Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

До приезда домой она больше не разговаривала со мной, поэтому у меня не нашлось возможности переубедить её.

И всё же, сидя на ступеньке лестницы и уткнув голову между балясинами, я слышала, как она сказала маме, что я ещё очень большой молодец, если всё обошлось только обмороком. Потому что это же чистое безумие – без всякой подготовки выставить ребёнка за калитку, а уж определить девочку в школу к монахиням – вообще сумасшествие. Ничего мне не объяснив предварительно. И если у вас самый большой сад в городе – это ещё не повод, чтобы отправить в религиозный Колледж девочку, которая даже понятия не имеет, кто такой Бог. Проводить целые дни на воздухе в моём возрасте – это очень важно, кто бы спорил, как похвально и то, что мой отец не пожелал объяснить мне, во что верить, а во что нет.

– В самом деле, в самом деле, – говорила она. – Однако… Свобода тоже должна быть ограничена, чтобы ею располагать.

Разговор несколько усложнился, и мама отняла руки от лица.

– Леда ведь могла умереть… – произнесла она.

– Да ладно… Будет вам, синьора!

– И в этом была бы виновата только я…

– Синьора, прекратите наконец… Сейчас у нас проблемы посерьёзнее!

Мама тяжело вздохнула.

– Сколько раз я вам говорила? Кому суждено сломать шею, тот найдёт тёмную лестницу.

– Да, ты права, Мария.

– Ну вот и слава богу. Не будем преувеличивать. Град ещё не означает неурожай.

Мария если уж начинала, то могла говорить без конца, а мне во что бы то ни стало требовалось немедленно выяснить одну вещь. Ещё со вчерашнего дня мучил меня этот вопрос.

– Мама… – позвала я из-за балясин.

Она подняла голову, и лицо её осветила улыбка, она подошла к лестнице, и наши глаза оказались на одном уровне.

– Вы с папой старые? – наконец спросила я.

Мама растерялась и даже как-то выпрямилась, стоя внизу.

Мы так и смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Очень серьёзно.

Потом Мария недовольно фыркнула и вновь принялась яростно махать своей метёлкой.

– Тебе в школе это сказали, да? – спросила она.

Я молча кивнула.

– Не сомневаюсь. Мне тоже так говорили.

Я надеялась получить какое-то толковое объяснение, но и представить себе не могла, что оно окажется таким, какое я услышала.

– Я – последний ребёнок в семье. У меня было ещё семь братьев. Первый на двадцать лет старше меня.

Я не понимала, при чём тут эта история про братьев. Но под конец её рассказа кое-что для меня всё-таки прояснилось.

Мои родители не старые. Просто у них имелись ещё и другие дети, которые родились на десять лет раньше меня.

Я с облегчением вздохнула и широко улыбнулась Марии и маме. Плохо, конечно, если Мария сказала неправду и мои родители в самом деле старые, но в любом случае это уже не моя вина. Виноваты Либеро и Фурио.

Время, которое я провела дома, а не в школе, заполнилось множеством событий. Невысокая температура, ещё державшаяся, не создавала мне проблем. Разве что я ощущала некоторую слабость, впрочем приятную, и тепло, которое словно окутывало и вроде бы притупляло чувства.

Я стала чуть слабее слышать, поменьше разговаривать и немного хуже видеть. Словно плавала в чём-то. Всё казалось мне более мягким и сглаженным, будто по ночам кто-то специально шлифовал острые углы. Поэтому, когда мне сказали, что Бог – это не человек, а Бог, и всё тут, впечатление от такого объяснения оказалось не сильнее, чем взрыв бомбы для глухого.

Права Ноэми.

Бог был, и всё тут. Если ты верила, что он существует, – значит существует. А не верила – значит, его нет. Если верила, что существует, – он помогал тебе. А не верила – он занимался своими делами. Справедливо.

Бабушка верила в Бога, по-своему, но верила; отец совершенно не верил в подобные вещи. Мама верила, когда была маленькой, из-за бабушки, но сейчас больше не верила, из-за моего отца. Либеро и Фурио – тоже мне! Мария верила, но не доверяла. Ватту не разрешалось верить.

