Краткая история тракторов по-украински

— Да… не… — Отец был взволнован. — А може, усё-таки оддать их ей?

— Николай, мне эта идея не нравится. По-моему, вы должны положить их в банк, как обещали.

— А если вже позно? Если я вже их оддав?

— Когда вы их отдали?

— Завтра, — от смущения он оговорился. — Завтра, сегодня — яка разница?

— Дождитесь меня, Николай, дождитесь.

Майк надел пальто и схватил ключи от машины. Он выглядел смертельно уставшим. Ранним утром следующего дня он вернулся с конвертом и надежно спрятал 1800 фунтов стерлингов в выдвижном ящике подносками, чтобы завтра же отнести их в банк. Что сталось со стихами, я не знаю.

4

КРОЛИК И КУРИЦА

Трудно сказать, когда именно Валентина уговорила отца передать ей деньги, но в конце концов она их все же получила.

Я знала, что должна сообщить об этом Вере, но что-то меня сдерживало. Всякий раз, звоня отцу или сестре, я как бы переходила по мосту из мира, где была взрослой, несла обязательства и обладала определенной властью, в ту загадочную страну детства, где подчинялась другим людям, не понимая их намерений и не в силах ими управлять. Самодержицей этого сумрачного мира была Старшая Сестра. Она правила там беспощадно и безапелляционно.

— Боже, какой идиот! — воскликнула она, когда я рассказала о Валентине и конверте с деньгами. — Мы должны его остановить. — Старшая Сестра никогда ни в чем не сомневалась.

— Но, Вера, по-моему, у него это серьезно. И если с нею он будет счастлив…

— Какая же ты, право, легковерная, Надежда! О таких людях ежедневно пишут в газетах. Иммигранты, беженцы, переселенцы. Зови их как хочешь. Сюда приезжают только самые решительные и безжалостные. И, узнав, что здесь не так-то просто найти хорошую работу, идут на преступление. Разве ты не понимаешь, что произойдет, если она вернется и останется здесь? Мы должны помешать ей вернуться из Украины.

— Но он настроен решительно. Я не уверена, что мы сможем этому помешать…

Я разрывалась между отцовой и сестриной уверенностью. Так было всегда.

Сестра позвонила в Министерство внутренних дел. Там ее попросили изложить все в письменном виде. Если бы отец об этом узнал, он никогда бы ее не простил, как и раньше ни за что не прощал, и потому сестра написала анонимно:

Она приехала по туристической визе. Это ее вторая туристическая виза. Работала нелегально. Ее сын был принят в английскую школу. За две недели до истечения срока действия визы у нее возникла идея о заключении брака. Она собирается выйти замуж за мистера Маевского с целью получения визы и разрешения на работу.

Потом сестра позвонила в британское посольство в Киеве. Скучающий молодой человек беззаботным голосом сказал, что виза уже выдана. В заявлении Валентины не обнаружили ничего такого, что позволило бы ей отказать. А как же? Вера перечислила пункты, указанные в ее письме. Молодой человек хмыкнул — телефонный эквивалент пожатия плечами.

— Поэтому я полагаюсь только на тебя, Надежда, — сказала Старшая Сестра.

Я подняла этот вопрос пару недель спустя, когда мы — Майк, отец и я — обедали у отца дома. Консервированная ветчина, вареная картошка и отварная морковка. Его ежедневный рацион. Он с гордостью все это для нас приготовил.

— Валентина что-нибудь написала, папа? — (Непринужденный, разговорный тон.)

— Ага, написала. Усё хорошо.

— Где она живет? Вернулась к мужу?

— Да, живе сичас в него. Между прочим, дуже образованный чоловек. Политехничеський директор.

— А какие у нее планы? Собирается возвращаться в Англию? — спросила я веселым, беззаботным голосом.

— Гм-м. Може. Не знаю.

Он знал, но не хотел говорить.

— А кто был тот шатен в окне, который тебе нагрубил?

— А, ето Боб Тернер. Между прочим, очень порядочный чоловек. Гражданський инженер.

Отец объяснил, что Боб Тернер — друг Валентининого дяди из Селби. У него был один дом в Селби, где он жил со своей женой, а другой — в Питерборо, материн, где поселил Валентину и Станислава.

— Ну и какие у него, по-твоему, отношения с Валентиной? — Для меня это было очевидно, но я пыталась докопаться до истины, завязав с ним своеобразный платоновский диалог.

