Я

всепроникающим стремлением к компенсаторному демонстрированию своей хорошести, даже наилучшести. Самой яркой фигурой этого типа является Федор Достоевский с доминантно-мономерным наследованием диагноза эпилепсии не менее чем в трех поколениях. Именно исключительность способностей нередко порождает то патологическое напряжение, тот мощный стимул к собственному выражению, которые прослеживаются почти у каждого гения. Лермонтов целиком поглощен своими личными проблемами, каждый его герой — это он сам! А если порыться у Эфроимсона, то можно встретить другие яркие случаи… «Ой, что это со мной? — подумал я. — Мысли буквально разрывают голову. Сколько их вмещается? Это же какая-то космическая бездна! А может, я тоже поражен этой болезнью? Ведь мои родители были странными существами…» Тут впервые у меня возник страх перед разумом. «Нет-нет, необходимо очень деликатно расширять его объем, взращивая медленно, как саженец мощной вечнозеленой пихты. Иначе действительно можно сойти с ума». В моей дворницкой лачуге уже появились исследовательские приборы, я обзавелся компьютером, анализатором и другой полезной техникой. Казалось, что я вот-вот по-настоящему серьезно начну генетическое моделирование путивльца. Фантастическая будущность этого вида невероятно воодушевляла меня. Я постоянно твердил себе: «Мой час пробил! Мой час пробил! Период спокойного наслаждения изобилием материального мира заканчивается. Их пение, танцы, бесовство — от нехватки ума! Они стонут из-за дефицита роскоши, визжат от избытка гардероба!» Однако мысль проверить их ген честности и порядочности не оставляла меня. Насколько люди, давая обещания избирателям, искренни в своих поступках и помыслах? Меня глубоко разочаровывало то фатальное обстоятельство, что политики менялись прямо на глазах: они говорили об одном до выборов, но делали совсем другое после них. «Этот эксперимент может быть очень полезным, — подумал я. — Перед началом главных манипуляций мне не хватает именно таких данных. Необходимо размотать клубок их генетических особенностей». Новизна задания бодрила, будоражила воображение. Однажды в полдень, когда дворницкая работа была выполнена, я переоделся все в тот же китайский костюм, надел те же самые вьетнамские кроссовки и направился в окружное отделение партии «Вперед, Россия!». Их офис находился на улице Льва Толстого. Свежевыкрашенное трехэтажное здание было украшено национальным флагом. «Ты куда?» — спросил меня вахтер. «Хочу записаться в партию». — «А, иди направо, зайдешь в одиннадцатый кабинет». Меня встретил мужчина средних лет. Полное лицо, лысая голова, мелкие, смятые уши, шрам на шее, унылый взгляд, вызывающий жалость. «Тебе чего?» — уставился он на меня. «В партию пришел записываться». — «Деньги есть?» — «Нет!» — «Надеюсь, ты не деньги пришел зарабатывать? Где работаешь?» — «Дворником, в Центральном округе». — «Вот тебе на! Тебе к коммунистам надо шагать, чего ты к нам пришел?» — «Могу, конечно, к коммунистам. Но пришел к вам». — «На что рассчитываешь? В чем ищешь выгоду? Что будешь у нас просить? Должность старшего дворника округа, победу на конкурсе “Самый умный уборщик России” или место начальника домоуправления?» — «Нет, мне ничего не нужно!» — «Как так?» — «Я ни в чем не нуждаюсь». — «Справка от психиатра имеется?» — «О чем?» — «Что здоров». — «Нет, никогда не брал. Принести?» — «Пожалуй. Ты что, сторонник наших идеалов?» — «Каких?» — «Наших! Другие партии скомпрометировали себя в Думе. А мы самые лучшие». — «Надеюсь». — «Какие задания хочешь выполнять?» — «Любые». — «Любые-любые?» — «Да! Какие дадите». — «Ну да ладно со справкой. В какое время дня ты бываешь свободен? — „Днем, с двух до пяти, и после семи вечера“. — „Может, у нас в офисе прибирать станешь? Мусора здесь не так много, окурки да бумага. Но без оплаты. На общественных началах. Я тебе комнатку небольшую выделил бы, метров пять, но с окном. Как?