Зовем вас к надежде

— Что вы имеете в виду?

— Когда генерал де Голль испугался покушавшихся на него убийц, он основал свою собственную, «карманную» полицию, состоявшую из каторжников, профессиональных убийц и гангстеров. Эта банда называлась SAC. Этой частной полиции боится даже настоящая французская полиция. Сотрудники Бюро по наркотикам там, на юге, в Марселе, — достойные сожаления горемыки. Что бы они ни делали — все впустую, поскольку SAC объединила свои усилия с корсиканцами и сицилийцами. Это порочный круг. Stupes — так называют сотрудников французской полиции по борьбе с наркотиками — все время получают наводки от уголовной полиции, кого и где можно взять, — и берут его. Но независимо от того, кого они берут, они вскоре отпускают эту сволочь на свободу по таинственному распоряжению парижской полиции. Так как SAC, эта параллельная полиция, близка к очень важным шишкам. — Брэнксом громко выругался, но, увидев, что привлекает внимание, успокоился и захрустел костяшками пальцев. Понизив голос, он добавил: — Естественно, в этом деле идут по трупам, да что там «идут» — они на них танцуют! Послушайте, я бы сам их убивал танцуя! Подумайте только: рабочие на плантациях мака получают гроши. Все другие, особенно «химики» в Марселе, получают тоже не так много — ведь они не настоящие химики! А потом через Канаду в Штаты поступают спрятанные в грязезащитных крыльях или во внутреннем оборудовании автомашин, в бульдозерах, печатных станках, холодильниках, мебели и бог знает где еще, скажем, пятьдесят килограммов героина. Эта отрава идет сначала к получателям, затем к оптовым торговцам, к связным — и так по цепочке вниз до мелких торговцев на углах улиц, которые продают героин в маленьких пакетиках, зачастую еще и с подмешанным молочным сахаром или безобидным маннитом. [45] Одна уличная продажа пятидесяти килограммов героина приносит тридцать два миллиона долларов. Тридцать два миллиона долларов! Вы можете себе это представить?

— Нет, — сказал Линдхаут и подумал: «Я уже не так часто вспоминаю Джорджию. О боже, как бы мне хотя бы на время забыть о ней!»

Из репродукторов послышалась мелодия из фильма «Доктор Живаго». Не Перри Комо.

— Ваш кофе, сэр. — Стюардесса подала кофе.

— Спасибо, дитя мое.

— Естественно, это трудно представить, — сказал Брэнксом, — но это правда. С тех пор как существует мир, это самый прибыльный бизнес, который когда-либо существовал. По сравнению с этим фабриканты вооружений получают дерьмо со своими танками и напалмом. Кто у нас додумался до этого? Кто босс боссов для Америки? Я это выясню, даже если сдохну при этом. Но я выясню, кто он, этот босс!

20

Базель — очень древний город. Прибыв из Цюриха, Линдхаут и Брэнксом 23 августа 1967 года остановились в очень красивой гостинице «Trois Rois» [46] на улице Блюменрайн, 8 аб, вместе с ними были и телохранители Брэнксома, которые теперь охраняли и Линдхаута. Номер Линдхаута из нескольких комнат, с ванной, был на противоположной к улице стороне. Из высоких окон, выходящих на балкон, он видел прямо перед собой лениво текущий Рейн и буксиры с грузоподъемными кранами и флагами многих наций на корме. На другом берегу реки лежат новые районы Базеля.

В гостинице Линдхаут обнаружил уведомление на его имя. Звонила его дочь, сказал консьерж. Она просила, чтобы он перезвонил ей. В своем номере Линдхаут расположился в античном кресле и попросил соединить его с Лексингтоном. Там было на шесть часов меньше, чем в Базеле, и поэтому, прибыв в 16 часов, он позвонил в университет.

Связь восстановили, когда он пил чай, который заказал в номер. Слышимость была настолько хорошая, что казалось, Труус стоит перед ним. Непонятно почему это его успокоило.

— Адриан!

— Да, Труус. Мне сказали, чтобы я тебе перезвонил. Что-нибудь случилось?

— Нет. Почему?

«Спустя семнадцать лет я снова на европейской земле, — подумал Линдхаут. — Там дальше лежит Германия, а на самолете я через два часа мог бы быть в Вене, где познакомился с Джорджией».

