Псевдо (СИ)

Мне хочется произнести какую-нибудь глупость, вроде «над нами проносились облака» или «что делать, если Бог всего один, и некому на него пожаловаться?»

Елена теорётически не имела к физике ни малейшего отношения, однако, что ни делается — всё к лучшему.

В просторной гостиной Иван-царевич танцевал с одной из натурщиц, обладающей огромной чудодейственной задницей. Зачем она снова пришла на сеанс, он решительно не понимал, хоть и сам назначил ей встречу. Он вообще любил говорить одно, а подразумевать третье, и старался сделать всё возможное, чтобы окружающие понимали его адекватно.

Когда он, входя в квартиру, заявлял, что хочет спать, это означало, что он будет работать всю ночь и просит не беспокоить. А когда заявлял, что у него много работы — это всегда являлось прямым предложением немедленно уединиться с любимой женой.

И Елена день за днём в течение двадцати лет постигала эту нехитрую науку семейной жизни.

Замуж она вышла поздно, в возрасте тридцати пяти лет, и сейчас, по прошествии некоторого времени, ей вполне хватало на карманные расходы. Вдобавок ко всему они завели собачку, которая их отчаянно веселила и очень скоро стала всеобщей любимицей.

Каждый вечер она каталась по ковру, задрав свои кудрявые болоночьи лапки, смешно посапывала и умильно портила воздух. Одним словом, всё было в этом существе прекрасно. И если бы она не родилась собачкой, то верно родилась бы самой Еленой. Неслучайно обе женщины нередко ощущали почти физическую связь друг с другом.

Так, например, когда у Жужу была течка, Елена постоянно ловила на себе недвусмысленные взгляды случайных мужчин…

Так или иначе, ей было 27 лет, и она по сути дела была молода. Счастье её всё так же бродило по лабиринтам таинственного дворца, но ничто уже не могло всерьёз взволновать.

Елена хорошо помнила период, когда все вдруг принялись интенсивно взрослеть. А ведь как странно иной раз бывает. Встретишь случайно женщину, а потом столько всего у тебя с ней происходит, что становится дико себе представить, что когда-то вы встретились просто так, безо всякой предварительной истории. Так, как сейчас с ней может встретиться кто угодно ещё, и с ним всё может стать так же, как стало со мной, и с ней всё может стать так же, как со мной было у неё.

Подобные дикости происходили с Еленой уже неоднократно, но она не вспоминала уже даже и о Тесее, потому что всем всё было можно, и она уже не ведала иных истин, кроме вечных, да и те ведала в меру своих интеллектуальных способностей.

Мама Лены работала в аптеке и часто продавала Олегу Пащенко всевозможные серебряные колесики, не подозревая о том, что перед ней стоит поэт, муж Яны Вишневской, которая постоянно встречается мне на Большой Бронной улице, когда спешит на занятия в Литинститут. Мы здороваемся с ней в 50-ти % из ста, поскольку она не всегда замечает меня, а я не всегда вижу необходимость обращать на себя внимание. (Как ни странно!)

Между тем, папа Лены работал на ледоколе самым старшим механиком. Впрочем, конечно, я отдаю себе полный отчёт в том, что всё это не имеет никакого отношения к делу, но что имеет? И что это такое за дело?

Неужели кому-то есть, что сказать в искусстве, а кому-то — нет?! Вы уж меня извините, по-моёму всё это глубоко собачья чушь! Тьфу, говно, надоело!

Ничего предосудительного я не вижу решительно ни в чём! Стало быть, ничего страшного не произойдёт, если я брошу начатый сюжет и увлекусь чем-нибудь другим.

Безмерно надоели все эти ленины родители и прочая ерунда! Интересно мне во всей этой истории исключительно одно: у Ленушки очень симпатичная грудка, гладкий, упругий животик и красивые ноги. Естественно, я её хочу. Но и это никоим образом не относится к делу. А что относится к делу?

К делу не относится решительно ничего, потому что дела-то я особого не вижу, так же, как и состава преступления.

Сократ как-то раз спизднул, не подумав: «Я знаю, что я ничего не знаю». А я вот всего лишь хочу знать, чего я хочу.

А хочу я Лену, но это хотение несколько иного рода, а мне интересно другое: мне интересно, что мне интересно. И у каждого всё так просто, и у каждого всё так сложно.

