Лавка

На другой день — полная благодать, голубая осенняя дымка висит над землей, стаи скворцов носятся над пустошью, а босдомцы идут поглядеть на улетевшие мельничные крылья, дома остаются только самые старые, они уже повидали такое на своем веку. «Это было тада, када был другой кайзер, не нонешний». До стариков, оказывается, еще не дошло, что теперь вообще нет никакого кайзера.

Учитель Румпош выводит класс на прогулку за двести метров от школы, к Мельничной горе. На примере улетевших крыльев он решил продемонстрировать нам мощь центробежной силы. Как и все отрицательное в мире, полет мельничных крыльев имеет свою положительную сторону. Не будь его, Румпошу, может, и в голову бы не пришло рассказывать нам про центробежную силу. С того дня, в какой бы точке земного шара мне ни привелось столкнуться с проявлениями центробежной силы, я могу многозначительно покачать головой и произнести следующее: «Да-да, как же, как же, центробежная сила», — повергая людей в изумление широтой своего образования.

Улетевшие крылья вносят неразбериху в общественную жизнь Босдома. Семейство мельников намерено обновить крылья лишь после зимы. Во всем Босдоме не найдется помещения достаточных размеров, чтобы в нем можно было изготовить новые крылья, даже полевой склад шахты Феликси тот слишком мал, а у мельников нет никакой охоты ковыряться в снегу.

Старый мельник прикусывает верхними зубами свою бороденку, потом широко разевает рот и горланит:

— Слабаки остались на свете, одни слабаки!

В былые времена он сам ладил крылья с двумя-тремя помощниками.

«Тогда были другие времена», — гласит ответ.

Уже и тогда все сваливали на времена, хотя менялись не времена, а люди.

Итак, ветряная мельница простоит в бездействии всю зиму и половину весны, не принося дохода. Средний мельник убежден, что этого не переживет. Правда, нужда ему, видит бог, не грозит, он кормит себя, своих сыновей и своих стариков, но его донимает ужасная бережливость, называемая также скупостью. Он, к примеру, никуда не выезжает без особого ведра, которое привязывает под телегой. Едва его лошадь насыплет кучку яблок, он останавливается и сгребает навоз в ведро. «А то лошадь без толку рассыпет все почем зря, если за ей не приглядеть».

Мельниковы сыновья, говоря о родителях, называют их «нашенские». Мать у них «нашенская», отец «нашенский».

— Нашенский нарочно согнется в три погибели, когда будет помирать, — говорит мельников Густав, — чтобы евойный гроб был покороче и подешевле.

Густав у них в семье все равно как паршивая овца. Его нельзя приспособить ни к пекарне, ни к мельнице, ни к полеводству. Старый мельник и средний мельник барабанят словами по его голове. Густав должен помочь старику сажать плодовые деревья, а он стоит, глядит в небо и насвистывает.

— Не будешь стараться, пойдешь с мешком за Мельничную гору, вон как те! — И мельник кивает в сторону шахтеров, идущих на смену.

А Густаву все едино. Душа Густава тяготеет к музыке. Он хочет обзавестись мандолиной. У его отца в платяном шкафу, на верхней полке, где лежит дедушкина церковная шляпа, стоят три ящика из-под сигар, полные денег.

— Вот эдакая прорва денег! Но поди скажи нашенскому, чтоб он купил мандолину! Да он небось и не знает, что это за штука такая.

Среднему мельнику трех ящиков мало. И он принимает решение возместить убытки, вызванные простоем мельницы, за счет, как теперь говорят, повышения производительности трудав пекарне. На своем черном мерине он развозит хлеб по окрестным деревням. Мерин у него длинноногий, задние ноги у него поражены шпатом, и, когда его запряжешь, он хромает по крайней мере до тех пор, пока не выедет за пределы деревни.

Неимущие крестьяне, жители выселков и безземельная беднота, проживающие на пустоши, сами пекут свой хлеб в маленьких печурках, сложенных из полевых камней. Желая сберечь время и топливо, бедняцкие жены загоняют в печь сразу по многу хлебов, чтобы одной закладки хватило на три-четыре недели. Под конец хлеб, который они хранят в каменных горшках, покрывается плесенью, и тогда хлеб от настоящего пекаря, да еще с доставкой на дом, кажется им великим лакомством.

