Три грустных тигра

— Семь песо?

— Семь песо, семь псов. Накинь еще за работу похоронной команде, могильщикам. Считай десять песо, даже одиннадцать.

— Столько стоили похороны Бустрофедона?

— Нет, столько стоили похороны Марти. Печально, правда?

Он не ответил. Я не мартианец, да и он тоже. Одно время я очень им восхищался, но потом его так захватали, так старались сделать из него святого, каждая сволочь прикрывалась его именем, что меня стало тошнить от самого слова «мартианец». Лучше уж марсианин. Но и вправду печально, печально, что это правда, вправду, печально, что он вправду мертв, как и Бустрофедон, — такова уж смерть, что всех покойников превращает в одну длинную тень. Это называется вечность. Жизнь разлучает нас, разделяет, индивидуализирует, а смерть объединяет нас в одном великом мертвеце. Черт, я заделаюсь Паскалем убогих. Пасхалем. Он неизвестно почему развернулся под фонарем на Нептуно — отложу-ка я на другой день мои вопросы, мой вопрос, мой Вопрос. Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра. Carpe diem irae. Все есть отсрочка. Жизнь предполагает, а Бог располагает, а человек отлагает. Сильвестре Пасхаль. Вот ведь бред собачий.

— Ладно, — сказал я, — после этого экскурса в небытие, после этого сезона (с вашего позволения, — а кто же мне не позволит, — переведу с французского), пребывания в аду, после этого низвержения в Мальстрем, после этой транскультурации, осмоса и контаминации, называй как хочешь, кошмары мои станут менее тревожными, более невинными.

— Для кино уже поздно, а прощаться еще рано.

— Я сказал «безобидные кошмары», а не «беспокойные сны». Я домой, спать, подобравшись, свернувшись клубком: я возвращаюсь в матку, плыву в материнское лоно. Там удобнее, безопаснее, вообще лучше. Всегда хорошо плестись в хвосте. Как сказал один мудрец устами одной королевы, так больше помнишь — и прошлое, и будущее. А меня хлебом не корми — дай повспоминать.

— Постой, постой, Родриго. Ночь юна, как говорит другой мудрец устами Рине. Или, как говорит Маркс, воздух нынче ночью — что вино. Еще много чего осталось повидать, слава Богу и Мазде, который никакое не ассирийское божество искусственного освещения, как тебе известно. Может, поужинаем?

— Я не хочу есть.

— Блюдо рождает голод, сказал бы Тримальхион. Есть еще порох в заемных пороховницах. В громких залпах мы не потеряли Дона Рине или дара Рине. Там достанет на обильный ужин, способный привести в экстаз Лесаму, равно как и оставить невозмутимым Пиньеру. Чур я буду принцем у разрушенной башни. Из Нерваля.

— Я правда не хочу.

— Ну, тогда посидишь со мной. Отвлечешься от этих повседневных открытий. Пропусти стаканчик летейской воды с лимоном, льдом и сахаром. Этот коктейль называется молоко беспамятства. Потом я тебя довезу до самых дверей. Баиньки, и день будет новое завтра.

— Данке. Очень мило с твоей стороны. А я-то думал, ты выкинешь меня у метро, сабвея, трубы, подземки, как его называют и строят в цивилизованных странах. Это значит — там, где холод принадлежит не только богачам, но и беднякам.

— Посиди еще.

— Нет, что-то домой захотелось.

— Ты, часом, не писать про это собрался?

— Нет, что ты. Я уже давно не пишу.

— Напомни мне завтра, как только откроются аптеки, подарить тебе браслет Нуссбаума. В буклете написано, что ничего лучше против писательских колик еще не придумано.

— Вот козел, кто тебе эту вырезку показал?

Ты. Сильвестре The First, кто рано встает, вперед-батьки-в-пекло, первооткрыватель, увидавший Кубу (Венегас) раньше, чем Христофорибот, первый человек на луне, тот, кто учит всему прежде, чем сам научится, Единственный, Тор Banana, Плотинова единица, Адам, Nonpareil, Предвечный, Ичибан, нумеро уно, Унамуно. Приветствую. Я, Второй, Ян твоего Иня, Энг твоего Чанга, Великий Шаг, Ученик, Множественный, Number Two, Second Banana, Дос Пассос, 2, приветствую тебя, ибо иду на смерть. Но я не хочу умирать один. Будем же, как и прежде, по словам просвещенного Кодака, однояйцевыми близнецами, Колдовской Двойней Эрибо, мы два товарища, пойдем пожрем ища.

Чего же вы от меня хотите? Я падок на лесть. Кроме того, Куэ ни на секунду не притормозил, как обычно. Не выпрыгивать же на ходу.

— Ладно, поехали. Только обещай, что поведешь медленно.

— А то как же, барин. Сколько верст в час?

Мы приняли прогулочный вид и покатили на пролетке Куэ прямиком в Ведадо. Я показал на горизонт.

