Русалия

- Ты еще слишком молодой и потому глупый, - говорил он брату, сидящему на бочке с воском подле и, выцарапывающему кончиком ножа на крышке соседней бочки коротенькие черточки, производя какие-то расчеты. – Больше за соболя никто тебе не даст. Даже, если бы мы добрались до Венеции. И вообще не крути мне голову!..

Он сердито отвернулся от брата. Из-за того, что корабль был загружен, что называется, до отказа, невозможным оказалось установить основательный шатер, и теперь рассыпчатое тело Моисея шибко страдало от настырных солнечных лучей, забиравшихся под жалкий клочок натянутой над ним тряпки. Разутый, в одних штанах, да и то с распущенными вверху и внизу завязками, всю жаркую часть дня Моисей лежнем лежал на своих тюках. Он лежал на животе, широко раскинув тонкие руки и ноги, и обильный пот торил извилистые дорожки в густых черных волосах его круглой жирной спины. Нудный мерный плеск двух десятков весел, каждый день шесть часов качки (пока корабль находился в пути) да изнуряющее солнце все добавляли пухлому лицу Моисея зелени, а его выпуклым глазам выражения невменяемости.

Хоза, чертя на крышке бочки ножом, продолжал усердно вершить свои вычисления, время от времени при этом проводя по полным ярким губам кончиком языка. В отличие от старшего брата, защищенный милостями молодого возраста, он практически без труда переносил тяготы путешествия. Благодеяния молодости не ограничивались для него стойкостью доброго самочувствия. Хоза был худощав, а продолговатое смугло-матовое лицо его было отмечено той броской и выразительной красотой, какая встречается подчас только у чувственников юга.

Он легко улыбнулся, должно быть, удовлетворенный результатом своих расчетов, поднял большие масляные глаза в богатой опушке ресниц на своего брата и поморщился.

- Если еще следующим летом пойти… И уже, чтобы не пять кораблей…а, допустим… семь… - продолжал что-то вычислять теперь уже в уме и оттого напевно растягивал слова Хоза. – То можно попытать счастье перебраться в Итиль ⁵⁷¹.

- Угу, ждут тебя там… - буркнул, не открывая глаз, Моисей.

- Ну, почему? Шуллам уехал ведь. Накопил денег и уехал. И все говорят, что живет он там

припеваючи.

- Говорю же, дурак и есть дурак… - начинал распаляться старший. – У Давида в Итиле, считай, вся родня жены. Брат ее двоюродный вообще на Острове ⁵⁸²чуть ли не во дворце мэлэха ⁵⁹³служит. А ты что там будешь делать? Рыбу ловить пойдешь вместе с гоями? – он перекатился на бок, оглянулся на всякий случай по сторонам и перешел на отчий язык. – Да, не так мы живем в этом медвежьем краю, как Шулламы в Хазарии. Да, Итиль – чаша полная шелком, соболями, вином, самыми красивыми танцовщицами и услужливыми отроками. Там многие из нас каждый день едят отменную рыбу, которая вкуснее мяса жирного ягненка и мяса курицы. Столица Хазарии, верно, охотно принимает любых пришельцев, - бежавших от суда из разных стран ворюг и душегубцев, еще - понесших ущерб за веру, еще - просто искателей приключений, мусульман, христиан, всяких язычников, но собирают их всех там не для того, чтобы поделиться скопившимися сокровищами, а для того, чтобы те сокровища было кому приумножать и оборонять. В Киеве ты все-таки вырос, все ходы-выходы знаешь, да и соперники наперечет. А там, думаешь, Давид Шуллам захочет с тобой делиться? Шиш!

От пылкой речи Моисей раскраснелся. Он перевел дух, отер ладонью обильно струящийся по лицу пот и добавил:

- Если уж куда и ехать… так в главный город старого мира, в Византий.

- Старый мир для старых, - едко ввернул, чем-то оскорбленный Хоза.

Блестящее ярко-розовое лицо старшего брата замерло, кожа на нем натянулась, и оно в один миг стало пунцовым.

- Вот дурак-дурачина, - прошипел Моисей уже русскими словами и порывисто отвернувшись от брата вновь повалился животом на тюк с пушниной.