“ — „Хорошо! Ничего не имею против вашего предложения. Я в партию пришел не для того, чтобы условия ставить“. Я с такой легкостью с ним согласился, что он заподозрил какой-то подвох. По его логике никак не мог обычный человек так просто принять столь невыгодные и унизительные предложения. „А ты, как его, наши веники не уведешь? — прищурился он. — Нынче они больше доллара стоят. А в хозяйственной комнатке их целых три штуки! Да еще метла для улицы стоит, лопата, совок, туалетная бумага. Как ты насчет того, чтобы украсть, а?“ — „Меня это не интересует“. — „Так красиво каждый сказать может, согласен? Ладно, начинай работать, а там посмотрим. Помни: в нашей партии весь милицейский крупняк состоит! После испытательного срока, может, дам тебе ключи от хозяйственной комнатки. Но чтобы понимал главное: ты работаешь не на коммерческую структуру, а на известную общественную организацию. Если не видишь здесь существенной разницы, то, выходит, молод еще. Не дорос! Наша партия — самая многочисленная в стране. Значит, ты начинаешь трудиться на свое Отечество. Это очень почетно, парень. Не исключено, что станешь получать более сложные поручения. Например, задействуем тебя в качестве курьера или доверенного лица на важных мероприятиях. Вон у тебя какая мускулатура! Понял?“ Я кивнул головой, поинтересовался некоторыми техническими деталями — все ли помещение убирать, нужно ли мыть полы, какими средствами, где расположены мусорные бачки и так далее. Впрочем, вопросы, которые я задавал, вполне укладывались в условия эксперимента, давеча задуманного. Я искал ответ на вопрос, есть ли в политическом сословии нечто такое, оригинальное, что необходимо учесть в будущем, при построении нового генетического ансамбля, — и именно поэтому уже на следующий день начал трудиться уборщиком в офисе партии „Вперед, Россия!“. Нынешний эксперимент я не ограничил никакими сроками, терпеливо дожидаясь случая, который объяснил бы специфику партийцев, характерные признаки их гена совести. Что могло быть интересного у них для путивльцев? «Мало ли, — правда, скептически думал я, — а вдруг что-то очень даже полезное? Ведь, кроме банальных мыслей из их предвыборных призывов, должно же быть нечто непознанное, что позволяет этой породе существовать, делает ее жизнеспособной! Но что?» Дни в офисе на улице Толстого текли уныло, здесь мало что происходило, куда бы я был вовлечен. Но меня не покидала мысль, что очень скоро Землю ждет триумф биологического прогресса. Впрочем, это обстоятельство не вызывало у меня никакой эйфории. Я продолжал выполнять свои функции на обеих работах; моя добрая воля и прилежность в труде заметно сказались на чистоте партийных помещений. Они преобразились: за свои «кукольные» деньги я регулярно покупал освежающий ароматизатор, приобрел пепельницы, расставил на подоконниках горшки с цветами, протирал до белизны туалетные кабинки и унитазы. Но моя постоянная замкнутость и молчание вызывали у них настороженность и недоверие. Похоже, одни считали меня придурком, другие — затаившимся доносчиком. «Пусть этот рыжий выйдет, при нем я говорить не стану». Или: «Кто нашел этого дебила?» Или: «Вместо мытья полов этому безмозглому шкафу надо поручить скулы конкурентам выворачивать». Но мой обостренный слух cosmicus улавливал и другие реплики: «Тебе жениться время пришло. Пол драишь, как проштрафившийся муж». — «В нем столько женственности, он совсем не матерится, не пьет. Что, увлекается парнями?» — «Ему надо доплачивать. Пусть встречает наших гостей на вокзалах и в аэропортах». И эти, с людской точки зрения, оскорбительные высказывания только сильнее убеждали меня в явном превосходстве путивльской ментальности над ними . Сравнивая себя