— Вот был бы фон «Юниверсал Пикчерз» для моего диалога с Черной Дюбуа.

На горизонте собиралась гроза. Я попросил его притормозить, чтобы полюбоваться зрелищем. Такой спектакль — и бесплатно. Рине обалдел бы, хоть и не жалует стихии. Сверкало пятьдесят, сто молний в минуту, но грома не было слышно, только иногда, если никто не ехал, глухой гул. Барабанными палочками по далеким литаврам, заметил бы Гектор Берлиоз Куэ. (Я посмеялся, но не сказал ему, над чем.) Молнии летели из моря в небо и обратно красными шарами, ртутными стрелками, белыми лучами, бело-голубыми ослепительными летучими корнями, и время от времени все небо озарялось на две-три секунды и темнело, и тут же единственная вспышка проносилась параллельно линии горизонта или падала в море пузырем света в толще вод, спокойных и настолько безразличных к буре, что они отражали даже огни порта. Теперь новая гроза, слева, стала зеркалом морю и небу А потом еще одна и еще и еще. Пять разных гроз.

— Кто-то забыл 4 июля отметить, — сказал Куэ.

— Это Восточная Волна.

— Что?

— Называется «Восточная Волна».

— Грозы теперь тоже называют, как ураганы? Адамическая мания. Скоро у каждой тучки будет имя.

Я рассмеялся.

— Нет, это такой атмосферный фронт, он идет с востока по всему побережью, а потом теряется в Гольфстриме или еще где-то в заливе.

— Откуда ты, так тебя разэтак, такого набрался?

— А ты что, газеты не читаешь?

— Только заголовки. Я в душе неграмотный или дальнозоркий. Или женщина, как вы с Кодаком утверждаете.

— Недавно была статья про этот «электрический феномен» за подписью инженера по фамилии Мильяс, капитана корвета, директора.

— Морского волка.

Мы еще полюбовались грозами, превращавшими небеса и море в подобие диорамы кабинета доктора Франкенштейна.

— Что скажешь?

— Что он родом оттуда же, откуда мы.

— Из «Джонни’с Дрим»?

— Да с Востока, из Орьенте, дурень.

Капитан корвета, сухопутный командующий, инженер Карлос Мильяс имел в виду не наш родной провинциальный восток, а самый что ни на есть абстрактный и изначальный, с розы газов, они же ветры, тот, что на картах дует точно в правое ухо Эолу.

Он тронулся шагом тихого астронома.

— Наверное, раньше — сказал Куэ, — думали, что это ад вышел подышать свежим воздухом. Что скажешь на это, Предвечный?

— На то у них были Вулкан или Гефест и олимпийская кузница и даже Юпитер, часто впадавший в ярость.

— И не так уж давно; история — этой твой Малекон времени. В Средние века.

— Ты разве в книжках не читал, что это были Темные века? Они не позволяли себе роскоши грозового электрического освещения. Ни дать ни взять шахтеры в полночь в тоннеле. Думаю, они видели в этом проявление гнева Божия. Да и не к чему им было все это. В Средние века до тропиков еще не добрались.

— А индейцы?

— Мы краснокожий любить пастбища земля и небо и нас не беспокоить пиротехника боги.

— Пиротехника богов. Это так у тебя индеец говорит, да? Самому-то не совестно?

— Я есть Чироки. Могу позволять мне образование.

— Такие уж они были образованные?

— Не слыхал про наоборотников?

— Нет. Это кто? Племя такое?

— Это каста внутри племени. Сельские самураи. Воины, которые, в счет отваги в сражениях и ловкости в обращении с оружием и конем, могли позволить себе нарушить законы племени в мирное время.

— И нравственные?

— Это весьма интересно. Серьезно. Наоборотники были те еще сволочуги, и шутки у них были дурацкие, они всегда делали не то, чего от них ждали. Ни с кем не здоровались, даже с другими наоборотниками. Знали, к кому примазаться. Вот, к примеру, история о старухе, которая мерзла и обратилась к наоборотнику, чтобы тот достал ей шкуру погреться. Наоборотник даже не ответил, хотя это строго обязательно с престарелыми. Старуха вернулась в свой вигвам, кляня новые времена, никакого уважения, конец традициям, куда мы, индейцы, катимся, и вот был бы жив Вождь Стоячий Бык, такого бы не происходило. Но такое происходило, и время проходило, и лысый американский орел кружил над стойбищем. Однажды на рассвете старуха обнаружила перед входом в свою палатку человеческую кожу. Исполненная отвращения и разочарования, она пожаловалась совету старей шин. The elders [172] посовещались и решили наказать. Старуху! С учетом ее возраста дело обошлось выговором. Неразумная (ей, думаю, сказали индейский эквивалент этого слова), вина лежит на тебе и только на тебе. Разве ты не знаешь, старая, что нельзя ничего просить у наоборотника? На тебя и твоих близких падет проклятие этого несчастного освежеванного. Индейское правосудие.