И даже когда я смеюсь, я должен плакать

— Верно, — говорит Руфь. — Но откуда вы их знаете, Миша?

Ну, думает Миша и говорит:

— Видите ли, в общем, я совершенно помешан на книгах. И на музыке тоже. Это для меня как наркотик. У нас в ГДР ведь так много было запрещено! С другой стороны, там были отличные научные библиотеки, и именно в них можно было самостоятельно получить образование. Я всегда интересовался физикой и математикой. С тех пор, как мы воссоединились — простите, Руфь…

— Что я должна простить?

— Ну, о воссоединении. Едва оно произошло, как среди восточных и западных немцев опять появились нацисты и антисемиты, и ненависть к инородцам, — говорит Миша.

— Они были и до воссоединения, Миша, — говорит женщина со светлыми волосами и голубыми глазами, похожая на самую прекрасную мечту Гитлера.

— Вы… Вы так действительно думаете? — Миша удивлен.

— Ну конечно же! — говорит комендант. — Там мало что изменилось с 1945 года. Все эти идеи добросовестно передавались из поколения в поколение. И ни в ГДР, ни в ФРГ никто никогда в действительности решительно ничего против этого не делал! Наоборот. Конечно, не все немцы нацисты, большинство ими не являются. Но что происходило после 1945 года у вас в ГДР? Официальный антифашизм не затронул конкретных виновников нацистских преступлений, а реальные жертвы — цыгане, евреи — отошли на второй план. Таким образом, коричневый образ мыслей мог, немного изменив форму, продолжать свое существование в нише ущемленного поражением немецкого национального достоинства, я не права?

— Абсолютно правы, — говорит Миша. Никто и никогда в Германии не вел с ним таких бесед.

Никто. Никогда.

— А в ФРГ? Там последовательно проводили политику так называемого изживания прошлого, уполномочив на это суды (искупление вины!), школы, университеты и средства массовой информации. Заниматься преступлениями Третьего Рейха можно было, но так, словно это были деяния жестоких, враждебных оккупантов.

— Да, — говорит Миша потрясенно, — это правда. В реальной жизни…

— …суть проблемы потерялась, — говорит Руфь. — Нацистские военные преступники избегали суда или представали перед судом слишком поздно, нацистские судьи судили, нацистские учителя учили, нацистские сотрудники силовых структур заботились об обеспечении правопорядка, а таким нацистским деятелям, как Филбингер, Глобке, Любке и другим, никто не мешал занимать высокие государственные должности. При таком подходе все словесные заклинания типа «Это не должно повториться» только усыпляют общественность. Государство, которое так нерешительно реагирует на старые и новые преступления нацистов, делает это не в последнюю очередь потому, что оно должно было бы принимать меры против себя самого.

— Да, — говорит Миша безрадостно, — так оно и есть, к сожалению…

— За немцев никто другой не мог по-настоящему раскаяться, мотек.

— Что это значит — «мотек»?

— Сокровище.

— Что? — У Миши вдруг запылали уши.

— Именно это — сокровище, — удивилась Руфь.

— Вы сказали «сокровище» — мне?

— А что — нельзя?

— Конечно, можно! — кричит Миша в восторге.

— Сокровище или золотко, — говорит Руфь. — Мотек или хабиби.

— Что значит «хабиби»?

— Любимый, возлюбленный. «Мотек» или «хабиби» вы можете услышать во всех наших шлягерах. Так у нас все друг другу говорят. Таксист пассажиру. Домохозяйка мусорщику. И еще мы все обращаемся друг к другу на «ты». Вы это заметите, когда немного освоитесь.

— Значит, «мотек» говорит каждый, — говорит Миша разочарованно.

— Да, но, конечно, бывают мотеки — и мотеки. Вы — совершенно особенный мотек.

Миша сияет.

— Тогда можно мне тоже говорить вам «мотек»?

— Конечно, — говорит Руфь.

— Это так мило с вашей стороны, мотек!

— Ну и прекрасно. Теперь вы понимаете, почему нацисты снова вышли на сцену в Германии так шумно и уверенно, да? Экстремизм извлекает выгоду из бедственного положения большей части населения — у вас это проявляется острее из-за политического и экономического хаоса в связи с воссоединением. Он извлекает выгоду из слабости демократов, а особенно из того, что у вас со времени Договора об объединении потерял силу союзнический закон, требовавший сурового наказания за возобновление национал-социалистической деятельности…

— Мотек, — говорит Миша, — вы великолепны, просто великолепны. Но сейчас я знаю и кое-что другое.

