В канун Рождества

Слушая Сэма, рассказывающего о своей жене, об их потерпевшем крушение браке, о том, что ему пришлось оставить работу в Нью-Йорке, она вновь окунулась в свое горе, и, когда с его уст сорвалось это ужасное слово «отверженность», ее охватила ярость, на которую, как ей казалось, она никогда не была способна, и прорвались наружу слова боли и гнева. Только слезы могли остановить эту лавину. Поток слез, после которых она испытала стыд и унижение. Она хотела было бежать, но Сэм схватил ее, обнял и крепко прижал к себе. Так прижимают к груди маленького безутешного ребенка.

Наверное, подумала сейчас Кэрри, в книге или в фильме этот момент стал бы счастливым концом. Заключительное объятие после круговерти непонимания и враждебности. Камера уходит в общий план, дает панораму неба, стаю летящих домой гусей или какой-нибудь другой, столь же многозначительный объект. Волнующая музыка, мелькание титров и приятное чувство от того, что все заканчивается счастливо.

Но жизнь на этом не останавливается. Продолжение следует. Объятия Сэма, кольцо его рук вокруг нее, его прикосновение, его близость успокоили ее, но не растопили ее холодности. Ничто в ней не изменилось. Она все та же Кэрри, тридцати лет от роду, и тот, кого она любит всем своим существом, ушел навсегда. Может быть, она хочет, чтобы сердце ее было ледяным, как этот зимний пейзаж. Может быть, она хочет оставаться именно такой.

Недавно Элфрида сказала с грустью:

— В этом мире полным-полно женатых мужчин.

Наверное, лучше ни с кем слишком сильно не сближаться. Чем теснее близость, тем неизбежнее ты обрекаешь себя на страдание.

Фабрика Мактаггерта стояла на окраине городка, в стороне от дороги, за каменной стеной с внушительными коваными железными воротами, достаточно широкими, чтобы в них свободно въезжала лошадь с телегой. Сверху они заканчивались декоративной аркой, увенчанной замысловатой конструкцией, смутно напоминающей какой-то герб.

Этим утром ворота были распахнуты, и за ними открывался просторный двор с круглыми клумбами, обложенными крупной галькой. Все вокруг покрывал снег, клумбы пустовали, но Кэрри догадывалась, как красиво пестрят они летом геранью, лобелией, обрецией и прочими растениями, одобренными муниципальными властями.

На снегу не было ни отпечатков ног, ни следов тракторных покрышек. Очевидно, Кэрри и Сэм были сегодня первыми и единственными посетителями. Когда они въезжали в ворота, Кэрри сквозь лобовое стекло увидела фабрику и сразу же поняла, почему ее внесли в список охраняемых строений. Конечно, здесь наличествовала фабричная труба, вздымающаяся над покатой крышей, а вокруг стояли разные сараи и склады, но главное здание поражало красотой и величественностью.

Построенное из местного камня, оно имело протяженный фасад и отличалось приятной для глаза симметрией. Центральный фронтон дополняла башня с часами. Под башней находились величественные двустворчатые двери с изящным веерообразным окном над ними. От центральной части отходили два крыла с высокими арочными окнами. Шиферная крыша покатая, прорезанная слуховыми окнами. Там и сям каменная кладка оживлялась темно-зеленым глянцевитым плющом.

Сэм подъехал ко входу, остановился, и они вышли на снег. Кэрри минуту постояла, оглядываясь вокруг. Сэм подошел и встал рядом, глубоко засунув руки в карманы куртки.

— Что скажете? — помолчав, спросил он.

— Скажу, что очень красиво.

— Я же вам говорил, что и речи нет, чтобы сносить фабрику и возводить новое здание.

— Я ведь думала, это черная, мрачная махина заводского типа. А тут прямо настоящая частная привилегированная школа. Недостает только спортивных площадок с футбольными воротами.

— Первые фабричные постройки стояли позади, ближе к реке. А это здание воздвигнуто в 1865 году, так что оно сравнительно новое. Оно было задумано как парадное, чтобы показать товар лицом. Здесь находились контора, торговые залы, комнаты для совещаний и прочее. Был даже читальный зал для служащих — пример отеческого попечительства викторианских времен. Вы, наверное, помните, что производство шерстяных тканей начало развиваться с середины восемнадцатого века. Разумеется, это место было выбрано для строительства фабрики, потому что здесь есть река.

