Единственная (СИ)

- Madame, vous pleurez? *

Ольга смахнула с щеки слезу и улыбнулась:

- Tout est bien, Annet. Joue plus loin. Il se te trouve bien.**

Маленькие детские ручки упорно трудились над «Болезнью куклы» из «Детского альбома» Чайковского.

_________________________

* - Мадам, вы плачете? (фр.)

** - Все хорошо, Аннет. Играй дальше. У тебя неплохо получается. (фр.)

Глава шестая

Я у Нее одной ищу ответа...

Анна сидела перед Епифановым, сильно нервничала и надеялась, что это не сильно заметно. Потому что нужно было озвучить просьбу, вероятность получения согласия на которую равнялась пятидесяти процентам.

- Андрей Николаевич, - начала Анна свою хорошо подготовленную накануне речь. – Заключение относительно картины Саввина полностью готово. Я принесла его с собой. В лаборатории подтвердили, что холст, грунтовка и химический состав красок соответствуют времени созданию полотна. Как искусствовед, я подтверждаю стилистическое сходство в написании дошедших до нас картин художника, и работы, приобретенной вами на аукционе. Более того, несколько дней назад удалось связаться с двумя музеями во Франции, где хранятся картины Саввина. Мне очень повезло, потому что я попала на сотрудницу, которая занималась изучением его жизни в эмиграции. Я представилась, сказала, что готовлю статью про художника в специализированное издание, и эта женщина любезно согласилась побеседовать. Так вот, в результате разговора удалось узнать, что прямых доказательств уничтожения картины «У моря» нет! Она СЧИТАЕТСЯ уничтоженной. Но точно об этом неизвестно, понимаете?

- Значит, я могу заключать сделку? – поинтересовался Епифанов.

Анна очень неуютно чувствовала себя рядом с этим человеком и ничего не могла поделать со своими ощущениями. Может быть, оттого, что смотрел Андрей Николаевич на собеседника прямо, и глаза у него при этом были немигающие и бледные? Такие... немного мутные. В ходе своей работы Анна встречалась, общалась, взаимодействовала с людьми совершенно разными: и шумными студентами, и чувствительными творческими натурами, и известными, уверенными в своем таланте и успехе художниками, и знаменитыми искусствоведами, и удачливыми меценатами-бизнесменами. Но даже если где-то общение складывалось не очень легко, то это не шло ни в какое сравнение с тем дискомфортом, которое она чувствовала сейчас.

И причину этого дискомфорта Анна никак не могла найти, потому что Епифанов вел себя на удивление вежливо и корректно. А, может, дело вовсе не в глазах, а в том, что картина приобретена незаконно? И осознание того, что она, такая честная и принципиальная, имела прямое отношение к происходящему, не давало Анне покоя?

- Так я могу заключить сделку? - повторил свой вопрос Епифанов.

- Андрей Николаевич, я хотела попросить у вас разрешения сделать рентген картины. Я знаю, что выносить полотно за пределы магазина на Арбате нежелательно, а тем более демонстрировать его другим. У меня сохранились некоторые связи, и, если вы согласитесь, то все можно организовать так, что в этот момент в помещении с оборудованием буду только я. Конечно, придется отблагодарить некоторых сотрудников за предоставление кабинета... Ну, и если вы организуете надежную транспортировку...

- Вас что-то настораживает? Почему при всех положительных заключениях вы все-таки говорите о рентгене?

- Нет-нет, ничего такого, что указывало бы на подделку, я не нашла. Просто... понимаете, есть мастера, которые копируют Вермеера, и искусствоведы, заметьте, не рядовые, а светила в своей области, не в силах отличить копию от оригинала. С помощью лучей мы сможем увидеть, не нанесена ли эта картина на совершенно иную, написанную другим художником... а, может, мы выявим первоначальный вариант именно этой картины... в данном случае, принимайте рентген как перестраховку. Если вы думаете, что подобная процедура лишняя, я готова сейчас же вручить вам все свои бумаги, и тогда наше сотрудничество можно считать завершенным, но если вы все-таки захотите провести дополнительную экспертизу, я готова вам в этом помочь.

Улицы Парижа

Он шел по улицам Парижа в хорошо пошитом светлом костюме и наслаждался утром. Он полюбил этот город, и полюбил в нем себя. Приехав во Францию в 1916 году для продолжения учебы, Алексей заинтересовал своими работами одного любителя живописи и получил от него заказ - написать портрет жены, а потом и детей, после чего молодой русский художник стал довольно известен в кругу зажиточных французских буржуа. Он много работал на заказ, стараясь при этом выкраивать время и для свободного творчества, которое, впрочем, на выставках тоже имело успех. Через два года Алексей уже имел собственную небольшую квартиру с художественной мастерской. Ему удалось свести знакомство с одним довольно известным импресарио и начать тесное сотрудничество с театром. Алексей создавал эскизы костюмов и декораций к операм и балетам. Его невероятно увлекала эта сторона творчества, которая имела свою специфику, свои секреты. Впрочем, подобная деятельность приносила также неплохой доход и недолгие, но бурные романы с хорошенькими актрисами.

Если бы кто из московских знакомых сейчас увидел неторопливо прогуливающегося Алексея Саввина, то едва ли узнал бы в этом уверенном, немного вальяжном, щеголевато одетом молодом человеке того робкого нескладного часто краснеющего студента, которым он был девять лет тому назад.

После произошедшей в России революции, Франция наполнилась русскими эмигрантами, жизнь большинства из которых была тяжелой и жалкой - слишком сложно устроиться в чужой стране без друзей, средств и знакомств, начинать жизнь сначала, зная, что больше никогда не увидишь родного дома. Алексей тоже скучал по родной стране, его сильно волновала судьба России, он жадно читал в газетах новости, вел бесконечные расспросы о жизни в Москве и Петербурге у вновь прибывших. Покинув родину до свершившихся событий, Алексей не видел воочию все произошедшие в ней перемены, не впитал в себя то состояние растерянности, непонимания и безотчетного страха перед будущим, которое познали находившиеся там люди, но многое из их рассказов оставалось для него неясным, невозможным и пугающим.

Однако, не смотря на то, что возвращение в Россию в ближайшие годы было маловероятным, можно было с полной уверенностью сказать, что жизнь Алексея Саввина складывалась вполне удачно.

Каждое утро он заходил в одно и тоже открытое уличное кафе насладиться чашкой кофе, утренней газетой, а также ощущением жизни города. Он был художником и видел мир, состоящий из всевозможных форм, пересекающихся линий и тысяч оттенков самых разных цветов. Сидя за столиком и наблюдая за людьми вокруг - рассматривающими витрины магазинов, куда-то спешащих, сидящих за соседними столиками, Алексей вбирал в себя их позы, жесты, силуэты, выражения лиц, запоминал складки на одеждах и блики на предметах в руках.

 Он обращал внимание на оттенок лепестков фиалок, которые продавала женщина за углом, форму почти недвижных застывших ватных облаков, необычный орнамент на зонтике проходившей мимо дамы.

В это утро Алексей почти дошел до своего любимого кафе, когда его обогнала хрупкая женская фигурка, зябко кутавшаяся в вязаную шаль, хотя на улице было очень тепло. Скользнув по ней глазами, Саввин собрался уж было занять привычное место за столиком, но в этот момент женщина оглянулась. Из-под ее шляпки стали видны неровные короткие пряди вьющихся волос, на щеке алел нездоровый чахоточный румянец, но линия профиля была безупречна. Ни у кого такой не было. Только у Ольги.