и их , я снова и снова задумывался над трагической судьбой человеческого вида и перспективой cosmicus. Одиночество дарило мне необыкновенные возможности для сравнений, однако теперь одиночеством я мог наслаждаться только на тюфяке дворницкого сарая. Сотни людей ежедневно обивали порог офисного здания партии «Вперед, Россия!». Это угнетало мое сознание. Для эксперимента мне нужен был лишь один из них — самый типичный представитель партийных кроманьонцев, а не толпы человеков из смертельно больной эпохи. И вот однажды меня вдруг вызвал к себе влиятельный функционер и спросил: «Слушай, рыжий, есть ли у тебя приличный костюм?» — «Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, но есть китайский костюм». — «Сколько ты за него заплатил?» — «Около сорока долларов». — «А туфли?» — «Вьетнамские кроссовки» — «Цена?» — «Восемь долларов». — «И все?» — «Мне хватает». — «Где ты отовариваешься таким барахлом?» Я ничего не ответил. Он вызвал водителя и приказным тоном бросил: «Рыжего отвезешь в магазин “Калигула”. Я позвоню, чтобы его приодели. Он должен быть похож на представителя нашей партии, а не на шаромыгу. Усек? Давай, он сейчас спустится. — Потом ко мне: — В шестнадцать часов в “Шереметьево” прибывают наши гости из Екатеринбурга. В виповском зале ты должен встретить господина Струговщикова. Он будет не один. Весьма влиятельный человек и спонсор партии. Поднесешь к машине багаж, отвезешь в гостиницу, поможешь устроиться. — Функционер вытащил из стола бумажник, достал из него триста долларов и бросил их мне. — Возьми! В зале есть бар. Наш гость с удовольствием пьет куантро. Заранее закажи этот напиток и пару стаканов свежевыжатого апельсинового сока. Как только он появится, подходи к нему со словами: “Партия „Вперед, Россия!“ приветствует вас в Москве”. А барменша тут же должна предложить ему выпивку. Если кто-то из его окружения пожелает водки, виски, коньяку и так далее, немедленно заказывай. Понял?» — «Да, но как я его узнаю?» — «Ты что, никогда не видел по телевизору Струговщикова?» — «Прошу прощения, нет». — «Деревня! Подойдешь на паспортный контроль, дашь пять долларов, они на него укажут. Теперь все ясно?» — «Да!» — «Чтобы выглядел с иголочки! И меньше болтай. Если спросят о твоей деятельности, скажешь, что начинающий коммерсант, активист партии. О своих тряпках и метлах ни слова! Понял?» — «Да!» — «Тебя ждет водитель. Вначале приведи себя в порядок. Езжай!» Экипировавшись в «Калигуле», я отправился на первое задание партии. Зал VIP представлял собой небольшое помещеньице — конечно, только по сравнению с залами Государственной библиотеки или теми, где партия «Вперед, Россия!» проводила многолюдные встречи. Я подошел к пограничнику, протянул ему пять долларов и попросил о помощи. Слава богу, он знал Струговщикова в лицо и пообещал указать на него. Видимо, выглядел я действительно респектабельно, на меня смотрели с уважением и интересом. Я заказал куантро, три стакана апельсинового сока и стал ждать гостей партии в нескольких метрах от паспортного контроля. Вскоре мне навстречу с широкой улыбкой уже шел мужчина средних лет. Большая голова, спортивное телосложение, европейская одежда. Я взглянул на пограничника. Он мне улыбнулся. «Струговщиков!» — так я понял знак — и тоже шагнул навстречу. Приезжий протянул мне руку: «Привет, старина!» — «Добрый день». — «Ты кто?» — «Василий Караманов, партия „Вперед, Россия!