Час волка на берегу Лаврентий Палыча (СИ)

Именно сразу после Кванзы, когда люди и деревни исчезли, а машина погрузилась в бесконечный коридор слоновой травы,. мы раскрыли пузырьки и стали посасывать каждый свой. После нескольких глотков я почувствовал себя абсолютно комфортно и защелкал фотоаппаратом заряженным гедеэровской слайдовской пленкой.

Плохо мне стало лишь совсем недавно, когда проявил слайды и вставил их в рамки. У одного из летчиков был слайдоскоп, и пол этажа авиаторов собрались посмотреть вблизи на ту землю, над которой они пролетали по несколько раз в неделю. На одном из сделанных мной на полной скорости снимков четко был виден сидящий в засаде черный человек в куртке просвечивающей сквозь заросли ярким пятном. Видимо, мы слишком быстро пронеслись мимо него, и он просто не успел среагировать.

Таким образом доехали мы с доктором Педру до поселка под символическим названием Кинжала, откуда начинались земли мятежного племени Умбунду. Там был контрольно-пропускной пункт, где я впервые за все время моего пребывания в Анголе предъявил ангольским властям мои московские права, выданные когда-то ГАИ в Подкопаевском переулке, да к тому же на русском языке. Мы прождали на КПП почти 3 часа, пока не сформировалась колонна, и только тогда тронулись в путь. Впереди ехал советского производства БТР, на котором черный стрелок беспрерывно шарил по обочинам дороги стволом крупнокалиберного пулемета. Сзади колонны пристроился военный грузовичок ГАЗ, в чьем кузове, набитом солдатами ФАПЛА, точно такой же пулеметчик впился взглядом в окружающие дорогу кусты.

А по обочинам я снова, второй раз в жизни увидел "пейзаж после битвы": взорванные и сожженные грузовики, бронетранспортеры и легковушки вроде нашей. На каждом километре снимал стресс, прикладываясь к горлышку быстро пустеющей бутылки, и с каждым глотком чувствовал себя всё уютней и безопасней в железнном пространстве санитарной Волги…

… А вот теперь, два месяца спустя, я снова – в Лобиту, эта красивая железная коробка вручена мне, и я уже целую неделю вожу на ней новичков медиков по городу. Так и сейчас, сажусь, включаю двигатель и еду по длиннущей косе вдоль пляжа мимо серого сетчатого здания капитании порта, красивых колониальных коттеджей. Приезжаю на виллу наших врачей, вскрываю конверт и читаю записку шефа: Олег, сегодня 13 июня, в Луанду прилетела тов. Николаева-Терешкова, а с ней Вика. Они остановились в резиденции рядом с президентским дворцом и Минздравом. Я там сегодня был, видел Вику, она познакомила меня с Валентиной Владимировной. У них очень напряженная программа, предполагаются поездки в Маланже, Лубанго и Мосамидеш. Срочно выезжай!

Боже, моя Вика в Анголе, а я – в Лобиту за 700 километров валяюсь в гостинице и читаю о страстях какой-то говенной Маргариты Бургонской!

Конечно же, не сплю всю ночь, кручусь, борюсь с эротическими видениями, постоянно чиркаю зажигалкой и смотрю на часы, ибо выключатель настенной лампочки почему-то у самой двери, и жалко разгонять такой хрупкий полусон. Вскакиваю пол шестого, импровизирую умывание в пластмассовом тазике (так как воду дают только к семи утра) сажусь в Волгу и гоню по спящему городу на встречу с человеком, любезно согласившимся проснуться ни свет, ни заря и отвезти обратно из аэропорта Бенгелы этот санитарный фургон.

Подъезжаю к большой, колониального стиля вилле. Оттуда выходит заспанный и наверняка в душе проклинающий меня доктор Винниченко, садится вместо меня за руль, и мы гоним 30 километров в соседний городок Бенгелу, где есть аэропорт. Приезжаем, я с диким трудом выбиваю место в Боинге и в 8 утра уже оказываюсь в Луанде.

Несусь в гостиницу, стучусь в номер шефа, но он заперт, а больше никто ничего не знает. Тогда я иду вниз на пляж, купаюсь, затем моюсь под душем, переодеваюсь во все самое праздничное: белую рубашку, синий блейзер, повязываю шикарный бордовый галстук и сажусь ждать у моря погоды в самом прямом смысле этого слова. Через пару часов появляется шеф, который рассказывает мне подробности.

