Туфли для служанки

Но, вылезая на плот, он, к своему огорчению, увидел, что Изабелла уже уплыла. Вот она мелькнула на берегу и скрылась за кустами. Полный мрачных мыслей, Фримен немного отдохнул, потом, чихнув два раза и решив, что уже схватил ужасный насморк, он прыгнул в воду и поплыл к берегу. Изабелла, уже одетая, ждала его с полотенцем. Она бросила полотенце Фримену, когда он подымался по ступенькам, и ушла, пока он вытирался и одевался. Когда он вышел из-за кустов в своем элегантном костюме, она предложила ему салями, сыр, хлеб и красное вино ка большом подносе, поданном из кухни. Фримен, рассерженный глупой гонкой, перестал злиться, выпив вина и чувствуя свежесть после купанья. Москиты еще не безобразничали, и он успел сказать ей, как он ее любит. Изабелла нежно поцеловала его, но тут появились Эрнесто и Джакоббе и отвезли его на лодке в Стрезу.

В понедельник утром Фримен не знал, куда ему деваться. Он проснулся, обуреваемый воспоминаниями страшной силы, то приятными, то тягостными, они грызли его, он грыз их. Он чувствовал, что надо было лучше использовать каждую минуту свидания, он не сказал ей и половины того, что хотел, — о себе, о том, как хорошо они смогут жить вместе. И он, жалея, что не мог быстрее доплыть к плоту, с волнением думал, что могло бы произойти, попади он туда вместе с ней. Но воспоминания остаются воспоминаниями — их можно только зачеркнуть, но изменить нельзя. С другой стороны, он был доволен и удивлен тем, чего он достиг: вечер с ней наедине, ее прекрасное тело, доверчиво и просто открывшееся ему, ее поцелуй, невысказанный обет любви. Желание жгло его до боли. Весь день он бесцельно бродил, мечтал о ней, глядя на блистающие в матовом озере острова. К ночи он совсем изнемог и лег спать, подавленный всем, что пришлось пережить.

Все же странно, думал он, лежа в постели в ожидании сна, что из всех назойливых забот его больше всего мучила одна. Если Изабелла полюбила его или вскоре полюбит, он это чувствовал, то силой любви они постепенно преодолеют все трудности. А он предвидел, что трудностей будет немало, и, должно быть, главным образом из-за ее семьи. Но, с другой стороны, многие итальянцы, включая и аристократов (иначе зачем бы они послали Эрнесто вынюхивать насчет тамошних условий?), считали жизнь в США отличной жизнью для своих дочек на выданье. При столь благоприятных обстоятельствах все как-нибудь наладится, особенно если Изабелла, девушка вполне независимая, с интересом поглядывает на Звездный берег за океаном. Семья не помешает ему умыкнуть ее. Нот, больше всего его беспокоило, что он ей солгал, будто он не еврей. Конечно, он мог сознаться, сказать, что они познакомилась вовсе не с Фрименом, любителем приключений, а с Левиным. Но этим можно все погубить: ясно, что с евреями она дела иметь не желает, иначе зачем бы она в первую же минуту задала этот коварный вопрос? А может быть, ему не надо ни в чем признаваться, пусть она сама, прожив подольше в США, поймет, что там быть евреем вовсе не преступление, и можно смело сказать: там прошлое не играет никакой роли. Но могли возникнуть неожиданные осложнения, а вдруг ее расстроит это открытие? Он часто подумывал и о другом выходе: переменить фамилию (сначала он хотел назваться Ле Вэн, но потом решил, что Фримен лучше) и забыть, что он был рожден евреем. Никого он этим не обидит, и его никто не осудит: семьи у него не было, он был единственным сыном своих покойных родителей. Какие-то родственники жили в городе Толедо, в штате Огайо, но они оттуда не приедут и никогда о нем не вспомнят. А когда он с Изабеллой вернется в Америку, они могут жить не в Нью-Йорке, а где-нибудь в Сан-Франциско — там его никто не знал и никогда «про то» не узнает. Чтобы все это уладить и еще кое-что подготовить, он охотно раз или два съездит домой. Что же касается свадьбы, то им придется обвенчаться здесь, иначе он не сможет увезти ее в Америку, и венчаться надо будет в церкви, — он и на это был готов, лишь бы скорей. Все так делают. Так он решил, хотя и от этого решения ему легче не стало: не в том было дело, что он отрекся от своего еврейского происхождения — да и что оно ему дало, кроме неприятностей, чувства неполноценности, воспоминания о всяких неудачах? — нет, его мучило, что он солгал своей любимой. Любовь с первого взгляда — и тут же ложь. Ложь разъедала его сердце, как язва. Впрочем, что поделаешь, если уж так случилось.