— Потому что я должен перезвонить… — Он чувствовал себя одурманенным и сонным.

— Да, но только, чтобы я успокоилась и знала, что ты нормально добрался.

— Ах, Труус, — сказал он.

— Что такое, Адриан?

— Ничего, совсем ничего… — Голландский буксир с многочисленными грузоподъемными кранами скользил вниз по реке. — Я очень тронут, что ты так беспокоишься обо мне…

— Ты ведь все, что у меня есть, Адриан! Я же люблю тебя, ты знаешь! — «Как будто она в комнате, — подумал Линдхаут, — как будто она передо мной, как будто нас не разделяет океан». — Полет прошел хорошо?

— Все было хорошо, Труус, все. — «Она тоже все, что у меня есть», — подумал он.

— Что ты сейчас делаешь?

— Пью чай. Здесь очень красиво, Труус. Тебе нужно как-нибудь приехать сюда. — Он услышал ее смех. — Почему ты смеешься?

— Потому что я точно знаю, где ты, я вижу тебя в твоем номере гостиницы! Я купила план Базеля, который лежит передо мной! Ты в «Трех Королях»!

Голландский буксир протрубил три раза, навстречу ему двигался итальянский. «Голландия, — подумал Линдхаут, — Роттердам… так близко, все в одно мгновение снова так близко. Рахиль, моя первая жена, забитая до смерти нацистами в Голландии. Джорджия, моя вторая жена, погребена в Лексингтоне, в Кентукки. Как быстро прошла эта жизнь. Скоро ли она закончится? Стар ли я? В чем-то — несомненно. Никто не знает, что мне предстоит. Все, что я узнал, нужно передать более молодым. Со стороны этого фармацевтического предприятия было очень разумно пригласить меня».

— Когда ты идешь в «Сану»?

— Нам сообщили, что ждут нас завтра в десять часов, Брэнксома и меня. Ты будешь еще спать.

— Позвони мне еще. Позднее! Когда хочешь! Домой или в университет! Обещаешь, Адриан?

— Да, — сказал он. — «Какая широкая река, — подумал он, — какой длинный мост через нее». Чей-то голос пел по-голландски: «…ik weet een heerlijk plekje grond, deer waar die molen staat…» [47]

— Что с тобой, Адриан?

— Мимо моего окна плывет голландский буксир, — сказал он и почувствовал, что становится все более одурманенным. — Кто-то поет «Het plekje bij de molen». [48] Твоя мать… — он поправился: — Рахиль так любила эту песню.

— Мне она тоже нравится, Адриан. — Через морскую пучину с другого континента до его уха доходил голос Труус:

— «…waar ik mijn allerliefste vond, waar vor mij’t haarte staat…» [49]

— Это было замечательно, — сказал Линдхаут.

— Что ты будешь сейчас делать, Адриан?

— Думаю, что прилягу на часок. Разница во времени…

— Обнимаю тебя. До завтра!

— До завтра, — сказал Линдхаут. Он услышал, как она повесила трубку, и чуть погодя положил свою. Затем он принял горячую ванну и лег в постель.

Он проспал до половины восьмого утра. Все, что он испытал с Джорджией в Вене, он снова пережил во сне: ночь в ее комнате, вечер в «Рейнбоу-клаб», он слышал пение Перри Комо, он ехал в джипе Джорджии к переулку Берггассе.

Всплыли все образы прошлого: комиссары Хегер и Гролль, странный человек с одним легким и листом гинкго двулопастного, который он подарил Линдхауту, сопроводив это словами: «Моему другу-убийце, доказать преступление которого мне запретили…»

Лист лежал под стеклом письменного стола в его кабинете в переулке Берггассе… В своем сне Линдхаут говорил с фройляйн Филине Демут, он еще раз пережил воздушный налет и тот момент, когда шантажист и подлец Зигфрид Толлек упал вниз с его балкона. Там был и Химический институт, там были Хорайши, Ланге, разрушивший электронный микроскоп, там были друзья Илья Красоткин и Сергей Соболев, портье Пангерль… и много других. И все они говорили с Линдхаутом, и все они были очень любезны и готовы помочь.