Лавка

Сын старого мельника, которого мы называем молодым, хотя ему уже под пятьдесят, подарил миру пять сыновей. Пятерых сыновей трудно было прокормить только на те доходы, которые приносила мельнику сила ветра, вот он и прикупил несколько делянок, завел скот, сложил хлебную печь, а печь окружил пекарней, начал продавать людям хлеб, заделался конкурентом живущему напротив булочнику, нашему предшественнику, и была положена вражда между домом булочника и домом мельника. Булочник обзывал конкурента пекарем-недоучкой,а тем людям, что все-таки ходили за хлебом к мельнику, советовал: чем покупать у того низкие, севшие хлебы, лучше напеките себе блинов. В эту, уже вызревшую, вражду въехали мы, преемники булочника Тауера.

Вся заступайтовская порода, как нам дали понять, заражена бациллами конкуренции, мы не должны играть с сыновьями мельника и вообще не должны иметь с ними ничего общего.

— Они, может, в лицо и приветливы, — объясняли нам, — да только ихние родители отбивают у нас покупателев.

Мои родители ушли в свою идеологию, ушли с головой, стали фанатиками, и лавка для них все равно что Аллах.

Вот мы, дети, знать не знаем ни конкуренции, ни классовой вражды. Заступайтовы сыновья — человеческие сыновья и наши соседи.

Четвертому сыну мельника столько же лет, сколько и моей сестре. До того времени, как ему идти в школу, он проводит большую часть своей жизни на деревьях. В саду у мельника стоят среди травы покривившиеся от ветра яблони. На ветвях этих яблонь Альфредко проводит дошкольный, беличий период своей жизни. На краю сада, ближе к нашему участку, есть поросший травой глиняный взгорок, а откуда он там взялся, никто не знает. Мы любим на нем играть, любим скатываться с него кувырком. Девочки играют на нем в камушки, а мы подкрадываемся и штурмуем крепость камушниц. Зовется этот взгорок Мельникова горушка,возле горушки растут два старых ясеня. В кронах ясеней сидит Альфредко и наблюдает за нами, а мы и не подозреваем. Чуть погодя Альфредко с пронзительным криком плюхается с нижних ветвей прямо на нас, мчится прочь на своих кривых ногах и юркает в подвальное окно.

Если нам удается обнаружить Альфредко среди ветвей до того, как он рухнет на нас, мы ласково с ним разговариваем, мы зовем его спуститься к нам; мы еще никогда не видели его вблизи, нам любопытно. Может, у него когти на ногах и на руках, все равно как у белочки, он так уверенно передвигается по ветвям, как мы по дороге, он может даже перепрыгивать с дерева на дерево. «Альфредко, а Альфредко, слазь к нам, поиграем», — заманиваем мы, и постепенно Альфредко привыкает к нам и пробует даже поиграть с девчонками в камушки, но тут наверху, у мельников, распахивается окно дедовой комнаты. В оконном проеме возникает голова пророка, изо рта у пророка извергается поток брани. Альфредко немедля исчезает, как и обычно, в подвальном окне, издав на прощанье крик рассерженной морской свинки.

И, однако, жизнь Альфредко мало-помалу сплетается с нашей жизнью, с жизнью конкурентных детей. Альфредко и моей сестре пора в школу. Сестра охотно идет туда, ей интересно. В первый же день она, хоть и не без удивления, разрешает Франце Будеритчу обмакнуть указательный палец в чернильницу и разрисовать дикими узорами ее фартук. Она даже поднимает руку и докладывает учителю, что Франце Будеритч уже умеет писать чернилам.

А вот мельников Альфредко не желает ходить в школу по доброй воле. Его брат Густав вынужден тащить его на закорках через песчаный карьер, что между школой и мельницей. Румпош сажает Альфредко между учениками второго года обучения и запирает на цепочку обе классные двери.

Малость погодя Румпош начинает писать на доске, повернувшись спиной к классу, тут Альфредко вырывается от нас, кусается, царапается, скачет по скамьям и выпрыгивает в открытое окно.

Мельникову Густаву надоедает каждый день выволакивать младшего брата из укрытия и таскать в школу на закорках. Он прячется сам. Бедная мельникова жена принуждена выкапывать Альфредко из стога или выманивать кусочками сахара с деревьев, она взваливает его себе на спину и тащит в школу. У мельниковой жены на подбородке продолговатое родимое пятно, а лицо изрыто заботами.

