Тайнопись

— Я с вами! Я тут! Я рядом! Я в помощь!

Потом его лицо отмякло, стало разглаживаться. Морщины ушли. Лоб замер. Глаза стали другими. И Мамур вернулся в себя, повалившись на землю. А шаман вдруг угрюмо подумал: «Почему Учитель вселился в него, а не в меня?.. Или мерзкий Бегела заткнул мне уши своей волосатой лапой так, что я оглох?..» Но он тотчас прогнал эти мысли, ибо их двое, но дыхание у них одно. И какая разница, в кого вошел дух Учителя?.. Мамур сейчас чист, а он, шаман, грязен: попал в болото и упустил беса. Духу Учителя просто легче войти в брата, чем в него. Вот и всё. Какая разница, если дыхание одно и едино?

Они выбрались на горный луг, уселись рядом и стали ждать полуночи. Каждый был погружен в себя. Это было самое опасное время — они пока без защиты и брони, во владениях горного демона. Без его согласия успеха не будет. Надо ждать.

Ровно в полночь раздался шелест — по лугу кто-то шел. Вот стали явственно слышны шорохи — как будто кто-то косит траву. Темное пятно уже рядом. Главное — не смотреть гуда и думать, что это просто одинокий крестьянин валкой походкой спешит в их сторону… Но следует встать и стоя ждать, пока он пройдет.

Когда крестьянин, не глядя, опустив голову, проходил мимо, на них пахнуло жаром, а с чистого неба закапал дождь. Они невольно дернулись. Он обернулся. Можно было разглядеть, что у крестьянина волчья голова на голой свиной шее, скрытой под воротом рубахи, а из груди выпирает острый горб.

Что-то одобрительно рыкнув, оборотень в глубокой задумчивости пошел дальше. На спине у него тоже был горб.

— Очоки разрешил, — сказал шаман с облегчением.

— Надо приступать, — Мамур поднял с травы корзину.

Глава 7

Бес валялся в лесу ни жив ни мертв. Сок папоротника не помог — раны не затянулись, даже покрылись розовой ржавчиной. Наползала сонливость и дурная тяжесть. Виной тому было не только увечье, но и жирная пища джунглей, которая реяла и роилась вокруг и сама лезла в пасть. Всюду шла непрерывная бойня. Все пожирали всех. Другим мученьем был плотный, почти липкий от густоты воздух. Привыкший к горному эфиру, бес задыхался. Донимала жара. Он готов был содрать с себя шкуру. Духота гнала к воде. Завидев заводь, он бросался в нее, распугивая водяных, которые недовольно тянули свои длинные гусьи шеи, пытаясь цапнуть его.

— Жарища-ща! Душнота-ата! — вопил он, отбиваясь от водяных гадин.

И всё время почему-то лез в башку Черный Пастырь, служивший свои обедни в пещере Сакаджиа, куда со всего Кавказа собиралась нечисть послушать своего верховода. Этот Черный Пастырь был из благородного рода тех мощных демонов-ангелов, которые когда-то жили на небе, но за дела свои были сброшены в тартарары. Раньше его звали Дагон, он имел четыре крыла, человечье лицо и помогал роженицам, больным и убогим. Но потом имя свое утерял, крылья усохли до квелых придатков, а морда превратилась в угрюмую дряблую маску.

В полнолуние он читал пастве короткие, но страшные проповеди, глядя перед собой шальными глазами, полными светлой влаги.

Иногда он возникал в облике короля на осле, иногда — в виде вставшей на дыбы свиньи, иногда — голой девкой с клеймами на отвислых грудях. Его лапы были прижаты к бокам вроде индюшачьих крыльев. Один рог всегда тлел и чадил. Злобно-суровый, он раз за разом лишал бесов каких-нибудь надежд:

— Ваша дорога идет вниз, вниз, вниз! Вы были людьми, зверьми, а теперь вы — бесы во веки веков, и нет вам дороги назад! — зловеще предрекал он неминуемый конец. — Ваше будущее — в мокрице! В дерьме и слизи!

Демоны начинали недовольно шуметь, выть, топать вывернутыми ступнями, звенеть копытами, но Пастырь, надежно защищенный от всего земного, брызжа горячей горькой слюной, возбужденно продолжал поносить их, уверяя, что его мохнатое величество блядомудрый Бегела давно забыл и думать о них, обрек на смерть, отдал в заклад духу Задену и выкупать не собирается. А дух Заден только и ждет своего часа, чтобы окунуть их в кипящую лаву и стереть в огненную пыль.

