Детство Понтия Пилата. Трудный вторник

Одну из лепешек Рыбак стал разламывать на мелкие кусочки, к этим кусочкам добавлял катышки сырого мяса, которые доставал из-под плаща, и катышки с кусочками протягивал лебедю. Тот, вытянув шею, аккуратно брал у него с ладони и неторопливо, я бы сказал, деликатно проглатывал, после каждого глотка выпрямляясь и благодарно заглядывая в лицо Рыбаку своими зелеными глазами.

Кончив кормить птицу, гельвет сказал:

«Спасибо за службу. Теперь никто не утащит. Можешь быть свободен».

Лебедь в ответ сначала присел, склонив голову до самой земли, затем выпрямился и три раза будто в приветствии взмахнул крыльями. А после, тяжело прошествовав к воде и бесшумно в нее соскользнув, незаметно исчез – хотя я следил за птицей, и озеро хорошо просматривалось с того места, на котором я находился.

V. «Я тебя сразу заметил, – сказал Рыбак. – Как только ты появился в деревне и стал наблюдать за нами (см. 12.I). Я тебя притягивал. И это для меня было знаком. Начинающего охотника всегда притягивает, когда он видит воина знания».

«Второй знак подал мне лебедь, – продолжал гельвет. – Он никого из людей не трогает. А тебя заметил, подошел и поцеловал (см. 12.II). Или, как ты говоришь, укусил… С той поры тебя еще сильнее стало притягивать. Разве не так?»

Я поспешил кивнуть. А Рыбак:

«Нужен был третий знак. Мне нужно было грубо оттолкнуть тебя, прогнать и проследить, вернешься ты назад или не вернешься (см. 12.VII). Воин всегда так делает, когда к нему прилипает человек, похожий на начинающего охотника… Я не ожидал, что ты так скоро вернешься. В тот же день (см. 12.VIII). Я понял, что имею дело с очень сильным притяжением, которому никакая грубость не может создать препятствия. Неужели не ясно?»

Я опять кивнул. Но сказал:

«Немного не так было. Понимаешь, когда ты прогнал меня, и я пришел домой, я случайно увидел…»

Рыбак не дал мне договорить.

«Во время перепросмотра вожатый говорит, а ведомый чутко слушает и внимательно перепросматривает события своего пути, – сурово объявил гельвет и продолжал: – И часа не прошло, как ты вернулся обратно. И сел под деревом. Я увидел, что тебе некуда идти. А это крайне важно для начинающего охотника. Когда человеку некуда идти – ему легче идти за силой».

Я молчал и думал о несчастной Лусене и грязном животном – Коризии.

«Может быть, сядем?» – предложил Рыбак, указав рукой на застолье.

Мы вошли под навес. Я сел на циновку. Гельвет – на шкуру.

VI. «Ты тогда заикался и хотел, чтобы я тебя вылечил, – продолжал мой наставник. – Я мог быстро тебя исцелить. День или два, чтобы установить причину. Два или три дня, чтобы подобрать средства… Тебя бы я вылечил дней за пять. Но… – Рыбак усмехнулся, насмешливо на меня глянул и грустно объявил: – Но я не собирался тебя лечить. Орел послал мне заику. Не будь ты заикой, ты бы ко мне не пришел. Ведь боги часто помогают человеку тем, что для начала сильно вредят ему… Ты не согласен?»

«Я слушаю и перепросматриваю», – учтиво ответил я.

«Вот-вот, – кивнул головой и пожал плечами гельвет. – Мне надо было к тебе присмотреться, с тобой познакомиться. Я лишь предчувствовал, что ты обладаешь даром охотника… Короче, в первой долине я не лечил тебя. Я тебя проверял и заодно решал три первые задачи вожатого. Первая – представить трехликим. Вторая – начать знакомить с учением. И третья – приступить к освобождению от краннона, глупого и обманчивого мира».

«Ты ни о чем не хочешь меня спросить?» – вдруг спросил Рыбак.

«А мне разве можно спрашивать?» – спросил я.

«Раз я спрашиваю, значит можно», – ответил гельвет.

И я, не зная, о чем спросить, спросил о том, что первым пришло в голову:

«Зачем ты в первое время – да и потом – часто говорил со мной по-гельветски, и так, что я ни слова не понимал?»

Рыбак усмехнулся и ответил:

«Я на нервийском наречии с тобой разговаривал. Я нервий, а не гельвет. Наше наречие сильно отличается от гельветского. Естественно, ты не мог меня понимать».

