Поводок

е хочу, чтобы ты уходил, это невозможно, Венсан, пойми, это невозможно: я умру. Я слишком долго сражалась за то, чтобы ты остался, я все делала, все, что могла – может быть, даже свыше моих сил, я знаю, – но, если бы у меня была клетка, я бы посадила тебя в клетку; если бы у меня были ядра, я бы тебя к ним приковала, я бы замуровала тебя, чтобы больше так не мучиться, чтобы наверняка знать, знать и днем и ночью, что ты здесь и никуда не денешься. Я бы сделала все что угодно!..

– Вот потому-то я и ухожу, – сказал я слегка испуганно. – Именно поэтому, бедняжечка моя, – неожиданно вырвалось у меня, как видно, в последнем приступе жалости. В эту минуту речь уже шла не о Венсане и Лоранс и не об их застарелой истории, но о мужчине и женщине, раздираемых серьезной и старой как мир проблемой под названием любовь, страсть в конце концов. Уловив эту разницу, я немного приободрился.

– Ты не любишь меня по-настоящему, – сказал я. – Кого любишь, тому желаешь добра, хочешь сделать его счастливым. А тебе только надо держать меня рядом, ты сама так сказала. Тебе совершенно наплевать, счастлив ли я здесь.

– Да, это так, это так! Ну и что с того? Ты страдаешь из-за пустяков, из-за всякой ерунды; тебе скучно, ты раздражен, потому что тебе не хватает развлечений или ты хотел бы провести время с другими людьми. Но я... когда ты от меня отворачиваешься, мне будто нож вонзают в сердце, пойми, вокруг меня такая пустота, это такая невыносимая мука, что хочется биться головой о стену, расцарапать себя в кровь, это так ужасно, Венсан, пойми... Весь этот ужас из-за тебя... Ты не можешь понять этого.

Ей удалось-таки заинтриговать меня. Все это вечная классика: «Венера к жертве воспылала страстью». К сожалению, в жизни все чувства гораздо мельче, во всяком случае, в нашей повседневной жизни.

– Подумай о своем здоровье, – сказал я, – найди кого-нибудь, чтобы тебя успокоили, вернули вкус к жизни.

Она горько усмехнулась:

– Ну а как ты думаешь, я сидела сложа руки все эти семь лет? Я ходила к врачам, психиатрам, пробовала акупунктуру, принимала успокоительные, занималась гимнастикой, делала все, все перепробовала, да, Венсан, все. Ты даже не подозреваешь, что это такое. – И в редчайшем для нее порыве альтруизма добавила:

– Правда, ты тут ни при чем... действительно, ты был чаще всего очень мил и терпелив. Но ты и ужасен, страшен. Ведь ты меня никогда не любил, разве не так? Отвечай! Никогда. Ты даже никогда не чувствовал этого, этой щемящей тоски, когда не хватает воздуха, вот здесь... – Она положила свои руки на шею и сжала ее со странным выражением на лице, будто хотела раздавить что-то невидимое между ладонями и шеей. Я заколебался.

– Нет, нет, – сказал я, – все-таки я тебя любил. В этом ты ничего не понимаешь, но я тебя любил, Лоранс. Если бы не любил, не стал бы жить с тобой семь лет.

– Ты говоришь это из вежливости, – выкрикнула она. – Умоляю тебя, не будь вежлив. Все что угодно, только не это. Твоя вежливость, твой любезный вид, веселость, смех,