“, занимаюсь бизнесом…» — «Какими делами ворочаешь?» Я не знал, что ответить, замялся и еле выдавил: «Торговля…» — «Замечательное дело, голубчик. Торговля — венец бизнеса! Нынче в нашей России золотая лихорадка! Старик, скажи, ты сможешь мне помочь?» — «Да!» — «Слушай, я прилетел из Парижа. Обещал своей дочери купить несколько пар обуви. Но не успел. А утром вылетаю в Сибирь, идут последние съемки моего нового фильма. У нее тридцать шестой размер. Смог бы ты купить несколько пар — зимних и демисезонных?» В этот момент подошла барменша и протянула поднос. «Что у тебя?» — «Куантро и свежевыжатый сок!» — «Куантро — не мой напиток! — он взял с подноса стакан сока и жадно выпил. Барменша застенчиво улыбнулась. — Ты знаешь компанию “Пять Д”?» — спросил он меня. «Нет». — «Вот тебе визитка, выполнишь мое поручение?» — «Да!» — «О кей! Значит, девичья обувь!» — бросил он и тут же удалился. «Вы его хорошо знаете?» — спросила барменша. «Нет, в первый раз вижу!» — «Кто же в России не знает Микету Михайлова, известного актера и режиссера? Вы шутите? Я же не стану просить, чтобы вы взяли для меня автограф!» — обиженно бросила она. «Нет-нет, я действительно вижу его впервые…» Тут я заметил, как пограничник махнул рукой, указывая глазами на лощеного господина с мечтательным взглядом. «Прошу прощения, вы не Струговщиков?» — подскочил я к нему. «Он самый». — «Я из партии “Вперед, Россия!”. Мы приветствуем вас в Москве. Разрешите угостить вас куантро». — «Куантро всегда кстати. Сонечка, а тебе что?» — обернулся он к своей спутнице. «Я выпила бы… я выпила бы… я съела бы дольку лимона». — «Пожалуйста, дольку лимона», — обратился я к барменше. «На сахаре?» — спросила она. «Да, пожалуй, на сахаре», — ответила спутница Струговщикова. После короткой остановки у бара мы направились в гостиницу «Балчуг». Здесь попрощались. Я вернулся в офис на Толстого. Написал отчет о расходах, дождался функционера, давшего мне задание, рассказал о встрече Струговщикова в аэропорту и положил на стол оставшиеся деньги. О Михайлове не стал говорить. Стакан сока, который он выпил, оплатил из своих денег. «Где ты научился такому порядку? — удивился партиец. — Ух ты какой! Ты что, о карьере мечтаешь? Скажи, ведь мечтаешь же!» — «Нет». — «А почему все расходы только в две строки записал и сдачу принес? Здесь что-то не так! Подозрительно! Если другие, кто делегации встречают, о твоем порядке узнают, помнут тебе бока. Они списки составляют на три-четыре листа с первого задания. На втором, третьем выезде уже тетрадки пишут. А ты — две строчки… У меня есть для тебя другое задание. Ты знаешь, что в ближайшее воскресенье в Москве пройдут выборы в городскую Думу?» Я промолчал, потому что не имел об этом никакого понятия. «Так вот, завтра от моего имени заедешь на фирму “Вигона” к господину Удочкину. Он даст тебе пятьдесят тысяч долларов. Эти деньги необходимо отвезти в офис профашистской партии “Национальное негодование” господину Покорному. Они должны организовать массовый митинг в поддержку нашего конкурента. Передай деньги и проверь, как они готовы к этой акции. Я должен знать, какое количество плакатов, портретов, транспарантов, листовок будет использовано в этом шествии. Они обещали вывести на улицы до семи тысяч человек. Реальна ли эта цифра за два дня до митинга? Усек?» — «Да». — «Какие ко мне вопросы?» — «Прошу прощения, как ваше имя? Я знаю, что вы мой начальник, но не больше…» Функционер улыбнулся и бросил: «Начальство надо знать не только в лицо. Моя фамилия Куракин, Степан Степаныч Куракин. Как, слышал?» — «Да, понятно». В секретариате я взял адрес фирмы «Вигона» и вышел из офиса. На мое место уборщика был уже принят другой парень. «Почему они финансируют митинг фашистов, поддерживают своего конкурента? — подумал я. — Видимо, чтобы дискредитировать его. Чтобы избиратели пришли в ужас от “сторонников” претендента. И отдали голоса их кандидату! Какой извращенный ум у человеков! Чего, в таком случае, могут стоить их предвыборные обещания? Ген лжи развит у них самым невероятным образом». Вечерние часы я решил посвятить господину Михайлову. Направился в дворницкую, достал часть сбережений и засеменил в обувной магазин на Садовом