Аргентинское танго

бледный. Она могла бы поклясться, что в его глазах вспыхнула ненависть.

— Я тоже знаю английский! — крикнула она Ивану. — Провались ты со своими котами и крысами! Отстань от меня! Я… сама доеду!

И она побежала, побежала от него, зигзагами, криво-косо, сначала петляя по огромному залу аэропорта, потом, увидев указатели «WC», — на них, как лодка идет на створный знак. Сумка через плечо, где паспорт и деньги, знание английского, вот весь ее багаж. Все чемоданы возьмет Иван. Пусть думает, что она поссорилась с ним. Пусть думает все что угодно.

Она влетела в надушенный, чистый как операционная, блестяще-кафельно-мраморный туалет, пахнущий лавандой и розами, хорошим мылом и отчего-то немного шоколадом, заперлась в кабинке, прислушалась к своему неистово бьющемуся сердцу. Ей стало страшно. Там, у стойки, ее ждет человек по имени Каро. Самолет из Москвы прилетел давно, он давно ждет. Смотрит на часы. Девушки с черными, заколотыми на затылке волосами, в ярком, черно-желтом, по японской моде, платье нет как нет. Сверток жжет ему руки. Или — карман брюк?

Надо отсидеться здесь пять минут, спустить воду и вылезти. Надо взять у этого Каро сверток и выкинуть его в первый попавшийся канализационный люк.

И потом — получить пулю в лоб даже не в Москве. Прямо здесь, в Токио. От того же Каро. Каро — явно человек Аркадия. Или тех, кто в Токио непосредственно связан с Аркадием. Японцы хладнокровны, они с ясной головой и холодным сердцем совершают и убийство и самоубийство. На Востоке другая психология смерти. Что ты знаешь о смерти, девочка? Только то, что твой ребенок умер, не дождавшись рожденья?

«Девять месяцев. Девять месяцев внутри мрака, тьмы. Серебряной тьмы. Девять месяцев маленький человек живет в красной теплой соленой тьме, и ему там сладко, сладко. Он зреет, как плод, переворачивается в утробе. Он поет песни и сосет палец, и слушает музыку, и плачет, если печалится. Он грезит. Ему кажется — он не родится никогда. И наступает рождение. Страх. Боль. Ужас. Красные огни. Красные водопады. Красные взрывы. Все взрывается вокруг, рвется с хрустом, обрушиваются потоки огня, воды, жестокого яркого света. Голову сдавливает обруч смыкающейся и раздвигающейся пещеры. Человека насильно выталкивают из теплой родной темноты. Из сладкого красного молока и киселя, в которых он купался. Молочные реки… кисельные берега… Девять месяцев. Сколько было моему мальчику? Четыре? Пять? Сколько ему оставалось дожить там, во мне? А если я выйду из туалетной кабинки, а меня застрелят в упор? Или из винтовки с оптическим прицелом — в зале аэропорта? За то, что я вовремя не подола к Каро и не взяла у него…»

Она осторожно, как мышкующая лиса, вышла из кабинки, огляделась. Никого. Дверь хлопнула. Она прижала к себе сумку. Маленькая грациозная японка, смешно семеня вывернутыми ножками в стучащих по мрамору гэта, в темно-лиловом шелковом кимоно с огромным красным бантом на спине, похожая на японскую куклу, процокала в свободную кабинку, мельком глянув на Марию и на всякий