Туфли для служанки

Его разбудили солнце и ветер, надувавший занавески в комнате. Он встал, побрился, принял ванну и после завтрака пошел к парикмахеру постричься. Потом, надев купальные трусы под брюки, он пробрался на пляж отеля «Эксельсиор». Короткое купанье его очень освежило. Днем он позанимался на балконе итальянским, подремал. В четыре тридцать — решение пришло совсем внезапно — он сел на пароходик, совершавший обычный часовой рейс по островам. Пройдя мимо Изола Мадре, пароходик пошел к Изола дель Донго. Когда они подходили к острову — с другой стороны, чем Фримен вчера, — он заметил длинноногого мальчишку в трусах, гревшегося на плоту, — он его не знал. Но когда пароходик пристал к южной стороне острова, Фримен удивился и расстроился: весь берег был уставлен обычными киосками со всякой туристской дребеденью. Он не рассчитал, что и этот остров можно было обозревать только с гидом и отставать от группы было запрещено и тут. Надо было заплатить сто лир и идти по пятам за небритым мрачным кривлякой, который, решительно тыкая тростью в небо, объявил на трех языках всем туристам: «Просьба не отставать, не расходиться. Так требует семейство дель Донго — самое знатное в Италии. Иначе нет возможности открывать этот роскошный дворец и знаменитые сады для обозрения публикума и туристов всех стран».

Они торопливо шли цепочкой за гидом по дворцу, по длинным галереям, увешанным коврами и золочеными зеркалами, по огромным покоям, уставленным старинной мебелью, старыми книгами, картинами и статуями, — многое было гораздо выше по качеству, чем то, что Фримен видал на других островах. Показали ему и место, где спал Наполеон, — на кровати. Фримен тайком пощупал покрывало, но не успел отнять руку, как его пронзил всевидящий глаз гида-итальянца, и тот, свирепо ткнув указкой прямо и грудь Фримена, возбужденно заорал: «Баста!» От крики растерялся не только Фримен, но и две англичанки с зонтиками. Фримен чувствовал себя неловко, пока группу человек двадцать — не вывели н сад. Фримен ахнул — отсюда с самой высокой точки острова — было видно все золотисто-голубое озеро. Пышная зелень острова была вызывающе роскошной. Они шли под апельсинными и лимонными деревьями (Фримен никогда не знал, что лимон дает такой аромат), под магнолиями и олеандрами — гид выкрикивал названия. И везде заросли цветов, огромные камелии, рододендроны, жасмин, розы бесчисленных сортов и оттенков, — все тонуло в их одуряющем благоухании. У Фримена закружилась голова, в глазах потемнело, его ошеломил этот натиск на все его пять чувств. Но в то же время — где-то в самой глубине, — он ощутил, как все внутри болезненно сжалось, напоминая, вернее предупреждая его: не забывай, как ты обездолен. Трудно было понять, откуда взялось это чувство: обычно он был о себе довольно высокого мнения. Пока смешной гид, шествуя перед группой, тыкал указкой в кедры, эвкалипты и перечные деревья, бывший продавец от Мэйси, захваченный новыми впечатлениями, чуть не задыхаясь от восхищения, отстал от группы, делая вид, что рассматривает стручки на перечном дереве. И когда гид заторопился дальше, Фримен, сам не понимая, что он задумал, спрятался за перечным деревом, пробежал по дорожке за высоким лавровым боскетом вниз по ступенькам и, перескочив невысокую мраморную ограду, быстрым шагом пошел по рощице, чего-то ожидая, чего-то ища, а чего, одному богу известно, подумал он.

Фримену казалось, что он идет к тому саду у озера, где вчера вечером видел девушку в белом платье, но, проплутав по аллеям, он вышел на береговую полосу, небольшую отмель, усеянную камушками. Футах в ста был привязан плот, на нем никого не было. Устав от впечатлений, немного погрустнев, Фримен присел под деревом отдохнуть. Но, подняв глаза, он увидел, что из воды по ступенькам выбегает девушка в белом купальном костюме. Фримен смотрел во все глаза, как она взметнулась на берег, сверкая на солнце мокрым телом. Заметив Фримена, она, быстро наклонившись, схватила полотенце, брошенное на одеяло, накинула его на плечи и застенчиво скрестила концы над высокой грудью. Мокрые черные волосы рассыпались по плечам. Она удивленно смотрела на Фримена. Он встал, мысленно пытаясь подобрать слова извинения. Туман, стоявший у него в глазах, рассеялся. Фримен побледнел, девушка вспыхнула румянцем.

