Мир от Гарпа

Гарп помнил, что Роберт Малдун до операции несколько месяцев жил на лекарствах. Утром он выходил из дому одетый как мужчина; совершал пробежку по магазинам женского платья, накупая себе обновки. Мало кто знал, что за операцию он заплатил из гонораров за выступления на банкетах в подростковых и мужских спортклубах. По вечерам в доме Дженни он демонстрировал купленные наряды перед его желчными обитательницами. Когда же под влиянием эстрогена у него стали расти груди и округлился зад, Роберт перестал выступать на банкетах, выходил по утрам в женском костюме мужского покроя и скромном, не привлекающем внимания парике. Он перевоплощался в Роберту задолго до операции. С медицинской точки зрения, сейчас у Роберты были те же мочеполовые органы, что и у большинства женщин.

— Но, конечно, я не могу забеременеть, — говорила она Гарпу. — И у меня не бывает менструаций.

— Так же, как у миллионов женщин, — утешала ее Дженни.

— Когда я выписалась домой, — продолжала Роберта, — знаете, что сказала ваша мама?

Гарп отрицательно покачал головой. «Домом» для Роберты, как он хорошо знал, был особняк Филдзов.

— Она сказала, что после этой операции я в половом отношении стала чисто женским типом. Мне была так важна ее поддержка: ведь на первых порах я все время пользовалась этим ужасным расширителем, чтобы влагалище не заросло. И я чувствовала себя каким-то механическим существом.

— В своих книгах вы так добры к людям, — неожиданно сказала Роберта. — А вот в жизни вам доброты недостает.

Именно в этом Дженни все время обвиняла его. Но последнее время он чувствовал, что добреет. Челюсть у него фиксирована проволокой, у жены весь день рука на перевязи, его красавец сын лишился глаза… И Гарп стал теплее относиться к несчастненьким, наводнявшим дом на берегу бухты Догз-хед.

Местечко было курортное. Их дом под черепицей со множеством крылечек и фронтонов белел среди серо-зеленых дюн в конце Оушн-лейн — улицы, идущей параллельно берегу. В глухой сезон он был ее единственным обитаемым оазисом. Иногда на берег прибегала чья-то собака и обнюхивала плавник, вымытый морем и похожий на оленьи рога; изредка по пляжу в поисках раковин бродили пенсионеры. Они жили в нескольких милях от берега, в домах, которые были когда-то их летними дачами. Летом на пляже было всегда много собак, детей, нянь, а в бухте стояли на якоре две-три ярко раскрашенные яхты. В марте же, когда сюда перебрались Гарпы, пляж на многие мили казался вымершим. В апреле и мае Атлантический океан переливался всеми оттенками лилового, как синяк на переносице у Хелен.

Если в холодные месяцы в городке появлялась незнакомая женщина, сомнений не было — ищет дом знаменитой медсестры Дженни Филдз. Летом эти женщины тратили иногда весь день, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы показать, где живет Дженни. Но местные жители знали все. «Последний дом в конце Оушн-лейн, — охотно объясняли они. — Дом большой, как гостиница, милочка. Сразу узнаете».

Иногда они шли сначала на пляж и долго смотрели на дом, собираясь с духом; Гарп часто видел их — в одиночку, вдвоем, а то и втроем сидели они на дюнах, устремив взор на белый особняк, пытаясь по его виду угадать меру сострадания, которая там их ожидает. Если их было несколько, посовещавшись, они выбирали посланницу, а сами оставались у дюн, как собаки, которым отдана команда «сидеть!».

Хелен купила Данкену подзорную трубу, и он из своей комнаты с видом на море рассматривал боязливых гостей и частенько сообщал об их появлении задолго до стука в дверь.

— К бабушке пришли! — кричал он, без конца поправляя фокусировку. — Ей года двадцать четыре. А может, четырнадцать. У нее синий рюкзак. В руках апельсин, она его не ест. С ней другая женщина, но я не вижу лица. Она прилегла. Нет, кажется, ее тошнит. У нее на лице что-то вроде маски. Наверное, мать первой — нет, скорее сестра. А может, просто подруга. Стала есть апельсин. Он, кажется, кислый.

Тогда и Роберта подходила к окну посмотреть, а иногда и Хелен. Дверь чаще всего открывал Гарп.

