Мария в поисках кита

Другая я.

Почему я не могу сложить картинку целиком? Почему обязательно всплывает что — что, что переводит происходящее в разряд абсурдистской пьесы? Дурного фильма ужасов, где связать концы с концами не удается даже ценой собственной гибели от рук каннибала с бензопилой. Все дело в гребаном Талего? В гребаном телескопе, трактующем реальность по своему гребаному усмотрению? Все дело в гребаной голове писателя? Все дело в моей гребаной голове?.. Или в теле неизвестного мне персонажа, который лишь выглядит, как Ти, и чье простодушие граничит с идиотизмом. И я сижу в нем, как в клетке, как в аквариуме… И чем я тогда отличаюсь от несчастного Маноло? Только тем, что он не может покинуть свое темное и мрачное убежище. Но ведь и я не могу покинуть остров — пусть он не темный и не мрачный. И здесь частенько показывается солнце (о тумане, переходящем в снег, лучше не думать). Но что, если и солнце — персонаж; такой же, как бессистемная и маловразумительная идиотка Ти? И все остальные, кто ходит под ним, кто прячется в тумане, кто ловит ртом снег и у кого нет никаких опознавательных знаков, кроме багрово-фиолетового рубца на шее…

Я чувствую себя балеринкой из шкатулки — ей тоже подходит определение «гребаная». Балеринка начинает сучить ногами только тогда, когда кто-то заводит шкатулку, без завода она и с места не сдвинется, не сделает ни одного «па».

— Так-так-так, —

медленно и раздельно произносит ВПЗР, и это ее «так-так-так» подозрительно похоже на звук, который издает маленький ключ, проворачиваясь в маленьком механизме. Сейчас я начну сучить ногами. Сейчас.

За мной дело не станет.

— Так-так-так. Расскажи мне о том маленьком острове…

— А сами не хотите взглянуть?

— Ну, может быть…

— Отправимся прямо сейчас?

— Не думаю, что это хорошая идея.

— Почему?

— Потому, что мы ничего не увидим в полной темноте.

Какая еще темнота?..

Я рассталась с Кико на солнечной стороне улицы, и нельзя сказать, чтобы солнце было закатным, или хотя бы предзакатным. Даже если мы потратим на дорогу к маяку минут сорок (если будем плестись как черепахи), — все равно до сумерек будет далековато…

Сумерки уже здесь.

Почему я пропустила момент, когда в кафе стали сгущаться тени? А они явно сгустились, бойлер за спиной ВПЗР едва просматривается. Обернувшись к окнам, я вижу темно-серую пелену, которая прямо на глазах, лихо перескакивая через оттенки и полутона, становится черной.

Но хотя бы снег не валит!..

— Что, если завтра? — сдаюсь я на милость мглы за стеклами. — Завтра, с утра?

— Возможно. Если я успею закончить главу.

— А если нет?

— Лучше расскажи мне про остров. Тот остров.

— Он совсем неподалеку, — неизвестно почему воодушевляюсь я. — Во всяком случае, когда смотришь на него в телескоп — просто рукой подать.

— Учитывая разрешающую способность телескопа, — ВПЗР иронически хмыкает, — я бы не стала обольщаться. Насчет расстояния.

— В любом случае, он намного ближе, чем побережье. Чем Санта-Пола. Намного, намного ближе. И я хочу отправиться туда.

Я хочу отправиться? Не просто хочу — я испытываю жгучее, ни с чем не сравнимое желание оказаться там как можно быстрее. Ступить на настил причала, подняться по ступенькам к роскошному дому и войти под его своды; я почему-то верю, что под сводами чудесного, начиненного самой многообещающей (как иначе!) электроникой дома меня ожидает спасение. Нас всех ожидает спасение.

Но кое-кто, видимо, совсем не жаждет спастись.

— Да хоть бы он был и в полумиле отсюда, этот остров, — замечает ВПЗР. — Как ты думаешь добираться до него?

— Лодка, — неуверенно начинаю я. — Я собираюсь использовать лодку. Не вплавь же…

— Лодка, ага. Одна из тех, с которыми у тебя возникли известные проблемы. Теперь проблемы устранены?

— Ммм… — Упоминание о так и не покорившихся, строптивых лодках спускает меня с небес на землю. — Я еще не пыталась… Но я подумала… Что можно обратиться за помощью к Кико. Вдруг он не откажет?

