Гарем

Зебуниссо шаманила над Арахной, экономно расходуя зеленку.

Иоан Аркадьевич лежал в Зале лицом в желтый истоптанный линолеум, над ним бесшумно передвигались жены. Где-то всхлипывали и мирились

Толик и Алконост.

Наконец до него дошел медленный голос Первой Жены (она сидела на табурете и вязала):

– Яник…

Услышав одно из своих давным-давно потерянных имен, Иоан Аркадьевич вздрогнул и поднял напряженное лицо.

– Яник, я так больше не могу.

Через день Иоан Аркадьевич обнаружил пепельного цвета листок, сложенный вдвое.

“В Мирзоулугбекский межрайонный суд по гражданским делам г. Ташкента.

Исковое заявление (О расторжении брака).

Я и ответчик вступили в зарегистрированный брак в 1992 году. От совместного брака имеем сына Анатолия и сына Алконоста, оба 1991 года рождения.

Причиной распада семьи являются разные взгляды на семейную жизнь.

На основании изложенного и в соответствии со статьями 40, 41 семейного кодекса Узбекистана прошу вынести решение о расторжении брака, не давая срока на применение, судебные расходы прошу возложить на ответчика”.

Внизу раздавленной стрекозой распласталась подпись Первой Жены.

“На основании… изложенного. На основании кодекса” – перекатывались в голове Иоана Аркадьевича дикие слова, в каждом из которых слышался лязг печатной машинки, царственный кашель судьи и смех адвоката, к которому ему теперь советовали – и правильно советовали – обратиться. “Судебные расходы, – пугал самого себя Иоан Аркадьевич,

– Ответчик… Ответчик – я… за что?”

Потом, из разных закоулков квартиры стали вылезать такие же листки, где под зеленую, синюю и красную копирку выписывались претензии, громоздились один на другой ультиматумы, а внизу была угроза натравить на Иоана Аркадьевича ООН. Жены молчали и глядели желтыми глазами на Арахну.

Из машины выбежал спортивный толстяк и, не теряя времени на рукопожатие, дал знак следовать за ним, спрашивая только: “А теперь куда?… А теперь направо?”.

– За это… сажают? – спрашивал адвоката Иоан Аркадьевич.

– Статья сто двадцать шестая УК. Многоженство, то есть сожительство с двумя или более женщинами на основе общего хозяйства, наказывается штрафом от пятидесяти до ста минимальных размеров заработной платы, исправительными работами до трех лет либо лишением свободы до трех лет.

“Исправительные работы”, – думал Иоан Аркадьевич, плетясь следом.

Адвокат был первым за всю историю мужчиной, приведенным самим Иоаном

Аркадьевичем, – коллективный разум гарема, и без того поврежденный последними событиями, просто застопорило: никто не знал, как себя вести и куда себя девать. Включая самого Иоана Аркадьевича.

Адвокат тоже поначалу осел под навалившимися на него букетом из пеленок, сырости, Маряськиных проделок и топленого масла. Но быстро пришел в себя, потребовал проветрить помещение.

– Здесь дети… – попыталась защищаться Старшая Жена.

– Детьми я займусь позже.

Закончив экскурсию по квартире (даже деловито ощупав “Глобус” с мертворожденной хурмой), адвокат замурлыкал:

– Поздравляю. Ожидания мои вы не обманули. Есть еще настоящие мужчины… готовые сесть по сто двадцать шестой статье. И если во время бракоразводного процесса всплывет эта славная деталь из вашей биографии, то… по крайней мере будет кому носить передачи… Я бы хотел побеседовать с каждой из жен с глазу на глаз. Если вы, конечно, не ревнуете.

Иоан Аркадьевич не ревновал.

Через полтора часа Адвокат вышел из спальни с удовлетворенным видом хирурга, только что проведшего удачную ампутацию.

Спрятав мобильник, Адвокат взял Иоана Аркадьевича за плечо и вывел на балкон. Закурил:

– Поздравляю. Жены у вас хорошие, многочисленные… У всех выяснились родственники, опекуны и даже бывшие мужья. Я уже сделал несколько звонков, кому не дозвонился, тех достану вечером. Я договорюсь с машиной, дня через два – через три мы всю вашу групповуху развезем по домам.

– По каким домам? – пошевелил губами Иоан Аркадьевич.

Внизу, в затопленном солнцем дворе, Толик и Алконост гоняли консервную банку.

