Запах вечера

Они подъехали к той самой набережной, где она хотела гулять одна. Сумерки не успели окончательно поглотить город. Здесь на час раньше, чем дома. Цюрих — город голубого цвета. Сумеречность неба сливается с сизостью озер. Он был прав. Макс Фриш.

Какая разная Швейцария! Непостижимо для такой маленькой страны быть такой невероятно разной в разных уголках. Абсолютно французская Женева, где, как и в Париже, не сыщешь меню на немецком или английском, хотя немецкий — официальный государственный язык. Флер беззаботности и вечного праздника. Может, потому что Женева гораздо позже была присоединена к Швейцарии и так и не ассимилировалась? Совершенно немецкий Цюрих — самый большой город страны с самым большим университетом. Он не плох и не так тоскливо хорош, как городки Германии, — а может, ты начиталась любимого писателя и уже не можешь объективно судить этот город. Люцерн — глоток итальянской свежести после немецкой затхлости. Хорош, о боги, как он хорош! И не только потому, что на реке среди Альп, и не только потому, что знаменитый мост, и не только потому, что гора Пилатус. Или итальянские архитекторы, строившие его, вдохнули в эти камни живительную силу Ренессанса. Потрясающе! Но Швейцария ли это? Где же она? Может быть, все-таки Берн и Базель? А может быть, просто альпийские луга с их очаровательными коровами, сошедшими с обертки Milka, потрясающие ландшафты и сырное фондю — простая еда пастухов, ставшая в мире деликатесом, но это потом... В начале прошлого века это была самая бедная страна в Европе. Сейчас — банки, часы, семьсот видов сыров, шоколад, концерн Nestle, отели Mävenpick — сколько ласкающих слух слов! Скромное обаяние... капитализма. Уникальная страна. Зачем ей 33 кантона, каждый со своей конституцией и столицей, как они управляются? Прекрасно, как видишь, прекрасно.

Звездное небо и тишина полей. Лиля поняла, что они выехали за город. Очередной сюрприз? Ресторанчик a la country деревянные лавки расположены по периметру большого крестьянского двора. Она выбрала место у изгороди. Фонари щедро освещали середину, а здесь было немного сумрачно, сбоку чернела степь, сверху чернело небо, в траве отчаянно стрекотали кузнечики, где-то шумно вздохнула корова.

Официант зажег свечку, накрыл ее стеклом, принес горелку для фондю. Они заказали, он ушел. И вечер навалился на нее неожиданной тяжестью. Лицо напротив. Шевелящиеся губы. Очевидно, он что-то говорит. Странно, обычно темы для разговоров иссякают еще по дороге в ресторан... Ты преувеличиваешь... Итак... Он не пьет. Он за рулем. Ты не пьешь. Ты не за рулем. Вечер обещает быть веселым. Все идет к тому. Цветы в горшочке на столике. Господи, как скоро они засохнут, как быстро задохнутся от этой тоски и отчужденности, которую принесли сюда эти двое!

В горшочке высыхает вода, подергивается пленкой. Лиля старается поскорее выпить сок, иначе его постигнет та же участь. Головки цве­тов начинают клониться к столу. Ее клонит в сон. Как всегда, обман, стоит только оказаться одной в спальне, и его как не бывало... Что же сейчас? Почему сейчас дремота окутывает ее оказавшимся под руками пледом?

Вы же давно не виделись. Ну, расскажи ему о Венеции. А что он поймет, кроме фактов? Странно, а ведь он образован, очень неглуп, воспитан... Не то.

Горелка постоянно гасла. Неудивительно, что огонь постигла та же участь, что и воду, что и Лилю. Она вспоминала слова Казановы о том, что умение развеселить женщину — больше половины успеха, она уже практически твоя. Его дом она проплывала там, в Венеции. Какой он был? Так ли преувеличены его успехи? Попробовать бы... О чем ты думаешь?

Хорошо, давайте возьмем умные разго­воры, оставим смех и секс, оставим, если уж и первое, и второе так нереально, предпо­ложим, что без этого можно какое-то время обойтись. Ну, в сегодняшний вечер хотя бы. Умные разговоры. Анализ. Синтез. Растерян­ность на лице собеседника. А ведь мы на твоем языке говорим... А дальше? Будем копать или хватит разочарований на этот вечер? Откуда в тебе эта злость и желание провоцировать? Но как они примитивно-поверхностны, как бед­ны в выражении чувств, как убоги в реакции, как лицемерно-оптимистичны...

