Иерусалимские сны

— Тогда будьте добры, не касайтесь меня, — попросила девушка, — уберите локоть.

Я почти вывалился в проход.

— И, если возможно, наденьте пиджак.

Я выполнил ее просьбу, проклиная свою транспортную судьбу.

Впереди маячил Сливкер, он склонился над пожилой женщиной.

— Всего сорок долларов, — донеслось до меня, — В Израиле вы заплатите больше.

Я содрогнулся: что он мог ей предлагать?

— Говорить с вами можно? — осторожно поинтересовался я у соседки.

— Недолго, — предупредила она, — у меня утренняя молитва.

— Кто вы? — спросил я.

— Рут, — ответила она, — дочь раввина, внучка раввина, гурский хасидский двор. У меня восемь детей. Читаю Тору и рожаю… Уберите, пожалуйста, локоть!

Я вывалился в проход.

— Вы живёте в Иерусалиме?

— В киббуце на иорданской границе. Собираю финики, рожаю и изучаю рава Кука.

К своему стыду я не знал его.

— Великий цадик, — произнесла она, — создатель религиозного сионизма. У человека две души, говорил Кук, одна — божественная, другая — животная.

— Кук так не говорил, — возвысился сзади благообразный старик в жакете. — Я был учеником Кука. Он говорил, но не так.

— А как? — спросила Рут. — Уберите, пожалуйста, руку… Как он говорил?

— Если б я помнил. Мне шестьдесят семь лет, и это в третьем воплощении. А в первом я жил до девяноста трех.

«От судьбы не уйдешь», — подумал я.

— Каббалист Селедкер, — представился старик, — три воплощения: вавилонское пленение, двор короля Альфонса, развитой социализм в России. Вы мне не верите?

— Верю, — сказала голубка Рут, — я сама изучала Каббалу.

— А вы? — спросил он меня.

— Послушайте, — начал я, — у вас нет кого-нибудь, кто в одном из воплощений жил в Иерусалиме в начале века?

— Что за вопрос, — старик достал записную книжку, — в нашей ассоциации есть все эпохи… Вот, пожалуйста: Осип Зись, доктор марксизма-ленинизма, жил в эпоху Бар-Кохбы, на Мадагаскаре и в социалистической Москве. Начало века — еврейский квартал Иерусалима… Зачем он вам?

— Я ищу деда. Возможно, он знал его.

— Выясним. У него чудная память во всех воплощениях. Поедем к нему в киббуц Гиносар. Беседер?

— Кстати, — каббалист Селедкер повернулся к Рут, — я вспомнил, что говорил Кук: две ложки муки, щепотку соли и одно яйцо. Или два, если память мне не изменяет…

Подскочил Сливкер.

— Можно вас на минуту, — он взял каббалиста за локоть и повел его в хвостовую часть.

— Вот такая эта алия, — вздохнула Рут, — или мишуге, или проститутки. Всюду аникейве — под видом актрис, танцовщиц, медсестер, сиделок. Скоро они будут проникать к нам под видом хасидок! — она начала молиться.

— Антисептика, — доносилось из хвостовой части, — без боли. В Израиле будете стоять в очереди…

По проходу шел высокий блондин в форме, пожимая всем руки. Это был командир лайнера, заслуженный летчик России Степан Филимонов. Орнштейн долго обнимал его…

— Вы не могли бы не смотреть на меня? — попросила Рут.

— Я смотрю в иллюминатор, — объяснил я. И закрыл глаза. Я пытался заснуть.

— Пристегните ремни, — раздался голос по радио, — наш самолет идет на посадку.

И сразу же после этого знакомый голос произнес:

— Мне кажется, вы не обрезаны…

Я тряхнул головой, стараясь освободиться от галлюцинаций.

Нас стало отчаянно качать, самолет все время проваливался в воздушные ямы, наконец его так тряхануло, что я раскрыл глаза и туманным взором заметил, как Сливкер тянул за полу в стерильный отсек командира корабля, заслуженного летчика Степана Филимонова.

— Чего вы боитесь, — повторял он, — антисептика, без боли, для вас — десять долларов…

В аэропорту Тель-Авива я услышал русский мат.

Такой отборный мат я слышал только в детстве, на Рижском взморье, из уст местного алкоголика Софронова.

Я оглянулся и не поверил своим глазам: мат вылетал из прелестного рта голубки Рут.

— Сука, — орала она, — пидор македонский! — и отчаянно царапала лицо представителя службы безопасности.

— Отпусти, курва!