— Да, это моя мать, — говорил он. — Но ее нет дома, ушла в магазин. Входите, пожалуйста, подождите ее, если хотите. — Он улыбался и в то же время внимательно разглядывал гостью, как пенсионер на берегу — найденную раковину. Пока не зажили язык и челюсть, Гарп выходил с заранее приготовленными записками. Многих посетительниц это не удивляло, они сами общались только таким образом:

«Здравствуйте, меня зовут Бет. Я джеймсианка».

Гарп в ответ давал ей свою записку:

«Привет, меня зовут Гарп. У меня сломана челюсть».

И тут же, в зависимости от обстоятельств, давал следующую записку:

«На кухне топится печка. Идите налево».

Была у него и такая:

«Не расстраивайтесь. Мать скоро вернется. В доме есть еще женщины. Хотите с ними познакомиться?»

Гарп опять стал носить спортивные куртки, и совсем не из ностальгического чувства (Стиринг, Вена) и не из щегольства (пожалуй, одна Роберта во всем доме старалась быть хорошо одетой); просто ему нужно было много карманов: столько записок приходилось носить с собой!

Он пробовал бегать по пляжу, но пришлось отказаться — челюсть тряслась, а язык бился о зубы. И он стал гулять по берегу, проходя мили и мили. Однажды, возвращаясь с прогулки, он увидел, как к дому подъехала полицейская машина, полицейские вывели из нее молодого человека и, взяв под руки, помогли ему подняться на просторное парадное крыльцо.

— Мистер Гарп? — спросил один из них.

Для прогулок Гарп переодевался в спортивный костюм; записок при нем не было, но он в подтверждение кивнул, что он и есть мистер Гарп.

— Вы знаете этого парня? — спросил полицейский.

— Конечно, знает, — заявил молодой человек. — Вы, полицейские, никому не верите. Вы не умеете расслабляться.

Это был парень в красном кафтане, которого Гарп выставил когда-то из спальни миссис Ральф. Как давно это было, будто прошли годы. Гарп подумал было откреститься от знакомства. Но потом все-таки опять кивнул.

— У парня нет денег, — пояснил полицейский. — Он не здешний, нигде не работает, нигде не учится. Мы позвонили его родителям, они сказали, что понятия не имеют, где он, и явно не стремились узнать. Он утверждает, что живет у вас и что вы замолвите за него словечко.

Гарп, естественно, не мог замолвить за него словечка. Показал на проволочный бандаж и сделал вид, что пишет на ладони.

— Когда это вам поставили бандаж на зубы? — спросил парень. — Его обычно носят в более молодом возрасте. Я такого чу́дного никогда не видел.

Гарп написал на обороте квитанции, которую выдают, получив штраф за превышение скорости:

«Беру его под свою ответственность. Но словечка замолвить не могу, у меня сломана челюсть».

Парень прочел записку из-за плеча полицейского.

— Ну-ну… — ухмыльнулся он. — А что случилось с соперником?

Потерял три четверти своего члена, подумал Гарп, но не стал это писать на обороте квитанции, да и вообще нигде. Никогда.

Оказалось, что парень, сидя в тюрьме, прочитал романы Гарпа.

— Знать бы раньше, что вы пишете такие книги, я бы отнесся к вам с большим почтением, — сказал парень. Звали его Рэнди, и он был горячим поклонником Гарпа. Гарп подумал, что основную массу его поклонников составляют бродяги, не знавшие родительской заботы дети, чокнутые взрослые, чудаки; только случайно среди них встретишь нормального человека, не извращенца. Рэнди приехал к Гарпу, как к единственному настоящему «гуру», которому он готов подчиняться. Верный духу, царившему в доме матери, Гарп, конечно, не мог показать парню на дверь.

Просветить Рэнди о том, что случилось с семейством Гарпов, взялась Роберта.

— Кто эта потрясная девушка? — шепнул Гарпу Рэнди, восхищенный ростом и красотой Роберты.

«Не узнаешь? — написал Гарп. — Она была защитником в команде «Орлы Филадельфии».

Восторженный энтузиазм Рэнди не могла охладить даже язвительность Гарпа, во всяком случае, поначалу. Парень целыми днями развлекал Данкена.