Суть острова. Книга 1 (Добудь восход на закате)

Она для размышлений. Некоторые мыслители считают, что настоящее — это след, оставленный нам от будущего, а иные умники напротив: что будущее — это следы настоящего.

Пусть пока резвятся и те, и другие: грядущее без нас разберется с прошлым, определит, какое из этих мировоззрений настоящее.

— Счастлив ваш бог, Сигорд, могли бы вас и подмести за милую душу! Да, вы не смейтесь, нынче на каждом перекрестке или танк, или бронетранспортер. Чуть кто зазевался нетрезвым вечером, или просто показался подозрительным — полиция с военными тут как тут: за шиворот и в кутузку, кормить клопов до выяснения обстоятельств! В камеру, к уголовникам.

— Я и не смеюсь, но насчет танков ты загибаешь, да и бронетранспортеров я что-то там не видел.

— А потому что они, в основном, в центре дислоцированы, зачем в трущобах бронетранспортер? Ну, да, ну в последнюю неделю поубирали войска с улиц, но на полицию все жалуются: они после этого кошмарного убийства все как с цепи сорвались. Облавы каждый день и каждую ночь, бандитов всяких расстреливают без суда и следствия, стоит только им при обыске оружие найти опаснее перочинного ножа. Женщин дубинками бьют, я вас уверяю! — Сигорд вяло ухмыльнулся:

— Не только дубинками. И не только женщин. Когда ногами в живот пинают — а ноги у них в специальных ботинках — ощущения столь же богатые, если не больше, как и от дубинок, по опыту знаю. Насчет расстрелов — не в курсе, не пробовал.

— Это у вас студенческий опыт протестов, да? Волнения, манифестации, ленточки?

— Нет, это опыт обезьянника, так называемого спецприемника, куда полиция влачит для дальнейших разбирательств провинившихся, зазевавшихся и нетрезвых. Обезьянник еще не камера, но уже и не совсем свобода. Впрочем, кому это может быть интересно?..

— Как это — кому??? Мне интересно. Вы ведь никогда про себя не рассказываете, а почему?

— По кочану, дорогой Ян. Вы, любезный сэр, уже не менее пяти минут оторвали от моего производственного совещания с вами.

— А… да, извините, конечно…

— Пятисотку принес?

— Да, естественно, вот. Может, больше надо? — Яблонски замялся на мгновение, — У меня есть… немного…

— У тебя-то, может быть и есть, да у меня не густо. Короче, держи, только пересчитай, двадцать четыре тысячи пятьсот. Итого, вместе с твоими, двадцать пять тысяч ровно. Вот еще тысяча, это тебе на перерегистрацию. Всю нашу команду я только что отпустил во внеочередной отпуск за свой счет, сказал что на месяц, а наверняка — до конца года получится, а то и…. Нас с тобою сей нежданный предновогодний отпуск не касается, потому как мы будем увеличивать Уставный фонд до тридцати пяти тысяч талеров, в свою очередь распределенный на три с половиной миллиона виртуальных акций по пенсу штука. По номинальному пенсу, разумеется, потому как реального пенса нынче за всю нашу контору чохом никто не даст.

— Ну уж вы уж очень мрачно смотрите на мир. Биржа-то на месте стоит, торги идут, время бежит — все у нас будет хорошо.

— Угу. Биржа-то есть, да нам на ней работать нечем. Двадцать пять тысяч талеров — это мой последний резерв, но он ни с каким ноу-хау в совокупности не способен заменить пятьдесят миллионов оборотных средств. Не — способен, понимаешь?

— Понимаю, не возбуждайтесь так, Сигорд. Все понимаю, но выхода другого у нас нет, верно?

— Верно. Разве что дурной кредит на нас свалится. Ты можешь заняться поисками кредита для нас? Вдвоем-то нам не фиг перед монитором сидеть, в цифры пялиться. На любых условиях, если они хоть сколько-нибудь разумны и реальны.

— Ну… попробую… Сразу взяться, или сначала Уставный фонд?

— Уставный сначала. А в первую голову, вне всякой очереди, — деньги на счет положи, не спутай назначения платежа.

— Я — не — спутаю.

— Ну и молодец.

— Рад стараться. А зарплату мы будем получать?

— В перспективе? Будем. В грядущем месяце — это уже как Бог спроворит. Намекаю: если ты немедленно, прямо сейчас, в три своих гулких глотка, допьешь этот хренячий чай и побежишь по Президентскому проспекту, Яблонски, туда, вдаль, по направлению к банку, то ты успеешь положить деньги на наш счет, а я, здесь, на них сыграть.

— Я на моторе, зачем мне куда-то пешком бежать, я вас спрашиваю? Утренний чай должен усваиваться никуда не спеша.

— Все равно побежал, усвоишь по дороге.

— Угу. А то — что, зарплаты лишите? Ну ладно, не закипайте, босс, я же пошутил. Через двадцать минут деньги будут на счету, играйте себе на наше общее здоровье.

Не через двадцать, а через сорок пять минут деньги, двадцать пять тысяч талеров, оказались на расчетном счете «Дома фондовых ремесел», еще через час Сигорду удалось перевести их на свой биржевой счет и только тогда игра пошла.

О, ужас первых рабочих дней после краха! Нет, нет, методика игры, согласно алгоритму, замеченному и примененному Сигордом, оказалась вполне жизнеспособной: она давала в день, если это был полноценный рабочий день, в две половины биржевой сессии, до одного процента прибыли от стартовых денег, но один процент от двадцати пяти тысяч талеров составлял всего лишь двести пятьдесят талеров. В биржевом месяце шестидневная рабочая неделя, но суббота ущербна, ибо в субботу только одна утренняя биржевая сессия, соответственно и прибыли в ней — полпроцента. Итого, по итогам месяца, выходило от пяти с половиной до шести тысяч талеров грубой прибыли. Так оно и получилось: пять восемьсот. Если бы деньги, участвующие в игре, совсем не трогать, не отвлекать, то сложные «проценты-на-проценты» дали бы, примерно, еще одну тысячу барыша, но телефон, но мелкие почтовые и иные поборчики неумолимо сжирали «процентную» тысячу… Это не считая куда более существенных платежей, без которых немыслима жизнь делового юридического лица: членские биржевые взносы, плата за коммуникативные линии, арендная плата за оба помещения, страховые отчисления, налоги на прибыль… И это еще не все… Не говоря уже о зарплате, которую только Сигорд с Яблонски привыкли получать по десять тысяч ежемесячно и при этом считать ее скромной…

Яблонский долго молчал, с листочком расчетов в руке, избегая встречаться глазами с Сигордом: