Гангстеры

Мы пришли домой к Мод, замерзшие, но вновь сблизившиеся на время, и выпили горячего шоколада.

Мод кормила Густава, а я смотрел телевизор. Показывали хронику старых съемок: там я и увидел женщин на коньках, рассекающих Нюбрувикен. Мне показалось, что этот эпизод говорит о жизни нечто особенное, но не мог понять что. Впечатление не проходило, и слова пришли не сразу — лишь спустя много лет в разговоре с продюсером, когда прозвучал отказ от работы. Я думал, что он потребует объяснения. Но этого не произошло. Поэтому объяснение прозвучало здесь.

Я распрощался с продюсером самым вежливым образом и отправился прямо из этого дурного ресторана домой к Мод. Она пригласила меня на обед. По дороге я купил цветы — большой букет красных роз — и, расплачиваясь, совершил странный, более или менее неосознанный поступок. Я не спросил цену, протянул кредитную карточку, но, готовясь подписать чек, не стал надевать очки, чтобы увидеть цену. Просто поставил подпись, поблагодарил и вышел. На улице мне пришло в голову, что я, вероятно, боялся дороговизны букета — боялся, что цена покажется слишком высокой.

В квартире слышалась громкая музыка, смутно знакомый джаз. Звонок потонул в звуках, и мне пришлось стучать в дверь кулаком.

Мод открыла дверь в клубах дыма: «С каких это пор ты приходишь вовремя?» — и поцеловала слишком кратко, слишком жестко. Она перешла в наступление: порхала по квартире, на плите еда, в холодильнике сухой «Мартини» — уже готовый, в запотевшей бутылке, которая спустя минуту выскользнула из рук Мод и покатилась по полу, заставив хозяйку гнаться за собой.

Я не сразу смог как следует разглядеть Мод. Мне показалось, что она исхудала. На ней было черное платье с длинными рукавами, на губах красная помада. Длинные ногти, как раньше. Она была похожа на Джеки Кеннеди, только с крупным носом. Я не сразу разглядел все это и распознал музыку, которую она включила. Узнав мелодию, я понял, что наступление началось всерьез.

— Разве обязательно, — спросил я, — включать именно это?

— А что? — с притворной невинностью удивилась Мод. Это было частью игры. — Старая потаскуха все еще умеет петь.

— Но ведь можно сделать потише?

— Ты не хочешь слушать свою старую потаскушку?

— Я могу, — ответил я, сохраняя спокойствие. — Но не обязательно так громко.

— Я стала плохо слышать, — ответила Мод.

В гостиной слышались раскаты довольно плохой версии «Yesterday». Я отправился туда и убавил звук. В комнате густо пахло благовониями и чем-то еще. У Мод всегда была масса благовоний, и я знал каждое. Этот вариант имел оттенок конопли. Приятный запах, но я все же удивился: мне казалось, она давно покончила с травой.

Мод принесла два больших «Dry Martini», я поднял свой бокал, она тоже:

— Привет, любимый!

— Привет, любимая, — ответил я.

Коктейль был идеален. В этом ей не откажешь.

— Почему ты выключил?

Я не мог удержаться от смеха. Давно уже она так не острила. Музыка звучала на совершенно нормальной громкости.

— Ты не такая уж старая, — ответил я. Эта фраза тоже была частью ритуала.

— Недавно ее показывали по телевизору. Тем же вечером, что ты звонил.

— Вот как, а я пропустил.

— Она толстая, как корова.

— Ясно… Ты была не слишком разговорчива. Я решил, что разбудил тебя.

— Так и было. Но она от этого не стройнее. Просто безумие, какой она стала.

— Это ужасно.

— Что? — переспросила Мод. — Мы или она?

— Я имел в виду ее.

— Правда? А мне кажется, это… чудесно.

— Мы так и будем продолжать весь вечер?

— Не знаю, — она пожала плечами. Декольте обнажило ключицы — так отчетливо, будто я никогда прежде их не видел. — В чем дело? — она поймала мой взгляд.

— Peace.

— Kill for peace.

— He надо ее ненавидеть.

— Именно ее мне и надо ненавидеть.

— Почему бы тогда не выключить?

— Врага надо знать.

— Она не враг тебе. И никогда не была врагом. Ты просто язвишь. Зачем тратить на это время?

— Кто бы говорил, — возразила она. — Ты потратил на эту шлюшку несколько лет.