Мельниковы сыновья не носят книг в ранце, как мы. В Заброде, откуда родом старый мельник, эти ранцы-дерьманцыне в моде. Мельниковы сыновья кладут хрестоматию, молитвенник, Библию и пенал на аспидную доску, упирают доску в правое бедро и, заваливаясь на левый бок, бредут через песчаный карьер к школе. Такой способ носить учебники имеет свое преимущество: если мельникова Густава кто тронет или обидит по дороге, у него всегда под рукой есть Библия — готовый метательный снаряд.

Печальной жене мельника хватает и одного Альфредко, я бегу ей навстречу, беру у нее из рук Альфредкову доску и прочие принадлежности, помогая тем самым превратить Альфредко, вольного обитателя деревьев, в раба школы.

Румпош воспринимает поведение Альфредко как особый вид дезертирства.

В одной книге про дрессировку собак я прочел следующее: если собака на какое-то время убежит, а потом сама вернется к хозяину, никоим образом не следует ее бить, поскольку собака может подумать (собаки, оказывается, тоже думают), будто хозяин бьет ее за то, что она вернулась.

Но Румпош не имеет отношения к дрессировке собак, он подвизается на ниве педагогики, поэтому после каждого очередного побега он избивает Альфредко ореховой тростью, доказывая таким путем, до чего приятно пребывание в школе, и Альфредко становится как выдубленный и не боится побоев.

Моя незаконная дружба с Альфредко открывает для меня старую мельницу. Говорят, будто она построена в тысяча семьсот пятидесятом году, одновременно с помещичьим домом, который мы называем замком.

Для старого мельника, вы уже о нем наслышаны, того, что носит толстовскую шапочку, каждый ветер — это личность. Слабый ветерок называется у него Пердушок,средний — Бычий вздох,а буря — Божье дыхание.Старик говорит про бурю с великим почтением, чтоб она не унесла его мельницу.

В остальном старый мельник живет на своем наделе. Он больше не работает, он только командует, дает указания, опекает, наставляет и брюзжит. Его сын, средний мельник, должен обрабатывать поля, месить тесто, выполнять другие работы, он презирает силу ветров Пердушоки Бычий вздох,они, на его взгляд, чересчур маломощные, им он свою мельницу не доверит. Старый мельник выговаривает сыну: «Настоящий хозяин ветряной мельницы все умеет приспособить к делу, даже когда баба чихнет».

Средний мельник показывает, как управляться с мельницей, своему сыну Отто, который уже кончил школу и хотел учиться в Гродке на пекаря. Отто должен использовать малые ветры.

Всякий раз, как мы приближались к ветряной мельнице в те времена, когда там еще сидел молодой мельник, именуемый ныне средним, тотчас распахивалось окошко, из окошка выглядывала мужская голова, словно кукушка из дверцы на часах, и выкликала: «А ну, геть отсюдова!»

Но теперь в мельнице сидит Отто, он скармливает ей малые ветры и радуется, когда мы к нему приходим и уважительно наблюдаем за его работой. Натачивая жернова, Отто надевает очки своей бабушки, чтобы защитить глаза от каменных осколков. Из-за этих очков перед глазами у Отто все расплывается.

— По мне лучше палец сплющить, чем потерять глаз, — говорит Отто и грохает тяжелым молотом по стамеске.

Ранним утром, когда под дубамеще не развиднелось, Белый богразевает свой широкий рот и обдувает землю. На ризах Белого бога земля все равно что пылинка. Бог хочет сдуть ее — вот и готов ветер. Старый мельник, который, подобно моему дедушке, работает с богом и чертом в одной упряжке, почем зря ругает Белого бога, если тот на несколько дней обленится и перестанет сдувать пылинки со своей ризы:

— Тебе чё, дыхнуть жалко, чтоб тебя черт побрал!

В один сумрачный день, которому по закону положен какой-нибудь ветер, Белый бог малость замешкался. То ли он накануне вечером чуть перебрал, то ли делал ветер для африканцев по другую сторону земли. Во всяком случае, он только пополудни выслал свой вспомогательный ветер Бычий вздох.