— Тут все в таком порядке. Трудно поверить, что фабрика пострадала от страшного наводнения.

— Соберитесь с духом. Сейчас вы увидите такое…

Он вынул из кармана большой ключ и, вставив его в латунный замок, повернул, а потом толкнул дверь и отступил в сторону. Кэрри прошла мимо него в квадратный холл с высоким потолком.

Ее взору предстала картина полного разорения.

Холл был пуст.

Метка, показывающая уровень воды во время наводнения, достигала почти пяти футов. Выше нее сохранились красивые обои, а ниже они отклеились и свисали со стен безобразными лохмотьями. Пол тоже был сильно поврежден: старые доски сгнили и провалились; сквозь зияющие дыры виднелись балки, черные провалы и далеко внизу — стены фундамента. Воздух был пропитан удушливым запахом сырости и плесени.

— Здесь находилась приемная для посетителей, ведь так важно сразу произвести хорошее впечатление. Она была прекрасно меблирована и устлана коврами, на стенах висели портреты Мактаггертов, основателей фабрики. Видите, сохранился только лепной карниз, а все остальное после наводнения пришло в такое состояние, что восстановлению не подлежало и было вывезено на свалку.

— Долго ли ждали, когда спадет вода?

— Примерно, неделю. Как только стало возможно, установили промышленные вентиляторы, пытались просушить вещи, но было поздно — спасти ничего не удалось.

— А раньше река разливалась?

— Только однажды. Примерно пятьдесят лет назад. После этого возвели дамбу и шлюз, чтобы регулировать уровень воды. Но на этот раз дожди шли беспрерывно, а тут еще необычайно высокий морской прилив, и река просто вырвалась из берегов.

— Трудно представить.

— Да. Идемте посмотрим, только осторожно, чтобы не провалиться под пол.

Сэм отворил дверь, которая находилась в глубине холла. Кэрри шла за ним. Они попали в просторное, как склад, помещение с полом из каменных плит; свет сюда проникал сквозь стеклянную крышу. Пусто, гулко и пронизывающе холодно. По всему было видно, что это фабричное помещение, о чем свидетельствовали и вмонтированные в пол рамы, на которых когда-то стояли ткацкие станки. Вдоль дальней стены открытая деревянная лестница вела наверх, на галерею.

Заброшенность, уныние, запустение.

— Что здесь делали? — спросила Кэрри, и ее голос эхом отдался от грязных, голых стен и высокого потолка.

— Это ткацкий цех. Фергюс Скиннер — это он управлял фабрикой, когда случилось наводнение, — рассказал мне, что произошло. В ту ночь они работали допоздна, пытались сделать хоть что-нибудь. Надеялись, что вода пойдет на убыль, но не тут-то было. Самый большой финансовый урон нанесла гибель готовой продукции, упакованной и предназначенной к отправке. Фергюс сказал, что, когда он пробрался в контору, вода была ему по грудь. Компьютеры утонули, а в коридоре плавали документы, их туда вынесло водой… Как только вода спала, рабочие принялись спасать, что можно. Отчаянная, но почти безнадежная попытка. Половину всего парка машин можно было пускать на слом, в том числе и немецкие электронные челночные станки, которые установили совсем недавно, когда перешли на новую, очень дорогую технологию. Что сохранилось, так это несколько старых, более примитивных машин и станков, им уже по сорок—пятьдесят лет. Инженеры демонтировали кардочесальную машину и отчистили ее, пока не заржавела, так что мы сможем снова ее установить. Осталось еще кое-какое итальянское оборудование. Мы хотим послать его в Милан, чтобы его там отремонтировали, и в дальнейшем будем его использовать.

Кэрри слушала заинтересованно и внимательно, но чувствовала, что начинает замерзать. Промозглый холод проникал сквозь толстые подошвы ее сапог, и она вся дрожала. Заметив это, Сэм сжалился: