Моя судьба

– Я извиняюсь, гражданочки! Хочу напомнить вам, что пропустила сегодня и завтрак, и обед, а при моих известных вам печеночных проблемах очень опасно нарушать режим питания! Мне было обещано, что меня накормят!

– Через пять минут тебе все принесут, – раздраженно ответила охранница.

– О, благодарю вас!

– Ну, – обратился к заключенной Игорь Борисович. – Может, представишься?

– Разумеется! С удовольствием! – Продолжая улыбаться, она выпалила без запинки мое имя, отчество и фамилию, дату и место моего рождения, после чего осведомилась: – Все правильно, я надеюсь?

– Да, конечно! – пробормотала я.

– Насколько я понимаю, именно под вашим именем я буду иметь счастье провести немало времени в гостеприимных стенах учреждений Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции Российской Федерации, не правда ли?

Я повернула голову в сторону Игоря Борисовича.

– Совершенно точно! – ответил он женщине. – И при этом вам гарантируются условия, соответствующие самым высоким нормам содержания заключенных, принятым в Европе.

– Замечательно! – проговорила она то ли в ответ на реплику Черткова, то ли отреагировав на появление в камере еще одной пожилой толстой тетки, одетой в некогда белый, а теперь грязно-серый халат. Она несла узнице обед в металлической миске.

– Потом! – прикрикнула работница прокуратуры.

– Потом, простите, простынет! – ответила ей заключенная. – Может быть, мне все-таки позволят быстро поесть? Как было сказано в одном любимом нами всеми фильме Эльдара Рязанова: «Женщину надо вначале накормить, а потом уже… все остальное!» Героиня Татьяны Догилевой это произносила, вспоминаете?

– Ну что, давать ей еду? – спросила тетка в халате.

Игорь Борисович пожал плечами. Мне же стало стыдно, что мы обсуждаем сейчас, можно ли накормить голодную, закованную в наручники женщину. Лично я за всю свою тюремную эпопею не голодала ни единой минуты.

В итоге миска все же оказалась на столе, и наша собеседница, извинившись, приступила к еде. Держать ложку ей было крайне неудобно, и я не понимала, почему здесь, в закрытом тюремном помещении, с нее не сняли наручники. Однако мое собственное положение не позволяло задавать лишние вопросы.

– Значит, теперь у меня будет пожизненное заключение? – задумчиво проговорила она, прихлебывая дымящийся суп.

– Для тебя-то уж любое будет пожизненное! – вставила Кеменкова.

В глазах заключенной блеснула злоба.

– Пожизненное, по законодательству страны, где состоялся суд, – это шестнадцать лет! – сказал ей Чертков.

– О, как это мило! – воскликнула женщина. – Всего шестнадцать лет!

– Но на вас сейчас висит двадцатка! С вами все это уже обсуждали. Не вижу смысла тратить на это время! К тому же есть определенная уверенность, что дело будет пересмотрено.

– Разумеется! Простите, ради бога! Я все забываю, что это я такая счастливая!

После каждой своей реплики заключенная прихлебывала неаппетитно пахнущий суп.

– Да, а если меня будут содержать по европейским, как вы сказали только что, нормам, могу ли я рассчитывать на улучшение качества питания и медицинского обслуживания?

– Рассчитывать можешь! – мрачно ответила ей прокурорша.

По лицу заключенной вновь пробежала тень. Она наверняка хорошо знала эту жутковатую даму в форме и не любила ее.

– Разумеется, – спокойно проговорил Игорь Борисович. – Все наши договоренности будут соблюдаться. При этом еще раз напоминаю, что есть большой шанс на успех пересмотра дела. Будем надеяться, что в результате этого пересмотра срок будет сильно сокращен. Если вы будете вести себя разумно и в соответствии с нашими договоренностями, то…

– Смогу, может быть, выйти на свободу еще до наступления климакса? Я правильно вас поняла?

– Климакс тебе, скорее всего, не светит с твоей печенкой – сама знаешь! – прокурорша, очевидно, лично недолюбливала нашу собеседницу и не прекращала встревать в разговор.

