к рому. Однажды Академия посчитала его лучшим сценаристом года, и с тех пор, несмотря на то, что последние десять лет его манера и стиль стали старомодны даже для Голливуда, без работы он не сидел. В то же время он был уверен, что писанные им творения бессмертны. И поэтому спускал собак на критиков и режиссеров, клюнувших на приманку «новой волны», техники съемок со смещенным фокусом, пленки обратимого цвета и набегающих кадров. Эти человеки, уничижительно отзывался он, ставят форму выше содержания. Он, разумеется, «содержателен»! Беннет любил также обсудить «мою манеру письма» и «мой ритм прозы». Но какое бы удовольствие он ни получал от написания художественных произведений, оно не могло сравниться с удовольствием, получаемым от заключения всевозможных контрактов, договоров и сделок. Вот где был его конек! А процесс изготовления собственно сценария, следовавшего за подписанием контракта, был для него уже чем-то второстепенным и маловажным.

Застольный треп в «Дерби», разумеется, пошел о его любимых деловых операциях. Предисловием послужил затянувшийся на добрые полчаса выбор вина. Затем Беннеты припомнили, как, путешествуя по глубинке Франции, они также обстоятельно знакомились с сортами выдержанного шампанского и сколько денег сэкономили, остановив свой выбор не на лучших, а на просто хороших букетах. В этом Дейл разбирался, знаете ли. Потом разговор перекинулся на его негласное хобби: на отсрочки от платежей и разницы в курсах. И, уже обсуждая финансовые проблемы, он вплотную подошел к новым правилам, выпущенным Министерством налогов будто специально для него. (Мой взор затуманился.) Затем он основательно взялся за специалистов по налогам, которых он нанял, — «да, услуги стоят дороговато, и понятно почему, но дело того стоит», потом за страховые взносы компании «Ллойдс», сделанные по их совету (у меня поплыло перед глазами), которые будут гарантированно приносить доход, который, в свою очередь, будут содержать в целости и сохранности отсрочки от платежей и разниц в курсе, как им и положено. «Ты знаешь, Колумбия того и гляди превратится в государство-банкрота. А что, вполне возможно!»

Беннет кудахтал — не остановишь — даже во время дегустации ростбифа и недоваренного салата из шпината. Заявив, что нацелен жить (спустя некоторое время, оплатив все свои счета, я жить нацелен не был!), он надежно оградил свою творческую независимость. Именно с этого момента он будет писать только то, что захочет, — вот только разделается с двумя контрактами в «Парамаунте» да спихнет один сценарий в «Метро», где, кстати, еще можно немного потрудиться, потому что обеды компании снова, как в старые добрые времена, лучшие в городе.

Затем он принялся потрошить финансы моей семьи. Я, естественно, оказался полным профаном в бизнесе, а он, разумеется, лучше меня знал, как вести мои дела. Флоренс поощрила его, подробно рассказав о каждом вкладе и каждой акции, которыми мы владели, и, о Боже, испросив у него, словно у воротилы Билли Роуза, совета на предмет более удачного вложения капитала. Старина Беннет не скромничал — рынок ценных бумаг он знал на все сто! Знал он также, что перед такой ответственной речью, которую он собирался произнести, необходима солидная пауза. Поэтому, прокашлявшись, он заказал десерт. Прокашлявшись еще раз и убедившись, что мы полны внимания («Ты кого-то ждешь, Эдди?» — «Нет, с чего ты взял?» — «Ты все время смотришь на дверь». — «Извини».), он пустился в описания того, насколько абсурдны с точки зрения здравого смысла были наши с Флоренс понятия об обращении с ценностями.

Я почувствовал, что или схожу с ума, или ощущаю четвертое измерение. В голове щелкнуло, и все окружающие привиделись мне без одежды. Абсолютно голыми! Первым бросился в глаза Беннет. Впалая грудь и выпуклый живот, уникальный в своем роде, начинавшийся ниже ребер и вздувавшийся пузырем, напоминавший брюшко африканского идола из папье-маше в одном из фильмов о Тарзане — белом боге племени диких ниггеров. Жена Дейла тоже была открыта моим взорам — зобатая, безгрудая, со сморщенными обвисшими сосками. Единственный ребенок Беннетов был извлечен из чрева матери кесаревым сечением — я увидел шрам, дрожащий, как неоновая лампа, который рассекал ее живот от пупа до массивного, с девственной сельвой, холма между ног. Голой сидела и моя жена, вся в морщинах перезрелости, бедняжка. И пройдоха-официант сновал меж столиков, сверкая голой задницей. Этот лис периодически информировал нас, о чем идет разговор за соседним столиком, и должен был, исходя из этого, периодически информировать соседний стол, о чем идет разговор за нашим! Весь ресторан сидел в чем мать родила! В своем естестве — раскормленном и пышнотелом! Лишь одной птахе за столом напротив это было к лицу. (Беннет трещал без умолку!) Рядом с птахой сидел подающий надежды сценарист, обивавший пороги киностудии «Уорнер Бразерс». Его не гнали прочь по одной-единственной причине (по слухам) — он отлично играл в теннис. По воскресеньям сам Джек Уорнер любил размяться с ним на корте. Никто не давал ему заказов на сценарий, но положение обязывало, и он каждый Божий день отправлялся за тридевять земель, в Бэрбанкс, и делал вид, что все идет как надо. От сумасшедшего дома его спасала ежедневная постель с актрисками. Эта, неоперившаяся, была прима. Я смотрел на прижавшуюся друг к другу парочку, ждущую, когда же наконец с ужином будет покончено и можно будет пойти заняться любовью, и думал: «Гвен! Гвен! Черт бы их всех побрал!» Беннет все еще сыпал цифрами (я еле слышал его) и учил меня жизни, заряжал Флоренс уверенностью, что она должна нанять точно такого же делопроизводителя-юриста и такого же советника по выгодным вкладам: два разных человека, две разных зарплаты, но дивиденды по максимуму (я почти перестал слышать)… «с такой командой твоя голова, Эдди, будет свободна от мелочей, и ты можешь полностью посвятить себя творческой деятельности…»