кольце, вблизи Планетария. Мне было не просто любопытно — я шел на эксперимент с обувью с благоговением, стараясь запомнить все детали этой истории, чтобы иметь еще один ракурс представления о человеческом материале, который, по моему мнению, нуждался в срочной модификации. «Поглядим, Василий, чем закончится столь необычная страничка: первого встречного просить купить дочери обувь. К тому же проситель, оказывается, представляет элитное сословие. Прекрасная интрига!» — думал я. Признавшись продавщице, что не имею никакого опыта в приобретении туфель для девушек, я попросил помочь мне. «Какой размер?» — понимающе улыбнулась она. «Тридцать шестой». — «Зимний тридцать шестой покупать без примерки опасно. Могут оказаться маленькими. Возьмите две пары: тридцать шестой и тридцать седьмой. Если одна из пар не подойдет, принесете назад». — «Хорошо», — согласился я. Одним словом, меня уговорили купить восемь пар. Две модели по две — зимние, две по две — демисезонные. «Надули, сбыли товар, увеличили оборот», — мелькнуло у меня в голове. Я был уже давным-давно убежден: людей известными методами изменить никак нельзя. «Мутационный застой царствует в этом виде!» — усмехнулся про себя я. Фирма «Пять Д» располагалась в Большом Козловском переулке. Я перешел на внутреннюю сторону Садового кольца и побрел по указанному в визитке адресу. Тут меня стала настойчиво одолевать мысль, что для того, чтобы считать себя истинным путивльцем, мне настоятельно необходимо вернуться в родной город. «Что, опять встречаться и жить рядом с известной по Путивлю публикой? А почему нет? Ведь я не сделаюсь человеком, я сотворю из них путивльцев». Картинки моего горького детства стали преследовать меня со всей беспощадностью. Но если раньше, буквально несколько лет назад, они вызывали у меня бесконечные переживания, желание сделать все для их скорейшего исчезновения, то теперь я ощутил жалость, сострадание, легкую иронию по отношению к этим людям, к человекам вообще. А ненависти в моем сердце уже не было. Я как бы примирился со статусом cosmicus, существующего бок о бок с ними . Повзрослев, прочитав много умных томов, я узнал больше о себе, лучше изучил их . И вдруг открыл в себе незнакомые прежде душевные нити, связывающие меня с этими порочными существами. Нет, никаких симпатий к ним во мне не было и не могло быть. Но если до сих пор я был уверен, что путивльца охраняет ум, что им движет исключительно сознание, то тут вдруг открылось нечто новое, сердечное! Я и не предполагал, что у меня есть сердце, — не как технический орган, а как чувствующий. Что это? Насколько необходимо оно cosmicus — не как аппарат насыщения клеток кислородом, но как чувствующий лоскуток материи? Чувствующий не глобально, а периферийно, не за весь космос, а за самого себя. Я поймал себя на мысли, что появившиеся во мне мягкость и терпение по отношению к человекам есть результат того, что во мне «открылось сердце». Я стал не злиться на них , а иронизировать по поводу их несовершенства. Я начал приходить к пониманию, что их пороки — не от злого умысла, что, может быть, встреча cosmicus с ними случилась несвоевременно. Если бы я встретился с кроманьонцами через миллион лет, то их генный ансамбль был бы уже рационально изменен мутациями, то есть самой природой. И я бы увидел наделенных универсальным разумом путивльцеподобных существ, рядом с которыми комфортно было бы жить где-нибудь во Вселенной. А на кого сейчас сердиться? С кого спрашивать, что я сам не вовремя оказался в Путивле? Но тут другая мысль возникла словно бы наперекор предыдущей: «Если не заменить человеков в ближайшее время, то через миллион лет встретиться будет не с кем. Не услышанный, не востребованный, не воспринятый разум кончает жизнь самоубийством. Такие случаи описаны давно. Жаль». Именно после этих