— Что — другое?

— С той поры, как приехал в вашу страну, я впервые в жизни не чувствую страха. Ни капли страха.

— Ты еще его почувствуешь, подожди, мотек! Значит, все твое знание о Димоне из книги, да?

Руфь, теперь это ясно Мише, говорит с ним, как со всеми другими людьми в ее стране.

— Да, мотек, — говорит он.

— Попробую угадать! Английское название книги «The Samson Option», немецкое, я думаю, «Atommacht Israel», а написал ее Сеймур М.Херш. Верно?

— Верно! — Миша смотрит на Руфь влюбленно. — Она вышла перед тем, как я вынужден был уехать из Ротбухена. Тебе она известна?

— Конечно. И я поспорила с Израилем Бергом, что твои познания из этой книги.

— А они верны, эти данные?

Руфь долго смотрит на Мишу своими голубыми глазами, а потом говорит:

— Послушай, мотек, об этом двое евреев говорили с раввином. Один сказал: «Рабби, каждое слово в книге Херша правда, не так ли?» Раввин отвечает: «Да, ты прав». Второй еврей возразил: «Рабби, я утверждаю, что каждое слово в книге Херша ложь, разве я не прав?» Раввин ответил: «Да, ты прав.» Первый еврей возмущается: «Рабби! Этот тип говорит полную противоположность тому, что говорю я! Он говорит „ложь“, я говорю „правда“. Ты же не можешь сказать, что и он прав, и я прав!» Раввин сказал: «И тут ты тоже прав.»

Миша смеется.

— Ты меня понимаешь, мотек? — спрашивает Руфь.

— Да, — говорит Миша.

— Превосходно, — смеется Руфь. — Я вижу, что мы великолепно сработаемся.

— Сработаемся? — спрашивает Миша. — Что же мы будем делать?

— Ты должен будешь играть роль профессора Волкова. Мы тебе в этом поможем, — говорит комендант Руфь Лазар, блондинка с голубыми глазами.

— Я обязан изображать профессора Волкова? — лепечет Миша и испуганно сопит.

— Не обязан, а должен, — уточняет Руфь.

— Мне кажется, — говорит Миша, — что это паскудный спектакль, мотек!

7

— Вся жизнь — паскудный спектакль, — замечает Руфь. — И каждый вынужден играть в нем свою роль. Как ни печально, но это так. Я желаю тебе счастья, мотек.

— Спасибо.

— Ты должен изображать Волкова именно потому, что есть настоящий Волков. Ты не можешь создать новую бомбу. Он может. А те типы, которые себе его раздобыли, горят желанием сбросить ее на Израиль.

— О ком ты говоришь?

— О Каддафи и его приспешниках.

— Волков у Каддафи?

— Да. В ядерном центре возле Триполи.

— Минутку, — говорит Миша и сопит, несмотря на хамсин. — В Москве мне сказали, что Волков в Эр-Рияде и будет немедленно убит. В Багдаде выяснилось, что его нет в Эр-Рияде, иначе меня не могли принять за него в Багдаде.

— Это так. То, что он работает в Эр-Рияде и будет вскоре убит, тебе в Москве рассказал следователь Ежов. А то, что его нет в Эр-Рияде, говорил мафиози Руслан в видеофильме, который ты смотрел в Багдаде. Но он сказал, кроме того, что мафия завладела Россией, а тебя убила, чтобы можно было доставить Волкова в Багдад с твоими документами, потому что вы очень похожи друг на друга.

— Ты и обо всем этом знаешь? — удивляется Миша.

— Мы должны знать о многом, мотек, чтобы они нас не уничтожили. Мафия продала Волкова дважды: настоящего — Каддафи, а тебя, фальшивого, — Саддаму Хусейну. Наш радиоконтроль установил, что в Ираке поднялся ужасный переполох после того, как мы вывезли тебя оттуда. Ты не представляешь себе, сколько в этом регионе спецслужб. И все радиостанции сообщают одно и то же: израильтяне похитили профессора Волкова!

— Но какой идиот может такое утверждать? Я же всего лишь двойник! Настоящий сидит в Ливии у Каддафи, ты же сама только что сказала!