— А вдруг откажет? — ВПЗР откровенно и с видимым удовольствием издевается надо мной. — Кто знает, что в голове у записного идиота? Вдруг он вообще не соображает, с какой стороны подходить к лодкам? Вдруг у него какие-то другие планы относительно тебя?

— Какие?

— Откуда же я знаю?

— Вы имеете в виду что-то… — Я инстинктивно понижаю голос. — Что-то не очень хорошее?

— Другое — вовсе не означает хорошее или плохое. Другое — это другое.

Ну вот, теперь я узнаю прежнюю, «материковую» ВПЗР с ее кретиническими теориями о другом, в котором нет ни одного мало-мальски внятного полюса притяжения, где добро так же бессмысленно и необязательно, как и зло. И где они довольно искусно подменяют друг друга — не хуже, чем братья-близнецы на уроках физики и геометрии в средней школе. То есть — это добро терпеть не может физику, и за него отдувается зло, а с геометрией — все наоборот… А ведь я недавно думала о братьях-близнецах, но тогда это были не добро и зло, а ужи и гадюки, выползшие из глазниц буйного воображения мальчика-мечтателя и равно далекие и от физики, и от геометрии. И что-то еще… Я подумала о чем-то еще. «Глупо не бояться одного брата и бояться другого. Либо ты никого не боишься, либо — боишься всех, а середины не бывает».

Добрый Кико так же опасен, как и Кико, который хочет причинить зло.

Кико, который хочет причинить зло, так же невинен, как и добрый Кико.

Мне стоит опасаться Кико, кем бы он ни был? Или, наоборот, не стоит, кем бы он ни был?

А тот, другой Кико (брат-близнец в обычных, а не сиреневых ботинках) — кто он? Добряк и голубиная душа? Или исчадие ада себе на уме? А мой Кико — кто?..

— Я не думаю, что у Кико есть какие-то коварные планы относительно меня. Он просто хорошо ко мне относится.

— Кто спорит, Ти? Тем более что он прокатил тебя на велосипеде. Это показательно.

— Откуда вы знаете про велосипед? Вы же весь день не отрывались от ноутбука. Даже головы не поднимали…

— Я видела. И его, и колымагу. Он отирался здесь утром. Наверное, поджидал тебя. Ну и как она — прогулка с немым идиотом? Волнующа?

— Он не немой, — решаю я вступиться за Кико. — Мы даже смогли поговорить.

— Вот как? Он таки разговаривает?

— Он странный. И разговоры странные.

— Разговоры о чем?

— Мы говорили о футболе. О том, что здесь нет футбольной команды. — Я честно придерживаюсь хронологии первой беседы.

— Еще большей странностью было бы, если бы она здесь оказалась, ты не находишь?

— И еще… он попытался предупредить меня о какой-то опасности.

— Это связано с отсутствием футбольной команды?

— Конечно, нет. Он сказал, что я должна держаться подальше.

— Так прямо и сказал?

— Да.

— От чего?

— Он не пояснил.

— А потом?

— Потом… уже на обратном пути… он стал рассказывать о какой-то женщине. Которая сейчас здесь, на Талего.

— Сейчас на Талего только две женщины. Ты и я.

— Да, но… Он сказал, что это — самая красивая женщина… э-э… из тех, кого он знает.

ВПЗР, с ее гипертрофированным самолюбием, гордыней и до невозможности искаженным взглядом на себя саму, не отказалась бы от звания «самой красивой женщины» — это видно по глазам. Единственное, что мешает ей ухватиться бульдожьей хваткой за «самую красивую», — мое безыскусное «да, но…». Махом вычеркивающее ее из списка претендентов.

— Ну и как ты думаешь… Сколько красивых женщин видел в своей жизни этот дурачок? И что в его понятии красота?

«Киты с женскими головами — красивы», — неожиданно осеняет меня. Все вместе и каждый по отдельности. Но и они, так же как ВПЗР, оказываются за бортом. И совсем не потому, что не умеют улыбаться (вдруг — умеют?). А потому, что их невозможно представить в Мадриде, на солнечной стороне какой-нибудь из calle. [47]На той, что в тени, впрочем, тоже. Вот если бы Мадрид скрылся под водой или превратился в безразмерный прилавок, где можно вырезать огромным ножом все, что угодно!.. Но с Мадридом такой казус не случится никогда.