Через несколько часов после того как огнеликий Хорс миновал зенит, флотилия князя стала подходить к изумительной пойменной долине, несмотря на раскинувшуюся повсюду сушь, выхвалявшейся изумрудом украшавших ее листьев и трав. По мере приближения к ней, печенежского народа становилось все больше. На плоских верхах отвесно возносящихся над рекой гранитных скал видны были уже не тройки дозорных, но многочисленные отряды, насчитывавшие подчас до сотни всадников. А сама долина просто кишела пешими, конными, всякими… Дым нескольких костров чуть смазывал общую картину, отчего круговерть протекавшей в ней жизни оставляла впечатление полной сумятицы. Там и сям бегали, увлеченные какими-то многозначительными делами, или напротив – неподвижно стояли, сложа на груди руки и наблюдая за рекой, молодые, пожилые и вовсе ветхие представители степного племени. Поодаль выстроились изломанной шеренгой их женщины с малолетними детьми. Довольно ревела скотина, сотрясая ветви скрывающего ее тальника.

Русские ладьи подошли ближе к берегу и бросили якоря. Для того, чтобы попасть на берег Игорю прежде пришлось перебраться на один из плоскодонных стругов ⁶⁰¹, сопровождавших флотилию до моря. Когда же лодка подходила к берегу, оживление там начинало убывать, а беспорядочная толпа – организовываться, уплотняясь у берега, но тем не менее оставляя широкий коридор, ведущий к самой большой юрте, стоявшей от прочих несколько особняком, стены которой были из прутьев толщиной в копье, переплетённых между собой подобно сети, а над ними возвышался купол, тоже из прутьев с отверстием в центре.

В одно и то же время, как нога русского князя в ремешковом сапоге коснулась земли, расписной полог той юрты откинулся, и появился вождь печенегов - Итларь, облаченный в лохматую войлочную бурку поверх парчовой куртки и штанов тоже из некой дорогой греческой ткани, в остроконечном шлеме, с какими-то амулетами или украшениями на шее, с мечом в ножнах, усыпанных самоцветными камнями, подвешенных к золотому наборному поясу. По случаю предстоящей знаменательной встречи Игорь, разумеется, натянул на себя рубаху побогаче, но сейчас, глядя на предводителя печенегов (хоть и видел он его не впервой), не мог не дивиться, как возможно в такую жару не умереть под шерстяным плащом.

Князья, русский и печенежский, сопровождаемые немалыми свитами, сошлись на середине выстроенного для их встречи коридора под сопровождение торжественных выкриков.

- Народ волка приветствовать брата – люди медведя! – не без патетики возгласил первый из

печенегов на искалеченном, правда, но все-таки русском наречии.

«О-о! «Народ волка»! Начинается… - затосковал душой Игорь. – Но нас-то он чего медведями называет?» Однако вслух произнес:

- Мы тоже рады видеть своих степных братьев и хотим принести им дары.

Итларь сделал рукой жест в сторону толпы своих единоплеменников, - и те радостно взревели в ответ. Восторженный гвалт прокатился от центра к окраинам и затих где-то за пределами зеленой долины на скалах.

Игорь чуть отступил в сторону, давая тем, кто был у него за спиной дорогу к печенежскому вождю. Один за другим подходили к Итларю витязи Игоревой дружины и сбрасывали к его ногам связки пушнины, куски свернутого льняного и конопляного полотна, мешки с просом, полбой, ячменем, горохом, орехами, сушеными ягодами, ставили бочонки с медом и соленой рыбой… Стоя чуть в стороне от приковавшего всеобщую заинтересованность зрелища, Игорь наблюдал из-под полуприкрытых век, как впечатляюще растет гора преподношений у ног печенега, быстро заслоняя его длинную сухую фигуру. Главарь печенегов был весьма немолод, и восхищало то, как он мог сохранять первенство в мире молодых и сильных. Впрочем, однажды Игорь был свидетелем того, как Итларь на скаку пустил стрелу в летящую над ним утку, сбил ее и падающую умудрился поймать руками, при том он ни на секунду не останавливал свою лошадь. Невозможно было предположить сколько Итларю было лет, ведь не смотря на обильную седину в длинных волосах, заплетенных в две толстые косы, он умудрялся наравне с молодняком вытворять на спине лошади такое, что не каждый плясун смог бы повторить на земле.