Сёстры в Колледже так сильно верили в Бога, что повенчались с ним, как мама с папой. Только сделали это в церкви, а мои родители – в мэрии. Мэрия – это церковь, где нет цветов и музыки и где венчают бесплатно.

Вот так и проходили дни. Я спрашивала, и все отвечали мне и объясняли. По очереди, на диване у камина. Каждый по-своему.

Отец, вытирая руки тряпкой, когда выходил из своей мастерской и поднимался наверх, в спальню.

Бабушка, сидя у каминного экрана, – профиль освещён жёлтым пламенем.

Мария, опершись на ручку огромной метлы или размахивая разноцветной метёлочкой из перьев.

Только мама ничего не говорила. Она приносила мне апельсиновый сок и, ожидая, пока выпью его, гладила по голове.

В течение недели я собрала достаточно сведений, необходимых, чтобы выжить в Колледже Верующих. Помимо того, что я узнала, кто такой Бог, что делают и о чём думают сёстры, что создание скульптуры – это работа и почему девочки не ели яблоки на завтрак, я отлично научилась креститься и читать Отче наш, Аве Мария, Славься, ЦарицА, Ангел Божий. Этому меня научила бабушка, постепенно, день за днём.

Хотя бабушка, бесспорно, самый пожилой человек в нашей семье, она оказалась единственной, кто любое дело совершал, словно впервые в жизни. С ней мне всегда бывало невероятно весело, и никакого труда не составляло выучить молитвы. Она обучила меня им так же, как рассказывала по вечерам, когда оставалась у нас ужинать, историю Мадам Баттерфляй.

Хотя мне и сказали, что Бог есть, говорить тут больше не о чем, и что не имеет никакого значения, как он выглядит, всё же, заучивая наизусть молитвы, мне хотелось знать, худой он или толстый, высокий или низкорослый, светлые у него волосы или тёмные. Не так уж и многое меня интересовало, но хотелось бы знать, по крайней мере, носил ли он шляпу или нет.

Монархическое представление о Боге и всех остальных из его окружения, какое преподала мне бабушка, увлекло меня, подобно истории Пинкертона и Чио-Чио-сан [7]. После обеда я забиралась на стул возле окна и высматривала бабушкину машину на аллее у гаража, сколько бы времени ни приходилось ждать.

Стоило бабушке напомнить мне, что Бог – это царь, Мадонна – царица, а Иисус – принц, как у меня, словно у верноподданного, тотчас рождалось в душе настоятельное желание обожать их. Эта история так взволновала меня, что даже захотелось на какой-то момент поступить подобно монахиням, – обвенчаться с Принцем.

Я почувствовала себя немного виноватой из-за того, что плохо подумала о Боге. По счастью, если он и в самом деле такой, как рассказывала бабушка, он не придаст этому значения. Я оправдала и родителей, о которых так плохо думала, возвращаясь в машине в то утро из школы.

Идея отправить меня в Колледж Верующих – не наказание. Почему они это сделали, я по правде говоря, так и не поняла, зато мне стало ясно, что существуют какие-то различия, как между красками, и что я сама могу решить, что мне больше нравится.

Понимание, что не следует пугаться, если в школе кто-то поступает иначе, чем у меня дома папа, мама, Либеро и Фурио, бабушка и Мария, принесло мне большое облегчение. А научившись отлично читать Отче наш, я окончательно выздоровела.

В субботу вечером бабушка осталась у нас на ужин. Когда он закончился и Мария убрала со стола, бабушка поставила стулья в ряд, как в партере, а меня поместила на стол, так что я оказалась словно на сцене.

Кроме Либеро и Фурио, дравшихся наверху, все заняли свои места. Прежде чем сесть, бабушка взяла половник и, держа его, словно микрофон, сказала хорошо поставленным голосом:

– Дамы и господа, добрый вечер. Считаю за честь представить вам героиню сегодняшнего вечера, очень талантливую актрису, которая исполнит для вас на этой престижной сцене Отче наш. Дамы и господа… Лееееда Роткооооо!

Все зааплодировали. Мария громче всех.

Когда, затаив дыхание, я попросила Господа оставить нам долги наши и, протянув руки, обратилась к публике: «Яко же и мы оставляем должником нашим», мама прослезилась.