— Ага, да, отношения. Он мог бы даже на ней жениться, если б его жена дала ему розвод. И конешно, ети отношения вже закончилися.

— Не закончились, папа. Неужели ты не понимаешь, что тебя развели? — Я повысила голос, но отец меня все равно не слушал. Смотрел отсутствующим взглядом. Он превратился в восьмидесятипятилетнего подростка, настроенного на свою собственную волну.

— Между прочим, он заплатив за мою натурализацию, — пробормотал он, — так шо когда я на ней женюсь, стану британським подданным.

Когда он на ней женится.

— Но, папа, спроси самого себя: почему Боб Тернер оплатил твою натурализацию?

— Почому? — Самодовольная улыбочка. — А чом бы и не?

Мой платоновский диалог не принес особого успеха, и тогда я применила иной подход. Вызвала дух Старшей Сестры:

— Папа, ты говорил с Верой о своих делах с Бобом Тернером? Думаю, она бы очень сильно расстроилась.

— А почому я должен ей говорить? Ето обсолютно ее не касаеться. — Его глаза забегали, челюсть дернулась. Он испугался.

— Вера беспокоится о тебе. Мы с ней обещали маме за тобой присматривать.

— Она доприсматривае до того, шо сведе меня у могилу. Он сильно закашлялся. Частички вареной моркови взлетели в воздух и осели на стенах. Я подала ему стакан воды.

В сказочной стране моего детства сестра была королевой, а отец — изгнанным Самозванцем. Много лет назад они объявили друг другу войну. Это было так давно, что я даже не знаю, из-за чего они впервые поцапались, да и они сами, наверное, это забыли. Отец тактически отступил на территорию своего гаража, поделок из алюминия, резины и дерева, кашля и Больших Идей. Но время от времени совершал злобные, неистовые набеги на владения моей сестры, а когда сестра ушла из дома — и на мои собственные.

— Папа, почему ты постоянно ругаешь Веру? Почему вы оба вечно спорите? Почему вы так друг друга…

Я запнулась на слове «ненавидите». Слишком сильном и бесповоротном. Отец снова закашлялся.

— Ты ж знаешь ету Верку… В нее ужасный характер. Ты б бачила, як она изводила Людмилу: ты должна усё отдать онучкам, должна написать допольнение. И так усё время, даже когда она умирала. Ее волнують токо гроши. А сичас она хоче, шоб в своем завещании я тоже разделив усё поровну между онучками. Но я сказав: Нет! А ты як думаешь?

— Я считаю, ты должен разделить его пополам, — сказала я. Мне не хотелось втягиваться в его игру.

Ах так! Значит, Старшая Сестра строила тайные планы по поводу наследства, хоть нам и оставалось разделить только его дом да пенсию. Я не знала, можно ли ему доверять. Я вообще не знала, чему мне верить. У меня было такое чувство, будто в прошлом случилось что-то ужасное, о чем никто не расскажет мне, потому что, хоть мне и за сорок, я по-прежнему остаюсь несмышленым ребенком. Я поверила его рассказу о том, как Вера добилась от мамы дополнения к завещанию. Но сейчас он уже играл в другую игру, пытаясь перетянуть меня на свою сторону в войне с сестрой.

— Шо ты скажешь, если я одпишу усё наследство тебе и Майклу? — спросил он, внезапно просветлев.

— Я все равно считаю, что ты должен разделить его пополам.

— Як скажешь. — Он недовольно хмыкнул: я отказалась с ним играть.

В глубине души мне приятно быть любимицей, но я всегда оставалась начеку. Слишком уж он непредсказуем. Когда-то давно я была папиной дочкой — инженером-стажером, шедшим по его стопам. Я попыталась вспомнить, за что же его тогда любила.

Были времена, когда отец сажал меня на багажник своего мотоцикла («Осторожно, Крлюша!» — кричала мама), и мы с ревом катались по длинным и прямым тропинкам, пересекавшим болотистый край. Первым его мотоциклом был 250-кубовый «фрэнсис-барнетт», который отец собрал из металлолома, вручную почистив и отреставрировав каждую деталь. Потом были черный блестящий 350-кубовый «винсент» и 500-кубовый «нортон». Я повторяла эти названия, словно мантру. Помню, как подбегала к окну, едва заслышав глухой стук мотора в начале улицы, а затем он входил в дом — весь растрепанный, в защитных очках и старом русском летчицком шлеме — и говорил: