Иерусалимские сны

Сердце моё остановилось. Я чувствовал, что сейчас что-то произойдет.

— «Адонай», — прочел старик, — это всё, что я могу разобрать.

Я сунул ему сто шекелей.

С запиской я отправился к крупнейшему специалисту по письменам. Недавно он заново расшифровал Кумранские свитки — и абсолютно иначе. Это была бомба в научном мире. Полжизни он провел в пещерах на Мёртвом море и жил жизнью евреев.

Сейчас он обитал над иерусалимским рынком, окно его кабинета выходило на лоток с помидорами.

— Шекель, шекель, — доносилось в окно, — кило — шекель!

На рабочем столе специалиста красовалось огромное блюдо с помидорами.

Специалист взял лупу и внимательно посмотрел сквозь нее на меня.

— Вы согласны с теорией, по которой верблюд спас арабов так же, как Тора спасла евреев? — жёстко спросил он.

Я почувствовал, что если соглашусь с этой неведомой мне теорией — о прочтении записки не может быть и речи.

— Нет, — твердо сказал я, — вредная теория!

— Мне приятно, что мы придерживаемся одной концепции, — произнес специалист. — Приравнять верблюда к Торе по меньшей мере гнусно!.. Что у вас?

Я протянул послание.

— Что это, — специалист заволновался, — недостающие страницы Кумрана?

Я понял, что надо оставаться в концепции.

— Очень возможно, — предположил я, — но доказать это способны только вы.

Он жадно схватил листок.

— Как он к вам попал?

— Пока не могу сказать, — серьезно заявил я… Но раскрою вам тайну, когда вы расшифруете.

— Шекель, шекель, — влетало в окно, — два кило — шекель!

— Идите, — сказал специалист, — мне надо сосредоточиться. Раньше чем через неделю не приходите.

Я вышел, полон надежд.

Специалист по письменам схватил лупу и поднес к посланию.

Навстречу мне бежал каббалист Селедкер. Живот его вылезал из рубахи, рубаха — из штанов, в руках он держал костыли.

— Зачем костыли, Селедкер? — спросил я.

— А если я сломаю ногу? Бегай потом, доставай. Нет, костыли всегда должны быть рядом!

— Куда вы так спешите?

— Мне обещали работу в библейском зоопарке, — сказал Селедкер, — кормить зверей. Я уже семь месяцев без работы. Во всех воплощениях у меня была работа: лепил горшки, мял шкуры — а сейчас — хоть кричи. Проклятое воплощение! Вы думаете, меня возьмут? За тысячу шекелей в месяц. Надо знать четыре языка. Я знаю пять, но мёртвых. В России я был специалистом по мёртвым языкам: санскрит, хеттский, аккадский… Скажите, зачем тигру четыре языка?

Одной рукой он опирался на костыли, другой вытирал платком горячий лоб.

— Селедкер, можно предложить вам чашку кофе?

— В следующем воплощении эмигрировать не буду, — размышлял каббалист, — трудно начинать жизнь заново. Особенно с моей специальностью.

Мы пошли на улице Бен-Йегуда. Она шумела туристами, солдатами, детьми. Всюду играли маленькие оркестры.

Полный брюнет исполнял арию Джильды из «Риголетто». В вязаной шапочке, лежавшей у его ног, валялось несколько шекелей.

— Бывший главный экономист министерства энергетики УССР, — объяснил Селедкер. — Запел в Израиле. Тоже без работы. Второй год поет Верди. Только женские партии. Считает Верди евреем из Набукко. Помните хор рабов?

Главный экономист перешел к «Аиде».

Мы сели в кафе «Атара».

— Удивительная страна, — продолжал Селедкер, — тут все начинают петь. Вот слышите женщину — выводит «Тёмную ночь» — бывший прокурор Омской области; вон, на углу, капитан второго ранга — в основном морская тематика.

— А вы пели, Селедкер? — спросил я.

— На санскрите?! — удивился он. — Не поймут… А вы чем занимались в России?

— Писал, — ответил я. — Рассказы, пьесы, комедии. Люди падали от смеха. Тридцать лет я служил Богу смехом, Селедкер.

— Писатель, — вздохнул тот, — что будете петь?

Подошёл официант.

— Кофе из кастрюли, — предупредил меня Селедкер.

Мы взяли два апельсиновых сока.