— Максимум — год. Даже меньше…

— Очень важный год. — Она пригубила напиток и широко улыбнулась. — Двадцать пять лет назад.

Она вышла на кухню, послышалось звяканье посуды. Я мог бы сказать: «Накрой на троих…» Третий всегда с нами. В тот момент третьей была джазовая певица, но выбор оставался велик, а выбирала чаще всего Мод. Многие вечера начинались именно так: Мод язвила и обвиняла меня в поступках, которые я когда-то совершил или не совершил, порой в том, о чем я даже не имел представления, а иногда речь шла о вещах, которые давно утратили актуальность.

Ту певицу я повстречал в парижском клубе, году в восьмидесятом. В клуб меня привел хороший друг, преодолев некоторое сопротивление, так как я никогда не любил джазовый вокал. Здесь нужен редкий талант, которым обладают немногие. Но меня ждал приятный сюрприз. Эта шведка пела «My Funny Valentine» так, как никто прежде. Она смогла выразить любовь к человеку так убедительно, что легко было не заметить, что это любовь к кому-то другому. Говорили, что Чет Бэйкер, слушал ее исполнение «со странным видом». Она и сама повторила за кружкой пива после концерта: «У него был жутко странный вид…» Если бы я произнес вслух: «У Бэйкера всегда странный вид…» — то мы, пожалуй, так и не сошлись бы. Но мы стали парой.

Отношения были бесперспективны: она постоянно гастролировала по всей Европе. Очевидно, вскоре ее ожидал настоящий прорыв на континенте. Она стала здоровым, почти розовощеким лицом нового, свободного от допинга джаза. Мы жили в разных домах Парижа и старались как можно лучше проводить время, когда встречались. Это было довольно практично. У нее не было времени и места для большего, а я по-прежнему ощущал последствия травмы, уже описанной в этом рассказе. Певица была так сосредоточена на себе и занята своей музыкой, что ничего не замечала. К тому же, она привыкла к странностям парней. Поэтому серьезность, которую она порой пыталась продемонстрировать, казалась преувеличением.

Она хотела, чтобы я приехал в Лондон на пару дней, пока она готовится к сольному выступлению. Ехать мне не хотелось, но она сказала, что я должен. На вокзале Ватерлоо она встретила меня с облегчением. Весь багаж был с ней, так что мы могли отправиться дальше. Лондон ей надоел, она хотела в деревню и заказала гостиничный номер в «очень уютном уголке» Девона, где мы должны были провести двое суток только вдвоем.

Она купила пива и виски в дорогу и весь путь советовалась со мной о том, как лучше вести переговоры со звукозаписывающей компанией. В ее манере говорить были какая-то торопливость и натиск, и мне следовало бы заподозрить неладное. В голосе звучало напряжение, которого не было, когда она пела «My Funny Valentine».

В конце концов мы оказались в том самом «уютном уголке» Девона. Там было почти по-летнему тепло. Игроки в гольф расхаживали неподалеку в рубашках с короткими рукавами. Постоялый двор находился там со времен Средневековья и, наверняка, блистал элегантностью в годы расцвета империи, но теперь выглядел старым и запущенным. Ресторан состоял из паба и нескольких комнат разных размеров и цветов — от обшитых деревянными панелями закутков до больших залов с обоями из золоченой кожи, прокуренными до полной неразличимости рисунка. Тут и там виднелись рыцарские доспехи, алебарды, мечи, секиры, палицы и мушкеты. Услышав описание агента, певица решила, что место мне понравится. Я наверняка запомнил бы обстановку этой пыточной камеры гораздо лучше, если бы события разворачивались иначе.

Нам досталась комната с окном в свинцовой оправе, заросшим вьющейся розой, и кроватью на высоких ножках, покрытой нейлоновыми простынями. Обустроившись, мы отправились на далекую прогулку, затем вздремнули, а за обедом напились как только могли и занялись любовью на скользких простынях — спокойно, почти обстоятельно. Не знаю, имело ли это решающее значение для дальнейшего развития событий — было ли очевидное отсутствие страсти столь важно для нее. Как бы то ни было, на следующий день она заявила, что хочет быть свободной. Она хотела сказать это по-хорошему, прилично. Вот в чем было дело. Она «увлеклась» одним барабанщиком, но я по-прежнему имел для нее большое значение, и она не хотела сообщать мне о своем решении в письме или по телефону. Иными словами, она хотела расстаться красиво.