размышлений я стал называть их «мои незамысловатые кузены». Тут я пришел в себя, осмотрелся, взглянул на название улицы и понял, что почти у цели. Пройдя еще два строения, я оказался у дома номер одиннадцать по Большому Козловскому переулку. Меня встретил вахтер: «Куда?» — «Я принес обувь по просьбе Микеты Михайлова. Для его дочери». — «Кто ты такой, паспорт есть?» — «Есть удостоверение дворника музея Серова». — «Ты чего гонишь, какой ты дворник? У тебя прикид за пять тысяч долларов! Открой сумку, рыжий», — взялся охранник за дубинку. Я распахнул полиэтиленовый пакет. Он осмотрел обувь и спросил: «Ты чего, правда дворник?» — «Да». — «Хорошо платят или торгуешь картинами? Сколько твой Серов стоит?» — «Бог его знает. Платят нормально, картинами не торгую, цену серовским полотнам не знаю». — «Слышишь, хватит дурить, а? Небось, башмачками тоже приторговываешь?» Я подумал: «Ну, как можно злиться на несовершенство? Он-то абсолютно не понимает, и вокруг него тоже никому в голову не придет, что их жалеть надо. На бракованную вещь не злятся, на ее производителя собак не спускают. Не станешь же лаять на природу… Ну так что, пустишь? Или у тебя обувь оставить?» — взглянул я на него в упор. Здоровый мускулистый парень, лет тридцати. Глаза зеленые, небольшие, как оливки в борще столовой «Вперед, Россия!». Широкие скулы, большой рот. Срезанный подбородок. «Чего уставился?» — поднимает он дубинку к поясу. «Жду». Охранник с недовольным видом снимает трубку: «Тут шефу принесли обувь. Говорят, что они заказывали. Чего делать? Слушаюсь! — Потом передает трубку мне: — Ответь!» «Расскажите, о чем идет речь?» — услышал я в трубке мужской голос. «Михайлов просил меня купить дочери обувь. Я ее принес. Вот вам вся история». — «В сумке только обувь или еще что-то?» — «Ничего другого. Восемь пар обуви!» — «Вы получили деньги под расчет? Или хотите оставить сдачу?» — «Деньги я вовсе не получал. Он просил купить зимние ботинки и демисезонные туфли». — «А почему восемь пар купили? На чьи деньги?» — «Или возьмите пакет, или соедините меня с Михайловым», — недовольно бросил я. «Минутку… Он сейчас занят, но просил, чтобы вы оставили обувь у охранника». — «Больше ничего не сказал?» — «А что вы еще от него ждете?» — «Как что?..» Впрочем, я тут же передал трубку охраннику, положил на пол покупки и вышел на улицу. Этот небольшой эпизод лишь усилил желание как можно быстрее вмешаться в генетику человеков. «Какие несчастные: у них совершенно нет способности смотреть на себя со стороны!» Я медленно поплелся по Бульварному кольцу к себе в Староваганьковский переулок. От непривычки носить модельную обувь на ноге вздулся пузырь. У Государственной библиотеки меня подобрал партийный «Мерседес» и доставил на фирму «Вигона», где я сразу был препровожден в шикарный кабинет господина Удочкина. На вид ему было лет тридцать пять — сорок. Короткие светлые волосы, едва заметная бородка, бегающие глаза, небольшой вздернутый нос. «Слушай, “Вперед, Россия!”, я уже устал спонсировать вашу контору. Можешь сказать Степанычу, что мою фирму со всех сторон обложили чиновники. Каждый просит, тянет, выцарапывает. Устал! Порой хочется все бросить и уехать в Мексику. Какой тут бизнес! А он еще присылает всяких экспертов и безмозглых ученых… То им книгу надо помочь напечатать, то командировку во Францию оплатить, то денежное пособие выдать! Они спорят, кто придумал Евросоюз, а я должен деньги платить! Нынче достает меня из инвестиционного фонда какая-то пустопорожняя, амбициозная тетка — то ли Плинкина, то ли Млинкина. Так и хочется послать ее на х… Теперь с этим митингом. Возьми деньги, но больше в этом году на меня не рассчитывайте. А если Степаныч не снимет осаду чиновников и экспертов, то в будущем году я найду себе более комфортную крышу. Запоминай и все