Ученица рава Кука оказалась сотрудницей одного из массажных кабинетов на улице Бен-Йегуда.

Оказалось, что её уже не раз выдворяли из страны, и сейчас она пыталась проникнуть туда под видом ортодоксальной еврейки. Но её узнал кто-то из полиции.

— Видимо, был её клиентом, — заявил каббалист Селедкер.

Двое агентов службы безопасности повели ученицу рава назад, к самолёту, который возвращался в Санкт-Петербург.

Проходя мимо, Рут поцеловала меня и подмигнула.

Она шла по полю, оголив груди, ноги у нее были длинные, как у жирафа.

— А почему аборигены съели Кука, — запела она на трапе, — никто не знает, молчит наука, — и скрылась в брюхе самолёта.

— Ужасное воплощение, — вздохнул Селедкер, — возможно, следующее будет более нормальным.

После поцелуя Рут представители таможни стали на меня подозрительно коситься.

— С какой целью вы прибыли в страну? — спросили они.

— Тут написано: «Цель визита — поиски себя».

— Что за поиски?

— Экзистенциальная философия предполагает…

— Говорите яснее! Почему вы не ищете себя у себя? Почему в Израиле?!

Я перечеркнул «поиски себя» и написал «поиски Мошко Весёлого».

— Кто такой Мошко Весёлый, — толстый таможенник был суров, — адрес, профессия, знакомства? Вы не знаете?! А этот горячий поцелуй, это подмигивание? Что у вас с этой женщиной?

— Абсолютно ничего, — заверил я, — я не сутенёр, я писатель.

И предъявил свои книги.

Он внимательно разглядывал их, листал, шевелил губами — хотя они были на русском.

— Писатель может искать себя? — спросил я. — Писатель имеет на это право?

— Писатель имеет, — наконец согласился таможенник и разрешил мне пройти, — только не ищите себя в массажных кабинетах на улице Бен-Йегуда.

Что-то во мне смущало его…

Президента «Швайнэкспорта» встречали на «ягуаре».

— Садитесь, подброшу, — пригласил Орнштейн, — в Израиле всего восемь «ягуаров».

— Не восемь! — бросил каббалист Селедкер.

— А сколько? — раздражённо спросил Орнштейн.

— Не помню, но не восемь, — ответил каббалист. — Поживите с моё — вы тоже забудете! Мне шестьдесят семь в третьем воплощении!

— Вы едете или нет? — повторил президент «Швайнэкспорт».

— Спасибо, я возьму такси, — ответил я.

— Если хотите, я поеду, — предложил Селедкер.

Орнштейн нырнул в машину, и «ягуар» унесся.

— Хамоватая личность, — сказал Селедкер. — Да, вспомнил: в Израиле всего два леопарда, два, а не восемь!

«Ягуар» вернулся, из окна торчала физиономия Орнштейна.

— Если решите возвращаться, не вздумайте брать девять-а. Девять-а — Орнштейн!

— Хамоватая личность, — повторил Селедкер. — Вы куда?

— В Иерусалим, — ответил я.

— А мне в Тель-Авив. Давайте возьмем одно такси на двоих. Сэкономим.

— Это же в противоположные стороны, — сказал я.

— Ну и что? — удивился Селедкер.

— Вы считаете, что это возможно?

— Конечно! Я только забыл, как. Все-таки — шестьдесят семь в третьем воплощении…

Мимо, прихрамывая и кряхтя, прошел заслуженный летчик России Степан Филимонов.

— Он его таки обрезал, — вздохнул каббалист Селедкер, — гнусная личность! Липкий. Ко мне так даже в вавилонском пленении не приставали. Паршивый тип…

Я взял такси и понесся в Иерусалим.

Шофёр был пожилой, с лицом боксёра: ворот его белой рубашки трепетал на горячем ветру.

— Сколько минут до Иерусалима? — спросил я.

— Пусть они уже оставят нас в покое! — страстно произнес он. — Арабы, левые, ваша антисемитская Европа! Оставьте уже нас в покое!

Он летел на ужасной скорости.

— Не слишком быстро? — спросил я.

— Если медленнее — они успеют отдать Иерусалим до нашего приезда, — вздохнул он. — Они раздают страну, эти бандиты! Иудею, Самарию, Голаны. Скоро мы будем жить на узком пляже, и арабам не потребуется много времени, чтобы сбросить нас в море! Но я возьму автомат, — он бросил руль, — вы слышите, Ури Гринберг возьмет автомат!