Черный Пастырь запугивал, сеял страхи и панику и никогда не скрывал своего презрения к пастве:

— Вот вы, вечно голодные, пустые, лживые и грязные выжиги — кому вы нужны? Завтра вы станете гнидами и вшам, потом падалью и навозом. Думали вы об этом? И думать вы не в силах — у вас вместо мозгов дерьмо и слизь! Вы были мелкими, подлыми и дрянными людишками и поплатились за это. Вы были горды, завистливы, похотливы, лживы — и вот расплата за всё! Земля вздохнет свободно, когда вы уйдете с нее прочь! Вам одна дорога — в гной и перегной! Ни в небе, ни под землей, ни в зените, ни в надире — нигде нет для вас места! Вы одиноки, как камни! И даже в аду, где плавятся души и тлеют сердца, где огненные скребки скоблят влагалища развратниц и каленые сверла буравят задницы суккубов — даже там вы не нужны, даже там нет для вас угла и угля! — гремел он, оборачиваясь то дымом, то зверем, переходя от одного беса к другому и глубоко заглядывая в их красные, налитые страхом глаза.

Сборище металось и пищало. Ужас реял в воздухе. Не было сил ни понять, ни спорить, ни бежать. Шабаш ходил кругами, кольцами. А Черный Пастырь вопил со своего щербатого вонючего каменного амвона, хлеща толпу щупальцами, которые вдруг вытягивались из его лап:

— Ваше рождение проклято, а судьба запечатана! Не ради вас в древние времена огненное яйцо земли покрылось дымами, из которых изошел воздух, породивший воду, которая остудила яйцо и превратила его в твердь! Не для вас встает каждое утро царица Барбале, а однорукий бог Квирия вскапывает поля и собирает урожай! Вы — никто! Вы — тлен и грязь, пни и коряги! Вас следует корчевать и жечь! И лгут те, кто говорит, что вы можете подняться до человека или выше человека! Никто, никогда, нигде еще не видел таких бесов! Вы — пустые оболочки грязи, помойки для падали, колодцы мрака, рвы заразы! Будь проклято ваше мертвое семя! Да оледенеют матки ваших матерей! Да задохнутся блевотиной ваши отцы! Да падет соляной дождь на ваших недоносков!

Сборище выло и царапалось. Ведьмы бились в истериках. Бесы лезли в щели и камни. Дэвы в ужасе закрывались могучими лапами, рыдая навзрыд. Дико и тоскливо вопили тощие, потные, косматые ламии — феи кошмара. Всегда в тоскливой лихорадке и жестоком ознобе, они молили демонов убить их, прекратить их муки, но никто не поднимал на них копыт — не до них, когда всё рухнуло и близок конец!

А Черный Пастырь торжествующе выхватывал из толпы какого — нибудь босоногого бесенка и, громыхнув:

— Вот — вы! И нет вам исхода! — швырял его оземь с такой силой, что у того лопался череп и оттуда вываливалась зеленоватая гниль.

И шабаш катался в копытах у Черного Пастыря, который сек паству бычьими жилами и кропил кровавой мочой.

Потом он принимался за ведьм. Про них он всегда вещал много и охотно:

— Что может быть лучше молоденькой ведьмы? — облизывался он длинным и острым, как алый кинжал, языком, выбирая в толпе какую — нибудь молодку, которая сверлила его хохочущими глазами. — Они — сладость неба, нега земли! Но все они — рабыни человеческого семени! И поэтому всегда будут лгать вам, мечтая только о живом горячем человеке! Они — слуги бурлящей спермы! А вы, бесы, рабы рабынь! Восстаньте же, рабы! Топчите своих хозяек!

И он шипастыми лентами полосовал бесовку, рвал ей копытами задницу, пихал ей в пасть свой грязный хвост, а она задыхалась и выла от счастливой боли. Начинался общий свал. У демонов вспыхивали усы и когти. Горящими лапами они хватали ведьм и ламий и жарили их до черной корки. Духи-побойщики тянули, драли и пороли чертовок, мяли их вывернутые наизнанку матки и кусали налитые коровьи вымена. Бесы-висельники насаживали ведьм на свои громадные крюки. Дэвы-палачи лили крутой кипяток в их ледяные вульвы и открытые пасти.

Всё это длилось до тех пор, пока Черный Пастырь не пускал струю дурного семени и не отшвыривал измочаленную молодку, которая пыталась лизать ему напоследок копыта. Шабаш валился вповалку, а Черный Пастырь исчезал. И никто не знал, где он. Все ждали его, но амвон был пуст. Все начинали подозрительно приглядываться и принюхиваться друг к другу — не Пастырь ли?.. А он под видом незаметного бесенка шнырял в толпе, подслушивая, подмигивая и подсматривая, а потом вдруг восставал так грозно, что многие демоны падали от страха в обморок, а у ведьм начинались родовые схватки.