дословно повтори своему шефу. — Он небрежно положил на стол сверток. — Как обещал, в пакете пятьдесят тысяч. Забирай! Вопросы есть?» — «Нет! Все понял. Так я пошел?» — «Перед получением денег вы, словно ужи, увиваетесь вокруг Удочкина, а взяли деньги — уноситесь как угорелые. Больше сказать нечего?» — «Прошу прощения, господин Удочкин, я курьер, других полномочий у меня нет. Могу лишь обещать, что ваши слова передам Куракину. Чего вы от меня еще ждете?» — «Ничего! Что сказать курьеру? Но вид у тебя, как у заморского джентльмена! Давай, пока! Не забудь передать Степанычу: работать на бюрократов и никчемных ученых устал! Пошли они все на х…». «А может, это я обычный человечек, только немного сумасшедший? — вдруг подумалось мне. — Или не немного, а полностью. И все размышления о несостоятельности рода homo sapiens — лишь плод моего болезненного воображения. Ведь мать у меня была наркоманкой, отец убийца, — в глазах человеков я какой-то потомственный выродок! Они , возможно, знают обо мне значительно больше, чем я сам о себе. Я нигде не принят, меня никто никогда никуда не приглашал. Ни одна девушка не захотела со мной знакомиться, ни один парень не захотел со мной говорить — а их в библиотеке сотни! Конечно, значительно меньше, чем в магазинах — там их миллионы, — но все же есть! Коллектив библиотеки меня не замечает, музейные работники уже несколько лет чуждаются Караманова. Из театра меня выгнали, в офисе партии “Вперед, Россия!” я несколько месяцев лишь драил полы, мыл окна и унитазы, ухаживал за цветами, — на меня никто не обращал внимания. Михайлов попросил купить обувь — и даже не принял, не сказал спасибо, не вернул деньги! Однозначно, они ко мне относятся как к идиоту. Бесчувственному существу, роботу: подай, принеси, убери, подмети! На что еще способен Василий Караманов? Как это все выдает людей! Они видят во мне пустышку, кретина. Ну, кто из них в моем возрасте с удовольствием метет улицы? Неудачник! Психически больной! Неполноценный! Ведь все прочие находятся в постоянной погоне за финансами, за положением в обществе, за местом в тусовке, за сексуальными удовольствиями. А кто я? Если меня эти устремления не волнуют, а они наиболее типичны для россиян, то как ко мне относиться? Кого во мне видеть? Такое ощущение, что я действительно сумасшедший! Может, оставить эту мою идею, которая выдает во мне умалишенного, и найти счастье в жизни моих незамысловатых кузенов? В нынешней жизни? То есть не думать ни о каком будущем? Исключительно сумасшедший может размышлять о проектах, которые реализуются через жизни многочисленных поколений. Когда-то и где-то там, в неведомом! Типичный человек мечтает получить все в своем отрезке времени. Что ему будущее? Зачем прошлое? Действительно, перестать воспалять разум и принять их принципы существования. Ведь это не так уж сложно! Зарабатывать деньги я уже научился: трюки, использованные мной у подъезда Генерального штаба, сохранятся у них на все времена и во всех сферах. Дуришь офицера, пенсионера, почтальона, всё ведомство, страну в целом. Богач! Олигарх! Красота! Вон сколько таких дурил в обществе! Оно пухнет от них . И все востребованы: на экранах, на площадях, в Кремле! Им пишут оды, сочиняют стихи, музыку, их назначают министрами, советниками, народными артистами. Попробовать? А вдруг получится? Учредитель фирмы “Я” — Василий Данилович Караманов. Предприниматель Караманов: доктор наук; академик РАН; заслуженный юрист; мастер спорта международного класса; член высшего совета партии “Вперед, Россия!”; приближенный Патриарха; постоянный участник встреч предпринимательской элиты с Председателем правительства; главный спонсор общественного движения “Возрождение казачества”; член редколлегии журнала “Высота взгляда”; депутат Государственной Думы; министр федерального