Конечно, Фримен был всего-навсего молодым ньюйоркцем, уроженцем окраины. И под беззастенчивым — хотя это длилось всего с полминуты — взглядом девушки он почувствовал и свое незнатное происхождение и многие другие недостатки. Но он также был уверен, что недурен собой, пожалуй даже красив. И хотя на макушке у него намечалась крохотная лысинка — не больше медной монетки, — волосы у него были пышные, живые, в ясных серых глазах ни тени зависти, линия носа четко очерчена, губы добрые. Он был хорошо сложен — стройные ноги, руки, плоские послушные мышцы живота. Правда, ростом он похвалиться не мог, но ему это как-то не мешало. Одна из его приятельниц даже сказала, что иногда он ей кажется высоким. Это его утешало в те минуты, когда он казался себе слишком маленького роста. Но хотя Фримен и знал, что производит неплохое впечатление, сейчас ему стало страшно, отчасти потому, что именно этой встречи он жаждал всю жизнь, а отчасти потому, что столько препятствий, черт их дери, стоит между незнакомыми людьми.

Но ее, очевидно, их встреча не испугала, наоборот, как ни удивительно, она была ей рада, видно, Фримен ее сразу заинтересовал. Конечно, все преимущество были на ее стороне — она, так сказать, принимала незваного гостя. И с какой грацией она его встречала! Природа не обделила ее красотой — черт, какие царственно крутые бедра! — да и вся она была воплощением грации. В смуглом, резком итальянском лице была та особая красота, в которой запечатлелась история, красота целого народа, целой цивилизации. В огромных карих глазах под тонкими темными бровями сиял мягкий свет, губы словно вырезаны из лепестков красного цветка, может быть, только нос — чуть длиннее и тоньше чем надо — нарушал гармонию.

Овальное личико, закруглявшееся к небольшому подбородку, было нежно озарено очарованием молодости. Ей было года двадцать три — двадцать четыре, не больше. И когда Фримен немного успокоился, он увидел, что в ее глазах кроется какой-то голод, вернее какая-то тень голода, а может быть, просто грусть. И он почувствовал, что именно поэтому или по другой неизвестной причине она искренне ему обрадовалась. Неужто, о господи, он, наконец, встретил свою судьбу!

— Si è perduto? [1] — спросила она, улыбаясь и еще крепче кутаясь в полотенце.

Фримен понял и ответил по-английски:

— Нет, я сам сюда пришел. Можно сказать, нарочно.

Он хотел было спросить, не видела ли она его прошлым вечером, когда он подъехал в лодке, но не решился.

— Вы американец? — спросила она, и, несмотря на итальянский акцент, английские слова звучали чисто и приятно.

— Да, вы угадали.

Девушка смотрела на него внимательно, потом нерешительно спросила:

— А может быть, вы еврей?

Фримен чуть не застонал. Хотя его втайне задел этот вопрос, но он его ждал. Впрочем, он мог сойти и за нееврея, и часто сходил. И, не дрогнув, он ответил, что — нет, он не еврей, добавив при этом, что он лично ничего против евреев не имеет.

— Я просто подумала… Вы, американцы, такие разные, — объяснила она уклончиво.

— Понимаю, — сказал он, — но вы не беспокойтесь! — И, приподняв шляпу, представился: — Генри Р. Фримен, путешествую по разным странам.

— А меня, — сказала она, помолчав, — меня зовут Изабелла дель Донго.

«Сошло!» — подумал Фримен.

— Счастлив познакомиться, — сказал он с поклоном.

Она протянула руку, мило улыбаясь. Он хотел было поцеловать эту руку, как вдруг карикатурный гид появился на одной из верхних террас. Он изумленно посмотрел на них, испустил дикий вопль и побежал вниз по ступенькам, размахивая тростью, как рапирой.

— Нарушитель! — заорал он на Фримена.

Девушка что-то сказала, пытаясь успокоить его, но гид был слишком возмущен и ничего не слушал. Он схватил Фримена за руку и потащил его по ступенькам. И хотя Фримен, из вежливости, почти не сопротивлялся, гид стукнул его по заду, на что Фримен даже не обиделся.