Собрание сочинений

Николсон не ответил.

— Но из ограниченных измерений я умел выбираться сравнительно часто уже лет с четырех, — чуть подумав, добавил Тедди. — Не длительно или как-то, но сравнительно часто.

Николсон кивнул.

— Правда? — спросил он. — Мог?

— Да, — ответил Тедди. — Это было на пленке… Или, может, на той, которую я записывал в апреле. Не уверен.

Николсон снова вытащил сигареты, но глаз с Тедди теперь не сводил.

— И как же выбираются из ограниченных измерений? — спросил он и коротко хохотнул. — То есть, если начать с самого примитива, к примеру, деревяшка — это деревяшка. С длиной, шириной…

— Без ничего такого. Тут вы неправы, — сказал Тедди. — Все только думают, будто вещи где-то прекращаются. А они нет. Это я и пытался сказать профессору Питу. — Он поерзал в шезлонге, вытащил страх божий, а не носовой платок — серое, скомканное нечто, — и высморкался. — Причина, по которой все вроде как где-то прекращается, — в том, что люди не знают иного способа на все смотреть, — сказал он. — Но это не значит, что вещи прекращаются и впрямь. — Он убрал платок и посмотрел на Николсона. — Вы не поднимете на секундочку руку? — спросил он.

— Это еще для чего?

— Поднимите и все. Чуть-чуть.

Николсон оторвал руку от подлокотника на дюйм-другой.

— Эту руку? — спросил он.

Тедди кивнул.

— Как это называется? — спросил он.

— В каком смысле? Это моя рука. Это рука.

— Откуда вы знаете, что это рука? — спросил Тедди. — Вы знаете, что нечто называется рукой, но откуда вы знаете, что это она? У вас есть доказательства, что это рука?

Николсон вытащил из пачки сигарету и прикурил.

— Честно говоря, мне кажется, это отдает софистикой наихудшего пошиба, — сказал он, выдохнув дым. — Это рука, елки — палки, потому что это рука. Во-первых, у нее должно быть имя, чтобы она отличалась от других предметов. В смысле, ты же не можешь просто…

— Вы только следуете логике, — бесстрастно сказал Тедди.

— Я делаю что? — переспросил Николсон немного чересчур учтиво.

— Логике следуете. Даете мне обычный разумный ответ, — сказал Тедди. — Я попытался вам помочь. Вы спросили, как я выбираюсь из ограниченных измерений, когда мне хочется. А логика здесь совершенно точно ни при чем. От нее первой нужно избавляться.

Николсон пальцами снял с языка табачную крупинку.

— Адама знаете? — спросил Тедди.

— Кого?

— Адама. Из Библии.

Николсон сухо улыбнулся.

— Лично — нет, — ответил он.

Тедди чуть подумал.

— Не сердитесь на меня, — сказал он. — Вы спросили, и я…

— Да не сержусь я на тебя, господи ты боже мой.

— Ладно, — сказал Тедди. Он сидел, откинувшись на спинку шезлонга, а голова его была повернута к Николсону. — Знаете, вот в Библии написано про яблоко, которое Адам съел в Райском саду? — спросил он. — Знаете, что было в яблоке? Логика. Логика и все рассудочное. Больше ничего не было. Поэтому — я вот к чему клоню — вам нужно все это выблевать, если хотите увидеть все таким, каково оно есть. А когда выблюете, у вас больше не будет хлопот с деревяшками и всем прочим. Вы не будете тогда видеть, как все постоянно прекращается. И будете знать, что есть на самом деле ваша рука, если вам интересно. Понимаете? Вы следите за мыслью?

— Слежу, — довольно кратко ответил Николсон.

— Беда в том, — сказал Тедди, — что большинство не хочет видеть все таким, каково оно есть. Они ведь не желают просто бросить рождаться и умирать. Им только и хочется все время новых тел — а вовсе не остановиться и остаться с Богом, где по-настоящему хорошо. — Он чуть подумал. — Такую компанию яблоневых плодожорок еще поискать, — сказал он. И покачал головой.

В этот миг перед Тедди и Николсоном остановился стюард в белой куртке, обходивший всю палубу, и спросил, не желают ли они утреннего бульона. Николсон вообще не отреагировал. Тедди сказал:

— Нет, спасибо, — и стюард двинулся дальше.