И невероятные приключения ещё только предстояли многим моим знакомым друзьям.

Ещё я хочу, чтобы меня кто-нибудь приголубил. Последнее время всё, что я пишу, я пишу на уроках по музлитературе, которые я веду в ДХШ (детской хоровой школе) № 106.

Сейчас, к примеру, звучит соната ми бемоль мажор Моцарта, которого я не люблю. А вот Пушкина я люблю. А вот Лермонтова любил, а теперь не люблю, потому что он бедный, жизнью обломанный фарфоровый мальчик, который обижал слабых девочек, которые потом с лихвой годились в матери Достоевскому, а Чехову более чем в бабушки, а для меня они опять несчастные девочки, которых жалко, а Лермонтова нет.

Вот и чернила кончились, но у меня есть ещё. Авторучки — это как лошади, одну из которых Печорин загнал, когда вдруг заторопился в последний раз выебать Веру. Фактически даже не лошадь он загнал, а Бэлу с княжной Мэри, которые, если помните, тождественны лошадям в контексте романа.

Вот ведь Арво Метс — вдохновенный прибалт! Как бишь там? «…но их дочери опять похожи», кажется, «на весну» и так далее, в отличие от матерей, которые раньше тоже были, как дочери, а потом стали всё более походить на хозяйственные сумки…

Был я как-то на творческом вечере Андрея Битова, а он там молол какую-то хуйню. С кем не бывает, конечно. Даже я порой несу ахинею, но я зато никому не известный и на хуй не упавший Максим Скворцов нижайше кланяться просил, что я, Иванова Елена, и делаю не без удовольствия и вообще на коленях стоять люблю…

Построил художник дом и смотрел, как за окном идет дождь, а потом захворал, затосковал и улетел на Луну. А собака его на луну много лет выла и все слёзы свои собачьи выплакала, как умела.

А Елена, насколько умела, уснула. А Иванушка ревел, как белуга, и волосы рвал на себе. Такой вот Шекспир, господа. Господи, господи, пожалей меня, брата, неприкаянного во всех твоих снах бесполезных, как всякий сон всякого божества. Милая, милая моя спешит на берег реки. Падает зА лесом заря. И в коридоре раздаются шаги, а на улице барабанная дробь. И как тут мне, Лене Зайчиковой, не плакать, маленькой такой героине!

«Вот тебе и раз!» — Штирлиц сказал. «Вот тебе и два!» — апостол Петр сказал. «Вот тебе и раз!» — апостол Иуда сказал и порезался об осколок стекла, и заплакал, и запел, и заплакал, и песенку затянул… на шее потуже, а Христос зарыдал и улетел на луну, а собака Мария с именем человеческим все слёзы выплакала, и бежала по железнодорожному полотну, а потом обессилила.

А Евгению Онегину Елена ночью отрезала голову, а Юдифь сказала тогда: «Я буду век ему верна, хоть я другому отдана…»

И услышал слова эти Исайя-пророк и чудесной рыбе разрезал живот, и в этот день каялись братья иосифовы. И ещё одно странное совпадение: когда в Большом театре случился знаменитый пожар, в Иерусалиме сгорела мечеть.

А витязь Иван-царевич мечом взмахнул, словно кистью, и на небе приняли его за героя. Даром, что до этого он всю жизнь ничего не мог. Это и называется Благодатью.

Как ни было грустно Елене, Тесей не умел ей помочь. Минотавр же, напротив, женился и как-то в раз раздобрел. Минотаврята его расползлись по всему лабиринту, а Елена легла на диван.

Там она нашла в темноте плюшевого медвежонка, обняла и уснула крепким-крепким здоровым сном. Ведь что бы ни происходило с людьми, рано или поздно все они укладываются спать…

И ещё апостол Иуда сказал: «Больно мне. Камень на сердце у меня. Словом, нелегко». И ушел. И покинул Елену.

Теперь хочу немного поговорить с вами о Рите. Она работала на радио и была мне мила. Я о ней много думал, когда было неладно с Еленой, но ясно понимал, что если Рита и есть она самая, то когда будет неладно с ней, я буду думать о Елене, а то и не приведи Господь. О Миле.

Ноги у Милы были немного нескладные, но она так забавно умела ими манипулировать, что многое мы друг другу прощали.