Одна ночь в Дубае

— Почему? — удивилась она.

— Чтобы мир, в котором мы живем, не разорвало на части.

— А как этому могут помешать наши имена?

— Мы не интеллектом отличаемся от животных. У любого живого существа есть мозги, которыми оно думает. Мы отличаемся своими именами. Когда мы ими не пользуемся, мы перестаем быть человечеством.

«Значит, вчера я перестала быть человеком?» — спросила она себя. — «Из-за этого во сне я превратилась в усатую мышь?».

Будто спасенная от неминуемой смерти, она спросила охранника:

— Поверите ли вы, вчера я не могла вспомнить своего имени до тех пор, пока вы не произнесли его?

— Действительно, необычно, — ответил он. Потом, почесав подбородок, спросил:

— Это заставило вас поволноваться?

— Можно сказать, это напугало меня. Мне показалось, что я уже не я, и что я потерялась в этом городе.

— Да, да. Понимаю. Ну, ничего. Вот оно к вам и вернулось. Я рад, что смог помочь.

С доброй улыбкой он добавил:

— Смотрите, в другой раз не дайте ему улизнуть.

Ясмин заметила искорки в глазах собеседника, не свойственные охраннику, который по восемь часов в день просто сидит на стуле. Ничего не сказав, она отправилась по своим делам, а мысли так и бились в голове, как шарик о стенки пустого сосуда.

Время поджимало, да она и не хотела продолжать разговор с лысоватым низкорослым индийцем. Было достаточно того, что она обрела потерянное. Так что через несколько секунд после того, как она вышла из здания, черты его лица были забыты. Однако она почувствовала, что этот худосочный человек, который прятался за конторкой и которого звали Эфтабом, отличается от остальных охранников.

Она повернула к офису, продолжая напевать свое имя, словно мать колыбельную, как вдруг вспомнила: в первом сне ее правую ногу зацепило пустынное растение, а во втором сне она хромала на правую ногу, когда спасалась бегством от строительной техники. И вот немного спустя она подвернула правую ногу на ступеньке, когда бежала вверх к Эфтабу. «Неужели, я все еще сплю?» — спросила она себя.

Уже была середина дня, а у Ясмин шла только вторая встреча. Она чувствовала недомогание, это мешало ей собраться с силами, чтобы слушать или разговаривать с кем-либо, и она решила отправиться домой раньше. Ее дискомфорт был не совсем физическим, это была рассеянность и желание уединиться где-нибудь подальше от людей. И хотя она не хотела помнить, что с ней происходило, возвращаться к тому, что было до зеленого небоскреба, и была воодушевлена тем, что к ней вернулось имя, в нее вселился новый страх. Она обнаружила, что те имена, которые она вспомнила, как исчезло ее имя, стали уходить. Те, кого она вспомнила вчера, начали исчезать из памяти, как делегация, покидающая зал собраний. Но они уходили не просто так, они уносили с собой нечто дорогое: личность Ясмин, ее сущность. В этот момент ей стало ясно, что личность заключается не в именах, но они, как цвета, отличают одного от другого и сближают нас. Личность же глубже того. Она цель нашей жизни, она отношения между нами, она наше бытие.

Она попыталась поступить противоположно вчерашнему — не вспоминать. И обратно вчерашнему, казалось, что все, что она внезапно вспомнила, так же неожиданно исчезло. Вчера пропало ее имя, но возникли чужие. Этим утром ее имя вернулось, зато другие испарялись. Случилось и другое нечто странное. Одно из имен не спешило уходить из памяти: Салим. Мужчина, которого она не вспоминала до того, как вырос зеленый небоскреб, но о котором стала думать, как тот появился. Оно не последовало за остальными именами. А чувства ее говорили о том, что воля и разум существуют отдельно друг от друга, и последний насильно заставляет восстанавливать детали их жизни с Салимом, его черты, как будто они расстались только что.

Когда она впервые встретила его, ее привлекло в нем все. Он глубоко чувствовал человека, и это соблазняло всю жизнь оставаться с ним рядом. Даже его манера шутить, которую она так полюбила, стала ширмой, за которой она прятала слабую веру в саму себя. Салим понял это с самого начала, и постоянно ей советовал: «Оставайся сама собой, и ты будешь впереди остальных минимум на шаг». Именно эту фразу и помнила она через четыре года.