Сказав это, Рыбак заговорил на своем языке. Три или четыре звучные и торжественные фразы произнес. А после объяснил на латыни:

«Многие очень важные вещи на ваш дурацкий язык не переводятся. И мне приходилось говорить с тобой на языке силы и знания. Надо было, чтобы ты не понимал, а чувствовал. В первой долине надо было научить тебя чувствовать. Слова же очень часто мешают правильным чувствам… Теперь понятно?»

«Теперь понятно», – сказал я.

«А раз понятно теперь, почему ты уселся за стол и ничего не ешь?» – спросил нервий, которого я так долго считал гельветом.

Я взял огурец. Но Рыбак укоризненно покачал головой и пальцем указал на блюдо с вареной рыбой.

«А как ее есть?» – спросил я.

«Молчи и не задавай вопросов! – сердито сказал мой вожатый. – Я говорю, а ты слушаешь… И молча ешь рыбу. Вот так».

Рыбак сложил пальцы обеих рук и, словно двумя клювами, отщипнул от рыбы два кусочка: один – возле головы, другой – у хвоста. И сначала положил в рот кусок из правой руки, а потом – из левой.

Я постарался как можно точнее повторить маневр.

Рыбье мясо было розовым и удивительно вкусным.

Я подумал, что это, наверное, форель.

А мой наставник покачал головой и сказал:

«Нет, не форель. Но тоже из лососевых».

«Сначала, как ты помнишь, мы пошли к Белену, – сказал Рыбак, тщательно пережевав отправленную в рот пищу, и продолжал: – Помнишь, я отругал тебя за то, что ты раздавил жука? (см. 12.XI.2) Надо было объяснить тебе, что всё живое – такие же существа, как мы. И нельзя никого убивать без причины… Вот рыбу эту убили по причине нашего голода. Орел это разрешает. Но убивать без причины и тем более – по бесчувственности, небрежности, невнимательности…!»

Рыбак испуганно посмотрел на меня и тут же ласково улыбнулся:

«Того зеленого жука не ты убил. Я тебя обманул. Он уже три дня валялся на тропинке».

И снова в различных местах отщипнул от рыбы и сказал:

«В храме Белена я тоже тебя обманул (см. 12.XI.3). Ты думал, я молюсь о твоем исцелении. Но я читал Целителю древние стихи о том, как становятся охотниками… А ты на следующее утро пришел ко мне радостный (см. 12.XII.1). Я понял, это еще один знак. Я понял, что ты не только исцеления у меня ищешь».

Отправил в рот куски и жевал осторожно и сосредоточенно, словно в любое мгновение могла попасться острая косточка или камешек. А потом сбивчиво продолжал:

«Знаки, знаки… Многие из них я придумывал, чтобы усилить твое ожидание. Но настоящие знаки тоже были. Ветры, например… Надо было обострить твое внимание. Помнишь, я заставил тебя почувствовать дерево? Помнишь, я объяснил тебе, что среди камней тоже встречаются живые существа? (см. 12.XII.3)… К Леману, на берег озера, я тебя привел, чтобы показать, что храмы иногда бывают без храмов. И там тоже живут боги (см. 12.XII.4)… Когда ты сам вычислил имя Вауды, я понял, что ты не только внимателен, но и догадлив… В отличие от многих римлян, в тебе, Луций, почти нет чувства собственной важности. Помнишь, я стал передразнивать тебя, обзывал заикой? Но ты не протестовал, не обижался, не горевал. Поздравляю. Это – ценное качество, которое защищает человека от злобного и завистливого краннона».

«Ты опять хочешь спросить?» – вдруг спросил мой наставник.

Я не хотел спрашивать, потому что рот у меня был набит рыбой, и, хотя мясо было вовсе не костлявым, я тоже старался пережевывать осторожно.

«Жуй, жуй. Потом спросишь, – сказал Рыбак. – И овощи бери. Нельзя есть одну рыбу».

Я прожевал. Хотел откусить от репы. Но увидев, что мой собеседник внимательно на меня смотрит и словно ждет от меня вопроса, спросил первое, что пришло в голову:

«А от чего ты очищал меня на озере, когда долго лил на меня воду?»

«Глупый вопрос», – ответил Рыбак и поморщился.

«Почему глупый?» – спросил я.

«Еще более глупый вопрос, – сказал нервий и нахмурился. – Ты ведь чувствуешь, что если я начну объяснять, от чего я тогда тебя очищал, ты ни за что не поймешь».