Терешкова и Вика живут в резиденции рядом с президентским дворцом, у них жутко напряженная программа и, когда он, встретив Вику, начал охать, мол, ой, что же делать, ведь Олег в Лобиту, та спокойно ответила: Василий Иванович, это не имеет ровно никакого значения. Я сюда приехала работать, а не к нему на свидание!

– Да ты не волнуйся, успокаивает меня Филипчук, – сейчас уже третий час, а в три они должны вернуться в резиденцию. Поехали туда прямо сейчас. Там полно часовых и не пускают, но мы скажем, что едем в Минздрав, машины-то у нас с тобой минздравовские. Они нас пропустят, а мы втихаря проедем к резиденции.

Так и делаем, подъезжаем, и полусонные часовые без проблем пропускают нас внутрь. Огромный роскошный зал с гобеленами, закрытые двери, как в театральном фойе во время действия. А спектакль, кажется, идет во всю. Из-за дверей слышны истерически восторженные тосты на португальском и бесконечные аплодисменты. В простенке между дверей чинно сидит розовощекий, очкастый практикант мгимошник. Для полноты картины у него в руках просто не хватает кипы программок и журналов "Театральная жизнь"

Осматриваюсь кругом, и тут же мой наметанный глаз ухватывает в углу зала то, что так необходимо в данный момент душе и телу: кресла полукругом и низкий столик весь уставленный бутылками с водкой, джином, тониками, соками, фужерами и ведерками со льдом. За столиком прохлаждаются два рыцаря пера: правдист и известинец.

Увидев нас с Филипчуком, призывно машут руками, мол, налетай, ребята

– халява! Они уже в курсе ситуации, заранее ухмыляются от предстоящей сцены встречи вдали от родины мужа и жены. Я неспешно, с достоинством беру самый большой из стоявших на столе бокалов, бухаю туда лед и наливаю тройную порцию джина. Лакирую сверху манговым соком, и сразу это бесконечное ожидание собственной супруги становится как-то менее томительным и почти уютным. Примерно через полчаса, тосты и аплодисменты переходят в шум отодвигаемых стульев и громкие разговоры людей, встающих из-за стола. Открываются двери, оттуда выходят черные элегантно одетые товарищи. Затем появляется советник посольства Сергей Сергеевич.

– Спрячься, спрячься, – машет он мне рукой. Господи, ведь никто из них и понятия не имеет обо всех моих зигзагах, из-за которых

Виктория практически ушла от меня еще за несколько месяцев до отъезда в Анголу. Для них мы – образцовая советская семья, разлученная "по работе" и снова сведенная волей обстоятельств.

Выходит Вика, элегантная, худая, усталая. Тот же нос со средиземноморской горбинкой, вроде бы те же самые глаза. Нет, не те.

Совсем чужие, без капли тепла. Мы идем навстречу друг другу через гобеленовый зал, улыбаемся, обнимаемся, садимся рядом в угол. Я жадно выспрашиваю новости о ней, о дочке, о доме. Вика начинает что-то отвечать, но появляется плотный румяный дядя, референт, которому надо срочно выяснить, в какой ящик положили детские игрушки, какая коробка отдаётся намибийцам, а какая идет в ангольский детский дом.

– Олег, говорит Вика, – я на работе. Сейчас у нас встреча с активистками ОМА, в 9 вечера – прием у кубинцев, а мне еще надо написать для Валентины Владимировны речь. Давай увидимся в шесть тридцать на встрече с советской колонией в посольстве.

Все встают и чинно выходят на улицу. Я тоже выхожу, замыкая шествие, встаю рядом с моим немытым бордовым тарантасом и вижу, как

Погосова погружается в черный Мерседес, который увозит ее "выполнять программу". Мне безумно жаль, что я так мало с ней пообщался. А еще жаль, что так мало выпил халявного джина в те пол часа ожидания встречи, которая длилась пол минуты…

… Надо мной начинает потешаться вся русская колония. Смотри, – говорят, – вон тот самый мужик, к которому приехала жена. Он не видел ее почти год, а сейчас не может даже поговорить.

– Олежка, – слышу я хохмочки, – чего переживаешь? Жену не видел?

Так в шесть тридцать будет их встреча с советской колонией в кинотеатре посольства. Ведь ты же полноправный член нашей колонии.