— Видели официанта? — сказал каббалист. — Бывший актер из Тбилиси. Я плакал на его спектаклях… Значит, вы писатель. Тогда почему я вас не читал?

— Я писал на русском, а вы связаны с мёртвыми языками.

Подошла пожилая женщина. В руках у нее были фиалки.

— Пардон, мсье, как скорее пройти — так или так? — она показала два противоположных направления.

— А вам куда? — спросил Селедкер.

— Никуда, — ответила женщина.

— Тогда туда, — показал Селедкер.

— Мерси боку, — поблагодарила женщина.

— Столица мишуге, — сказал Селедкер, — ненормальные всех стран стекаются сюда, как арабы в Мекку. Вот, ещё одна, приготовьтесь.

К нам приближалась девушка с распущенными золотыми волосами. В руках у неё были ведро воды и кувшин. Она остановилась и, широко раскрыв глаза, с любовью стала смотреть на меня.

— Учитель, — наконец произнесла она, — позволь омыть твои ноги.

— Разрешите ей, — шепнул Селедкер, — это Мария Магдалина. Не разочаровывайте её.

Я снял обувь.

Магдалина омыла мои ступни и начала вытирать их своими прекрасными волосами.

— Теперь уматывайте, — шепнул Селедкер, — скажите, что идете к Иоанну Крестителю, а то не отпустит.

Я поднялся, поцеловал Марию Магдалину и двинул вниз, к улице Яффо. Селедкер нагнал меня.

— Иерусалимская лихорадка, — объяснил он, — чаще всего случается со скандинавами. Срывают одежды, выкрикивают пророчества. Через неделю проходит… Ну, я побежал, — он подхватил костыли.

— Селедкер, — бросил я — Послезавтра Осип Зись. Вы будете в Гипосаре?

— Если меня не съест лев, — ответил каббалист.

Через неделю я был у специалиста. Тот сидел на табурете, ссутулившийся, постаревший.

— Вы меня расстроили, — печально сказал он. — Это не Кумран.

В душе моей затеплилась надежда. Мне стоило немалых усилий изобразить на лице печаль.

— А что же? — спросил я.

— Какой-то еврей начала века, — пренебрежительно произнес специалист. — Зачем вы мне принесли это послание?

— Это мой дед, — признался я.

— Ваш дед?! — возмутился он. — Что это вдруг вы решили принести мне записочку от вашего деда? Всё, что произошло после второго века нашей эры, меня не интересует! И с чего вы взяли, что это ваш дед? Когда он здесь был?

— В начале века, — сказал я. — Он пришёл к Стене. С посланием к Богу.

— Ерунда! Бумага в Стене сто лет не сохранится! Почему вы думаете, что это писал ваш дед?

— Я уверен, — ответил я.

— Откуда у вас эта уверенность?

— Не могу объяснить, я чувствую.

— Шекель, шекель, — доносилось с рынка, — три кило — шекель!

— Записки регулярно вынимают и закапывают в землю!

— Эту решили сохранить.

— Почему?!

— А почему восходит луна? — спросил я.

— Скажите, что вы ищете в этой записке?

— Если бы я знал! — ответил я. — Мой дед ушёл в Иерусалим и не вернулся.

— Мой дед тоже не вернулся, — сказал специалист и взял послание. — Тут нечего расшифровывать.

— Читайте, — попросил я.

— Предупреждаю, оно не представляет для меня никакой ценности. Возможно, оно будет интересно профессору Гурфункелю…

— Читайте, — умолял я, — прошу вас, читайте.

Специалист взял послание, поднес лупу.

— «Боже, — прочел он, — сделай так, чтобы моё донесение генералу Алленби дошло в срок. Иначе англичанам не взять Иерусалим».

— Ваш дед был шпионом, — специалист поднял глаза, — дальше он сообщает о количестве турецких пушек и амуниции.

— Вы могли бы продолжить чтение? — спросил я.

— «Извини, Всевышний, пришёл к Тебе с некоторым опозданием. По прибытии в Иерусалим сразу угодил на войну, а потом — в плен. Записку у меня отобрали при обыске. Турки решили, что это шпионское донесение. Били палками по пяткам. Я сознался, что Шимен Косой — это генерал Алленби, а Леечка, которая задыхалась, — Англия в тисках блокады.

Послание подзабыл, поэтому прошу тебя, Господи, просто гезунт и шолем для всех евреев нашего местечка. И а биселе гелт. Но все это потом, после Алленби».