Как и обещал адвокат, через день за гаремом приехал автобус.

– Почему он… погребальный? – Иоан Аркадьевич увидел черную кайму, опоясывающую уазик.

– Вы можете оплатить другой транспорт? – улыбнулся адвокат. – Я думаю, сюда они тоже не на свадебных “Чайках” приезжали.

В разбитые окна подъезда было видно, как гуськом, держась за перила от отвычки ходить по ступенькам, спускались жены.

– Рано… Почему так рано? – спросил Иоан Аркадьевич. – Восемь утра всего.

– Внимания лишнего не привлекать, соседи там разные… Послушайте, вы мне что, не доверяете?

Передние ряды уже выходили из подъезда, щурясь от непривычного уличного света.

– А то, что, дорогой друг, рассудком ваша Софья – как ее там -

Олеговна помутилась, так это, может, и к лучшему. Есть куда везти…

Мадам, заходите. – Адвокат подавал Старшей Жене руку, помогая взобраться на подножку “Черного тюльпана”.

– Только я бы посоветовал вам отойти подальше и не провоцировать своим видом объятия и рыдания… Ага, хотя бы на такое вот расстояние… Водитель проверенный, я его когда-то от нар отмазал.

Так что… может держать не только баранку в руках, но и язык за зубами. И вашу ручку, мадам, – говорил он уже закутанной в мужской чапан Зебуниссо. (Она пришла к Иоану Аркадьевичу летом, поэтому теплых вещей у нее не оказалось.) – Та-ак, прошу не скапливаться в дверях, проходим в салон, места всем хватит…

Катафалк наполнялся.

Последней, передвигая костыли, в “Тюльпан” залезла маленькая Зойка;

Толик и Алконост помогли ей подняться.

Автобус затарахтел. Отрыгнув синеватым облаком, покатил по заиндевевшему двору.

– У..у..у – завыли, запричитали в автобусе. Из маленьких окон потянулись к Иоану Аркадьевичу руки – белые, толстые, смуглые, детские, взрослые, худые…

А он стоял в каком-то свинцовом оцепенении, не в силах даже моргнуть… Только когда автобус, выруливая на улицу, стал исчезать за угловой пятиэтажкой, губы Иоана Аркадьевича свело в кривую, готовую вот-вот лопнуть улыбку.

Квартира ошпарила его тишиной.

В разросшейся Зале, устроившись по-турецки на черном табурете, медленно вращала спицами Арахна.

– Вот, в-вязание какое-то осталось. Х-хочешь, д-довяжу? Ш-шарфик?

Иоан Аркадьевич захлопнул дверь и побежал вниз, пытаясь застегнуть бестолковыми пальцами сопротивляющееся пальто.

VI

Он перестал различать дни, вкусы и запахи.

Потеплело, зацвел урюк, похолодало. Бракоразводный процесс, поездки в суд, трамвай. Еще трамвай. Такой же, только обратный.

Снова суд; Иоан Аркадьевич произносит какие-то сложные слова; посмеиваясь, их слушают. Адвокат со всеми договорился; снова трамвай. Метро.

Царапины на Арахне заживают. Шарфик скоро будет завершен. Толика с

Алконостом оставляют Первой Жене (“Почему вы постоянно называете истицу Первой Женой? У вас что, есть еще другие?” – “Нет-нет, нету… нет”). Он будет иногда навещать мальчиков и платить алименты. Надо найти хорошую работу, чтобы платить им побольше: у мальчиков сейчас самый рост, питание нужно, интенсивное.

Арахна сидит, внимательно смотрит телевизор. Час, два, три…

Иоан Аркадьевич, возвратившись, садится рядом. Иногда ей хочется обнять его. Иногда ему хочется обнять ее. Нашли печенье, но оно уже не горит, другой сорт.

Снова потеплело, Маряся стала клянчить себе жениха. Каталась по линолеуму, шипела и женилась с ногой Иоана Аркадьевича.

Однажды на балкон явился перламутровый голубь с куском лепешки в заботливом клюве.

– Н-нету здесь Ф-фариды, у-уехала, – сказала голубю Арахна. – И

Софьи Олеговны – тоже нет.

Птица недоверчиво нахохлилась, словно ожидая, что ей продиктуют новый адрес.

Они входили в железные решетки, Иоан Аркадьевич и Арахна. Арахна с пряниками.