Свинг

Меню каждый день одно и то же: щи из квашеной капусты и тушеная картошка. Кусочек мяса или сала — когда что достанется. Это уж праздник…

В Кокчетаве по карточкам выдают черный хлеб: такого в Айдабуле не было. Выдают иногда и по пол кило повидла из больших бочек. Тоже блаженство.

Мои уроки — а их шесть — кончаются в девять вечера. Электричества нет и занимаемся при коптилке: пузырек с воткнутым через железку марлевым жгутом. Мальчишки, чтобы сорвать последний урок, гасят или вообще куда-то девают пузырь. Класс — во мраке, только луна в окошко светит, и тут начинается… Они щиплют, а иногда и бьют Нинку Денисенко, которая сидит рядом со мной. Как только раздается клич: «Бить Каштанку!», — я прикрываю ее собой, но меня оттаскивают и начинают расправляться с девчонкой. За что? Да, за то, что красивая и фигуристая и уже строит глазки. А в классе много переростков по пятнадцать и больше лет: кровь играет.

Судьба Нины складывается трагично. Она беременеет и рожает в четырнадцать лет. Парень, который сделал ей ребенка, предлагает идти за него замуж: ему восемнадцать. Но она не идет. Отец ее — большой областной начальник.

После рождения девочки семья от позора уезжает в Алма-Ату и уже много позже, в сорок пятом, моя мама встречает Нину у дверей алма-атинской гостиницы. Со слезами она бросается к маме и говорит, что родные ее обижают, но когда мама выясняет, в чем дело, оказывается, что стала проституткой. Ее выдали замуж, а она в первую же ночь сбежала.

По приезде в Кокчетав маму сразу назначают завгорполиклиникой и дают лошадь с кошевкой. Не парадокс ли? Сосланную, со штампом в паспорте о запрете выезжать за пределы города, ее назначают заведующей, от которой очень многое зависит. Местные власти, конечно же, не верят, что мама какой-то враг, но унизить, отобрать свободу — в порядке вещей. А ведь это проделывают с тысячами.

Мама работает с восьми утра до десяти вечера. Выходных нет. Слава Богу, хоть лошадь дали: завполиклиникой — только должность. На самом деле она целый день лечит больных, которых все прибавляется.

Отца отпускают из Айдабула через семь месяцев после нашего переезда. Ему одному очень плохо: приходит с работы в нетопленую квартиру, надо что-то приготовить поесть, ведь ни магазина, ни базара в поселке нет. Маму снабжали колхозы, которые обслуживала. Отец — без хозяйства и никому не нужен. Приезжает страшно исхудавшим.

На работу его берут в Северо-Казахстанскую гидрогеологическую станцию, или, как он ее называет, «хитростанцию», задача которой отыскивать в области источники питьевой воды, бурить скважины. Папа с помощницей делают анализы привозимой воды, дают разрешение на ее использование. Начальник станции, хоть и русский, но тоже сосланный, однако имеет право мотаться по всей области. С отцом быстро сходятся.

С Вавой живем не очень в ладах: она учится в первой смене, а потом допоздна гуляет с подружками. Считает, раз родители пропали без вести и она сирота, значит, обиженная и может ничего не делать. Я, моложе ее на три года, убираю, скоблю косарем пол, топлю плиту, готовлю обед. Даже Екатерина Васильевна, хозяйка, возмущается, но когда однажды папа, не вытерпев, делает Ваве замечание, она обзывает его «фрицем» и «фашистом». Мне становится так горько и обидно, что я хватаю кухонный нож и бросаюсь на нее. Папа — весь белый — нас разнимает.

После девятого класса мама решает отправить Ваву в Москву: там живут ее тетка и дядя со стороны отца. Но они не очень-то с ней «чирикаются»: выгоняют почти сразу, и она долго скитается, пока оканчивает десятый класс и поступает на заочное отделение полиграфического института. Ей дают общежитие.

Май сорок пятого, День Победы, встречаем с отцом вдвоем. Маму послали в Алма-Ату учиться на рентгенолога: после военного госпиталя в городе остался рентгеновский аппарат, а работать на нем некому. Вот тогда в Алма-Ате мама и встречает Нинку Денисенко.

В День Победы всех отпускают с работы, а я лежу с температурой под сорок: повторный дифтерит. И опять меня лечит доктор Давидсон. Под окно приходят радостные девчата, а папа мечется, ставя мне компрессы, сбивая температуру: антибиотиков-то нет.