Он проснулся наутро, и снова его одолели сомнения: что будет с его планами, есть ли возможность их выполнить? Когда же он снова увидит Изабеллу, уж не говоря о том, когда же они поженятся? («Когда?» — шепнул он ей, садясь в лодку, и она неопределенно ответила: «Скоро» Но «скоро» могло тянуться безжалостно и бесконечно.) Почта не принесла ничего, и Фримен впал в отчаяние. Неужто, спрашивал он себя, это безнадежная фантазия соблазнила его каким-то правдоподобием? Не выдумал ли он несуществующее чувство — ее чувство к нему, не придумал ли возможность какого-то совместного будущего? Он отчаянно искал хоть какой-нибудь зацепки, чтобы не впасть в глубочайшую меланхолию, как вдруг раздался стук в дверь. Падрона, подумал он, потому что хозяйка часто забегала по пустякам, но, к его несказанной радости, появился купидон в коротких штанах — Джакоббе со знакомым конвертом в руках. Изабелла писала, что будет его ждать на площади, откуда трамваи отходят на Монте-Моттароне, — там с вершины открывается прекрасный вид на озера и горы. Хочет ли он поехать с ней?

И хотя утренняя тревога несколько улеглась, Фримен уже с часу дня стоял на площади и беспрерывно курил. Солнце взошло для него, когда она появилась, но, когда она подходила, он заметил, что она отводит от него взгляд (вдали отчаливал на лодке Джакоббе) и лицо у нее безразличное, равнодушное. Сначала он огорчился, но ведь и конце концов она сама ему написала; и он подумал, с каким трудом она, должно быть, сбежала из дому, наверно, у нее под ногами земля горела. Надо будет как-нибудь, мимоходом, ввернуть слово «умыкнуть» — посмотрим, как она отнесется к этой мысли. Но Изабелла сразу стряхнула всю озабоченность и, улыбнувшись, поздоровалась с ним. Он надеялся, что она протянет ему губы, но она вежливо подала пальчики. Он поцеловал их на виду у всех (пусть шпионы доносят ее папаше), и она робко отняла руку. На ней была та же блузка и юбка, что и в воскресенье, — он немного удивился, но отдал ей должное — видно, она умеет не считаться с глупыми предрассудками. Они сели в трамвай с десятком туристов и устроились вдвоем на передней скамеечке. За то, что он изловчился занять отдельное место, она позволила ему взять ее руку. Он вздохнул. Старый электрический мотор медленно тащил трамвай по городу и еще медленнее вверх, по склону горы. Ехали они около двух часов, следя, как озеро уходит вниз, как поднимаются горы. Изабелла только изредка что-нибудь ему показывала и больше молчала, думая о своем, но Фримен дал ей полную волю — пусть их отношения расцветают сами по себе, он и этим доволен. Но время тянулось бесконечно — так долго они ехали. Наконец трамвай остановился, и они пошли к вершине горы по лугу, густо поросшему цветами. Хотя туристы толпой шли за ними, но плато на вершине было широким, и они стояли вдвоем, будто вокруг никого не было. Под ними, на зеленых волнах долин Пьемонта и Ломбардии, семь озер лежали зеркалами, отражая неизвестно чьи судьбы. А высоко вдали кольцом изумительных снежных вершин вздымались Альпы. «О-о», — пробормотал он и умолк.

— У нас тут говорят: «un pezzo di paradiso саduto del cielo» [5].

— Правильно, — сказал Фримен. Он был глубоко взволнован величием дальних Альп.

Она называла вершины — от Розы до Юнгфрау. Глядя на них, он чувствовал себя на голову выше, он был готов совершить подвиг на удивление человечеству.

— Изабелла… — начал Фримен. Сейчас он попросит ее стать его женой. Но она стояла как-то обособленно, и по лицу ее разлилась бледность.

Плавным движением руки она обвела снежные горы:

— Как они — эти семь вершин — похожи, на Менору, правда?