И смотрите, сервис,изобретенный средним мельником, имеет успех. Мельникову Отто приходится теперь выпекать хлеб по три раза на дню. Средний мельник развозит хлеб. Отпадают наши покупатели из окрестных деревень и с трех фольварков.

— Ах, неужели вы больше не будете покупать у нас хлеб, фрау Ковальски? — ласково укоряет мать.

— Вот если б вы нам его привозили, — гласит ответ.

— Какой из него булочник! Он всю округу потравит своим клеклым хлебом, — негодует отец.

Тайный семейный совет. Моя мать делает примитивный расчет: если мы тоже начнем развозить хлеб, мы вернем старых покупателей, которые не желают больше таскать хлеб на своем горбу, а так как наш хлеб много лучше мельникова, мы и его покупателей переманим.

Отец раздумывает. Когда отец погружается в раздумья, он насвистывает сквозь зубы. Мать этого терпеть не может:

— Если все люди начнут поднимать такой шум, когда они захотят малость подумать…

Отец выдвигает условия: если ему (он исходит из того, что расширение торговой деятельности пройдет успешно) придется печь хлеб по три раза на дню, подавайте сюда подмастерья.

Мать возражает против подмастерья. Отец требует:

— Тогда пусть Ханка больше работает в пекарне и вообще больше мене помогает.

Мать согласна. Тогда она привлечет мою сестру помогать ей по хозяйству.

— Уж пыль-то вытирать девчонка сумеет.

Мы с дедушкой три раза в неделю развозим хлеб. «Люди! Покупайте хлеб от булочника! Не покупайте мельниковы лепешки!»

Мы отвоевываем назад наших покупателей с фольварков и выхватываем из-под носа у конкурентов еще нескольких покупателей, особенно когда не требуем уплаты наличными, а продаем в долг. Мои родители считают, что одержали победу над средним мельником.

— Не по-соседски это, — обижается средний мельник. Он-де только потому и начал развозить хлеб, что центробежная сила на какое-то время оставила его без доходов с мельницы.

— А чего он возит свои лепехи на продажу, когда у него три полных короба денег в шкафу? — говорит моя мать. Легенда о сокровищахсреднего мельника уже проникла из мира детей в мир взрослых.

Родители празднуют коммерческий подъембез особого шума. Дедушка уже давным-давно подсчитал, что успех родителей с развозом хлеба не настоящий успех.

— Радуются на такую безделицу, все равно как дети, — это говорит мне дедушка, когда мы с ним развозим хлебы, и я, как взрослый,кивком подтверждаю справедливость дедушкиных расчетов и делаю это вполне искренне. Мне и в голову не приходит усомниться в справедливости той истины, которую открыл полубог, он же дедушка.

— Ты только прикинь, — так обычно начинаются дедушкины экономические монологи, — ты прикинь, мы тратим время, возим хлеб на прогулку,про лошадь я уж и не говорю. — И дедушка высчитывает, сколько дел мы могли бы переделать за то время, пока возим хлеб на прогулку.Я опять с ним соглашаюсь. Что до меня, я мог бы употребить время, истраченное на развозку хлеба, чтобы наловить лягвят (головастиков) в деревенском пруду. Я давно уже собираюсь насажать головастиков в бочку для дождевой воды и понаблюдать, как они медленно-медленно превращаются в лягушек. А потом я хочу набрать полный мешок лягушек и перенести их в озерцо на месте заброшенной шахты, которое у нас называется озеро Феликс.Сидеть на берегу озера до смерти скучно. Там нет даже водорослей. Вот я и хочу оживить мертвую воду с помощью лягушек и на свой лад расширить большую жизнь.

— Да ты не слушаешь, — говорит дедушка и тем отрывает меня от моих грез. Он доходчиво объясняет, что он сидит здесь на подводе и, если можно так выразиться, развозит собственные деньги. Отец хоть и мнит себя владельцем пекарни, но почти больше половины всего нашего хозяйства принадлежит дедушке. А то мы и жить по-настоящему не смогли бы, наполовину мы живем за дедушкин счет. Я опять киваю. Почему бы мне и не жить за дедушкин счет, коль скоро, как не раз рассказывал сам дедушка, когда мне был один годик и я лежал мертвец мертвецом, он спас мне жизнь.