В их последнюю встречу она увидела его не таким, каким знала. Он был печален и бледен. Тогда она посчитала, что что-то случилось и причина вовсе не в том, что они отдалились друг от друга. Однако он сообщил ей, что целый год без нее практически уничтожил его. Сначала она не поверила, но когда увидела отчаянные попытки вернуть ее, поняла, что он в ее руках. Стало ясно: она сумела отомстить ему за то, что он, бросив ее, ушел без причины. И сейчас она в сотый раз отвергала его, не говоря почему. А он, худой и белый, стоял на коленях, как ребенок. Его вид вызвал у нее жалость. И она отвергла его, но не потому, что обладала силой воли, а потому что была убеждена, что любовь не построишь на жалости.

По дороге домой она вспоминала, как переживала эти долгие дни без Салима, залечивая раны, без поддержки кого-либо из друзей и родственников, в том числе родной сестры, которая вышла замуж и эмигрировала в Канаду. В свое время она обнаружила, что любовь как бой — оставляет шрамы, даже если выходишь победителем. А у нее осталось много шрамов — и от поражений, и от побед.

Через некоторое время она убедилась, что оба они проиграли, и кто победил, и кто потерпел поражение. Такова настоящая любовь — победы и поражения, а в конце нет ни победителя, ни побежденного. Когда любовь умирает — это ужасная потеря, а когда плодоносит — огромная победа. В любом случае нужна воля, чтобы любовь продолжалась или закончилась.

С первой же слезой из глаз Салима она ушла и больше его не видела. В тот же день она рыдала на груди у матери, так как больше у нее никого не было. «Ты сама бросила его. Зачем же плакать?» — говорила ей мать. «Ты считаешь, как остальные, мама, что тот, кто принимает решение расстаться, меньше страдает. Хорошо, давай будем откровенны. Это я себя похоронила, а не его».

В тот полдень, подъезжая к дому, ей хотелось бежать от всех этих воспоминаний, связанных с Салимом. Если это и удалось ей ненадолго, то воспоминания о первых днях в этом городе, когда она уехала из страны и от него, крутились в ее голове, как документальный фильм, который невозможно стереть.

Чужая, первое время без знакомых, она не чувствовала ничего определенного, кроме небольшого волнения в бурлящем городе. Однако уже через неделю она обнаружила на месте раны, которую пыталась не замечать, зияющую пустоту.

Через три месяца осталась только эта пустота, а мужчины, с которыми она встречалась, все они были не такие статные, как Салим.

Возвращаясь с работы раньше обычного, она проезжала мимо кофейни на улице аль-Джумейра и вдруг вспомнила, что недавно покупала там отличный шоколад. «Взять черный или белый?» — спросила она себя. — «С медом или фундуком? С мятным вкусом или ванильным?» Она прилагала усилия, чтобы не вспоминать. «С ванильным вкуснее!» Образ Салима то удалялся, то приближался, словно раскачиваясь на качелях. «Да, да. С ванильным», — гнала она образ Салима. Если он вернется, она прогонит его еще раз. Она с силой сжала руки: «Может, белый лучше?». Она сделала выбор, потом поменяла решение и вернулась к черному. Зазвонил телефон. Тот же номер, на который она попалась вчера — звонил Я.

На второй день строительство зеленого здания уже подходило к концу. Ясмин задумалась, посмотрев ввысь, насколько это было возможно: «Докуда же достанет крыша?». Она не смогла различить, что за движение происходило на далекой вершине. Может, рабочие демонтировали металлические леса, а может, устанавливали новые. Войдя в свое здание, сама не зная почему, она успокоилась, как только увидела Эфтаба, сидящего молча в углу, словно он молился в своем небольшом михрабе. Ей показалось, что он во что-то всматривается. Веки его не шевелились. В этой позе он был похож на Будду, огромный монумент которого стоял посреди ресторана одноименной гостиницы, выходящей на аль-Марина.