— Не хочешь говорить — не говори, — с подчеркнутой резкостью сказал Николсон. Он стряхнул с сигареты пепел. — Но правда это или нет, что ты сообщил всей бригаде «Лейдеккера» — Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу, всем, — когда, где и как они в конечном итоге умрут? Правда или нет? Если не хочется об этом говорить, тогда и не надо, но слухи по Бостону…

— Нет, не правда, — с нажимом произнес Тедди. — Я сообщил им места и время, когда им лучше быть очень, очень осторожными. И сказал, чем бы им неплохо заняться… Но ничего такого я им не говорил. Я не сказал, что это неизбежно, — в этом вот смысле. — Он опять вынул платок и высморкался. Николсон ждал, наблюдая. — И профессору Питу я ничего подобного не говорил. Во-первых, он там один не валял дурака и не задавал мне всяких вопросов. В смысле, я профессору Питу сказал только, что ему не стоит преподавать с января, вот и все. — Тедди помолчал, откинувшись на спинку шезлонга. — А остальные профессора — они практически вынудили меня все это им наговорить. Когда с опросом уже закончили, пленку записали, уже довольно поздно было, а они всё сидели, курили, их на игривость потянуло.

— Но ты не говорил Уолтону или Ларсену, к примеру, когда, где или как в конечном итоге их постигнет кончина? — упорствовал Николсон.

— Нет. Так я не говорил, — твердо сказал Тедди. — Я им не хотел говорить ничего такого, а они все время об этом твердили. Как бы начал профессор Уолтон. Сказал, что ему бы так хотелось узнать, когда он умрет, потому что он бы тогда знал, какую работу делать, а какую нет, и как лучше всего время тратить, и все такое. А потом они все стали… Вот я им немного и рассказал.

Николсон ничего не ответил.

— Но я им не говорил, когда они на самом деле умрут. Этот слух очень ложный, — сказал Тедди. — Мог бы, но я же знал, что в душе им этого знать не хочется. В смысле, я знал, что хоть они все и преподают религию, философию и прочее, им все равно довольно-таки страшно умирать. — Тедди посидел — или полежал — минутку, ничего не говоря. — Так глупо, — сказал он. — Когда умираешь, ты же только, елки-палки, вылетаешь из тела, вот и все. Батюшки, да все это делали тысячи раз. Если никто не помнит, это же не значит, что они этого не делали. Так глупо.

— Возможно. Возможно, — сказал Николсон. — Но логический факт остается: сколь разумен бы ни…

— Так глупо, — снова сказал Тедди. — Например, у меня минут через пять плавание. Я могу спуститься к бассейну, а в нем, скажем, не будет воды. Может, сегодня ее в бассейне меняют, например. Но вот что вполне вероятно: я подойду к краю, на дно, скажем, глянуть, и моя сестра подкрадется сзади и как бы меня туда столкнет. Я могу раскроить себе череп и мгновенно умереть. — Тедди посмотрел на Николсона. — Такое возможно, — сказал он. — Моей сестре всего шесть лет, она немного жизней пробыла человеком, и я ей не сильно нравлюсь. Такое возможно — запросто. Но что здесь трагического? В смысле, чего тут бояться? Я же просто сделаю то, что должен сделать, вот и все.

Николсон глуховато фыркнул.

— С твоей точки зрения, может, и не трагедия, но для твоих мамы с папой — событие определенно прискорбное, — сказал он. — Когда-нибудь об этом задумывался?

— Да, конечно, задумывался, — ответил Тедди. — Но лишь потому, что у них есть имена и чувства для всего, что происходит. — Чуть раньше он снова сунул руки себе под ляжки. Теперь же вытащил их, вытянул вдоль подлокотников и посмотрел на Николсона. — Знаете Свена? Он спортзалом заведует? — спросил он. Подождал, пока Николсон кивнет. — В общем, если бы Свену сегодня снилось, что у него умерла собака, он бы спал очень и очень плохо, потому что очень хорошо относится к собаке. Но когда бы он проснулся наутро, все у него было бы хорошо. Он бы понял, что это лишь сон.

Николсон кивнул:

— И в чем же смысл?

— Смысл в том, что если бы его собака действительно умерла, все было бы ровно так же. Только он бы этого не знал. В смысле, он бы не проснулся, пока сам бы не умер.