Мама возвращается только в конце июня, и ей подбрасывают еще одну работу — рентген. За день приема пропускает по пятьдесят-семьдесят человек. Особенно болеют ингуши и чеченцы, которых пригнали в город и область в сорок четвертом. У них нет валенок и полушубков, без которых в бураны обойтись невозможно. У них нет теплого жилья, и они мрут как мухи. Всякий раз мама вечером, рассказывая, как прошел день, говорит: «Опять пять каверн». То есть еще пять человек заболели туберкулезом.

Зимой сорок пятого меняем квартиру: нам сдают комнату с отдельным ходом Рябовы. Это счастье: больше никто не будет считать, сколько раз прошли. Дом принадлежит Вале Рябовой, с которой Вава училась в одном классе. У Вали родители умерли, и она живет с опекунами — Марией Алексеевной и Михаилом Кузьмичом. Дядя Миша где-то работает, попивает и, несмотря на хромоту, погуливает. Мария Алексеевна его «ревнюет». Она подолгу жалуется на Жучку, которая не ест «шти», «своренные» ею, на мужа, но когда однажды, не выдержав ее визжания, отец вмешивается в драку, пытаясь их разнять, парочка наутро, воркуя друге другом, не смотрит в отцову сторону и не разговаривает с ним. Папа ворчит, отплевываясь: «Да чтоб я еще раз вступился!.. Тьфу!..»

Однажды, как-то глубокой ночью, раздается стук в дверь. Папа выходит. Перед ним — закутанная в платке по брови — маленькая казахская женщина. Она тяжело дышит и плачет, умоляя маму немедленно бежать к ней домой. Это Гульжиян Жумабаевна Ситгалиева, врач санчасти МГБ-МВД, у которой умирает пятилетний сын Маратик. У Маратика дифтерит, а Гульжиян, понадеясь на свои силы, запустила болезнь. Мама и сопровождающий ее отец прибегают, когда Маратик уж отходит. Сделать ничего невозможно. Они застают в доме страшную картину: в углу комнаты сидит отец Маратика, грызя ногти и бормоча что-то несвязное. В другом углу — тетка Айша. Она беззвучно плачет, а в кроватке спит крохотная Мадина. И среди всего этого — умирающий ребенок. На следующий день мама, отец и Гульжиян везут на розвальнях маленький гробик на далекое казахское кладбище. Гульжиян — как окаменелая. Судьба ее в тот момент очень тяжела: Мирамбек, муж, сошел с ума. Он возглавлял статистическое бюро области, а обком заставлял делать колоссальные приписки. Как мог сопротивлялся, но потом свихнулся: перестал ходить на работу и все считал, считал, считал… С ним нужно было что-то делать, как-то лечить, а психиатра не было. Не было и нужных лекарств. Тетка его Айша вела хозяйство, ухаживала за коровой, а еще был племянник Орынхан, мальчик-подросток, учившийся в казпедучилище, которого дома почему-то звали Кукуз, что значило — голубоглазый. У Кукуза, действительно, были голубые глаза, и он был очень красив.

С той памятной ночи Гульжиян и мама становятся подругами, и как только представляется возможность, тетя Гуля рекомендует маму и заставляет свое эмвэдэшное-эмгэбэшное начальство взять ее заместителем председателя медицинской аттестационной комиссии. Теперь мама решает, кому из сотрудников служить дальше, кому катиться из органов… Но суть не меняется: мама все равно остается сосланной.

Судьба становится милостивой к Гульжиян: ее избирают депутатом Верховного Совета Казахстана, и она по нескольку раз в год ездит на сессии в Алма-Ату. Вновь встречается с первой любовью — Апьдигеном, который работает в уголовном розыске. Раньше, во время учебы в институтах, они очень дружили, но потом, как это часто бывает, поссорились. И вот теперь, когда оба вдовцы, вновь вспыхивают чувства. Дочь Апьдигена — уже восемнадцатилетняя — живет у родственников. Апьдиген переводится из столицы в Кокчетав. С папой они становятся друзьями.

В управлении МГБ-МВД есть еще один человек, который сочувствует нам, — майор Виноградов. Мама лечит его семью. Он все время говорит: «Это долго продолжаться не может, но чтобы я смог помочь Инне выехать на учебу, нужна золотая медаль. Она должна учиться так, чтобы быть лучшей в области, чтобы этим сволочам — кого имеет в виду, не знаю — некуда было деваться». И я учусь.