Ты не переработалась сегодня, девочка? Хватит. Фондю уже заволоклось желчью твоих обвинений. Как ты будешь его есть? Дайте водки с черным хлебом! Он не виноват. Но и ты тоже не виновата.

Где же Андрей? Имя, которое так часто сры­вается с ее губ, даже когда она одна, особенно когда она одна. Его имя, как всплеск воды, ког­да ребенок пустил по ней бумажный кораблик, как песня ручейка, как солнце сквозь ресницы, как пятница вечером, как прикосновение руки. Имя его, как цвет; имя его, как запах...

Соскучилась... Как остро она почувствовала сейчас это! Иглы ощущений покалывали тело, оно отзывалось воспоминаниями. Нехватка Его, как нехватка воздуха, вдруг внезапно и остро почувствовалась каждой клеточкой тела. Ста­кан жег пальцы, скамейка — тело. Телефон? Она уже его искала, но знала, что нельзя. Мо­жет быть, станет легче, если сжать в руке этот проводник в другой мир — мир звуков счастья. С вами бывало такое: звук — как счастье?

Синий Saab доставил ее в отель. Мягкий ко­вер в коридоре глотал ее шаги. Игры с откры­ванием номера карточкой. Почему ей никог­да не удается с первого раза? Зеленый огонек загорелся. Она вошла. Усталость наконец-то имела право взять вверх, Лиля опустилась в ее объятья, раз уж других нет...

Пришло сообщение с пожеланиями спокой­ной ночи. Она швырнула телефон подальше. Не то? Не тот?

Чувство благодарности может быть очень теоретическим, и стремление его выразить мо­жет разбиться о лицо напротив.

Она вдруг почувствовала зябкость одиночест­ва. Опять какой-то отель в каком-то чужом го­роде на пару дней вынужденно станет ее домом.

Клаус Фишер, директор швейцарского филиала фирмы, был представительным мужчиной хорошо за пятьдесят, сохранившим ту прекрасную физическую форму, которая еще с десяток лет позволит ему оставаться мужчиной приятно-неопределенного возраста, что очень кстати расширит возрастной диапазон заглядывающихся на него женщин. Интересно, а оно ему надо? Или только чисто теоретически?

Лиля поражалась тому, что на Западе постепенно умирает такой важный и сильный природный фактор, как половой инстинкт — влечение к человеку противоположного пола, желание нравиться. Все то, что у нас развито в любом возрасте и при любом раскладе личной жизни.

И дело не только в их молодежи-унисекс, в этой безликой джинсово-татуированной массе. Внешнее отражает внутреннее, поэтому они так плохо одеваются: все равно нет желания нравиться, личное удобство и комфорт ставятся выше всего, и это так экономно! (Вас когда-нибудь это приводило в восторг?) Они просто не понимают, что можно тратить деньги на хорошую одежду и обувь. Непонимание возможности таких трат как вложения в свою внешность. Для чего? Если нет движущего фактора — нравиться, соблазнять, дразнить, флиртовать. Из жизни исчезает самое главное — жизнь. Нет интриги, ничего нет, скучно. Самое лучшее, что может быть в нашей жизни, это то, что в ней может быть все. А наши подтексты? Как много может скрываться за каждым словом, а главное, действием, действием. И даже не обязательно, чтобы что-то было: то, что «может быть», приятно бодрит тебя.

Господин Фишер приветливо улыбнулся и протянул ей распечатки инструкций. Он принялся объяснять технические тонкости. Лиля слушала, попутно отвлекаясь на мысли о том, чем бы занималась она, обладая его положением. Изучала буддизм в монастыре далекого Китая? Плыла навстречу норвежским фьордам? Рассекала волны на скутере у берегов Корсики? Да, так бы ты и прожила пару лет, пока от состояния ничего бы не осталось, — это наша чудная славянская порывистость и умение жить ис­ключительно сегодняшним днем. Наша полная противоположность Западу, где все рассчитано, предусмотрено и предопределено. Нам уже скучно. А они умеют работать, а они годами идут к своей цели. И как-то соединить бы нашу живость души и их работоспособность и порядочность. Но... нет, кажется, такой нации... как нет, очень мало гармоничных личностей.