Чертков повернулся в сторону назойливой дамы с чрезвычайно мрачным выражением на лице – той явно стоило заткнуться. Заключенная, наоборот, доела свой обед и взглянула на Черткова с ангельской улыбкой. Игорь Борисович залез во внутренний карман своего пиджака и извлек из него несколько листков бумаги.

– У нас к вам еще несколько вопросов.

Заключенная внимательно смотрела на нас с ним, крутя в руках пустую миску. Она продолжала улыбаться, но при этом было очевидно, как она устала и напряжена. Я была совершенно уверена, что источником напряженности являются выступления следовательницы из прокуратуры.

– Я внимательно слушаю и постараюсь дать несколько ответов на ваши несколько вопросов! – ответила заключенная.

– Нам важно узнать кое-что о татуировках на вашем теле, хорошо?

Женщина молчала. Очевидно, тема ей не понравилась.

– Здесь все сфотографировано и описано. – Игорь Борисович вынул два листка из своей пачки. – На левой груди у вас имеется портрет одного мужчины, а на правой – другого. Эти татуировки что-то обозначают? Это портретные изображения каких-то конкретных лиц или…

– Изображения конкретных лиц!

Она дернула себя скованными руками за ворот, и несколько пластмассовых пуговиц запрыгало по столу. Наружу вывалилась роскошная грудь, немного больше моей, смуглая и упругая. Она, наверное, в отличие от меня никогда не выкармливала своим молоком ребенка. Игорь Борисович никак не отреагировал на спонтанный стриптиз, а вот дамы напряглись. Но заключенная пока еще не потеряла полностью самообладания и продолжала улыбаться, но милой эта улыбка уже не была.

– Слева у меня товарищ Луис Корвалан, некогда генеральный секретарь ЦК Чилийской компартии, мой родственник, кстати…

– Знаю, что родственник! – кивнул Игорь Борисович. – Только на груди он тебе на хрена? Этот горбоносый уже лет двадцать никого не возбуждает!

Замечание было проигнорировано.

– А на правой груди, – продолжала заключенная, – генерал Аугусто Пиночет! Ведь мир наш – это единство и борьба противоположностей! Не так ли?

«Она все-таки сумасшедшая!» – подумала я, с сожалением глядя на роскошные сиськи, испохабленные колотыми рисунками.

– Так, конечно, так! – отозвался Игорь Борисович. – Запишите, пожалуйста, даты, когда это все было наколото. Примерно, разумеется.

– Зачем вы это сделали? – все-таки не удержалась я.

– Дура была молодая! Выпендриться хотела! Ни у кого такой херни нет, а у меня – есть! – Она черкнула что-то на листе бумаги и протянула его Черткову.

– Хорошо, проверим. И теперь вот еще. Трусы можете не снимать – на пояснице у вас букет роз и надпись «Congratulations» – что это значит?

– «Congratulations» – это по-английски «поздравления». В данном случае обозначает просто «поздравляю».

– И к чему это «поздравляю» относится? – продолжал любопытствовать Чертков.

Заключенной, очевидно, все окончательно надоело, и, подавшись всем телом вперед, она произнесла:

– Это сюрприз – поздравление мужчине, который будет иметь счастье это прочитать. Я же не всем даю! – Она посмотрела исподлобья на следовательницу. – Так что его будет с чем поздравить! Хотя после того, как меня осчастливили гепатитом С, приходится проявлять благородную осторожность.

Гепатит С! Несчастная! Немногим лучше СПИДа! Теперь наконец я хоть что-то поняла!

– Потерпи! Может, выйдешь когда-нибудь, авось тебя с голодухи кто-нибудь через гондон и трахнет! – хохотнула ненавистная уже и мне следовательница прокуратуры.

– Все! – прорвало заключенную. – Достала! С-с-ука!

Я не успела глазом моргнуть, как наша собеседница с удивительной силой и ловкостью метнула металлическую миску двумя закованными в браслеты руками. Броска не ожидал никто. Попадание получилось исключительно точным – кровь из разбитого носа прокурорши залила китель. Ретивая блюстительница закона прижала обе ладони к лицу и зашаталась. Теперь я поняла, зачем на руки такой милой и обходительной женщине перед встречей надели наручники. Влетевшие в камеру люди мгновенно схватили метательницу и выволокли ее из камеры. Потом вышли в коридор и мы с Игорем Чертковым.