Любовь и Тьма

Когда, громко зазывая в рупор жителей на грандиозное международное представление, восхитившее публику многих стран, в Лос-Рискос приехал цирк с лохматым медведем, она отказалась вести туда детей из страха перед клоунами: все они так одинаковы и так похожи на Иполито. Однако в кругу семьи он переодевался в клоунские одежды и размалевывал лицо, но не для недостойных пируэтов и грубых шуток, а для того, чтобы порадовать ребят историями о страшилищах: про бородатую женщину, могучего человека-гориллу, способного тащить грузовик зубами за проволоку, про пожирателя огня, глотающего облитый нефтью горящий факел, но не сумевшего затушить пальцами свечу, лилипутку, скачущую галопом на козе, воздушного гимнаста, упавшего с трапеции и забрызгавшего своим мозгом уважаемую публику.

— Мозг у христиан такой же, как у коров, — объяснил Иполито, заканчивая трагическую историю.

Усевшись в кружок вокруг отца, дети слушали и слушали одни и те же рассказы. Перед зачарованными глазами домашних, ловивших его слова на лету, Иполито вновь обретал достоинство, которого не было в дешевых спектаклях, где он служил мишенью для шуток.

Зимними ночами, когда дети спали, Дигна, вытащив из-под кровати картонный чемоданчик, чинила при свече рабочую одежду мужа: пришивала громадные красные пуговицы, там и сям штопала прорехи и накладывала внушительные заплаты, натирала до блеска пчелиным воском громадные желтые туфли и втайне вязала полосатые чулки для клоунского наряда. Она все делала с такой же нежностью, какая наполняла ее восхищенную душу во время их коротких любовных встреч. В ночном безмолвии едва слышные звуки становились громкими — дождь оглушительно барабанил по черепице, а дыхание, доносившееся с детских кроватей, было столь чистым, что мать могла угадать, какие сны видят дети. Охваченные жаром тайного любовного сговора, Дигна и Иполито сжимали друг друга в объятиях, сдерживая рвущееся из груди дыхание. В отличие от других крестьянских семей, их брак был заключен по любви, в любви были зачаты и дети. Поэтому в самые тяжелые времена, когда случались засуха, землетрясение или наводнение и котелок оставался пустым, они все равно не жаловались на появление нового ребенка. Дети, как цветы и хлеб, говорили они, — благословение Господне.

Когда Иполито был дома, он ставил изгородь, заготовлял дрова, ремонтировал рабочий инструмент, а когда утихал дождь — латал крышу. На деньги, накопленные на гастролях и от продажи меда и свиней, семья кое-как сводила концы с концами ценой строжайшей экономии. В благоприятные годы в еде недостатка не было, но даже в лучшие времена денег не хватало. В семье ничего не выбрасывалось и всему находилось применение. Младшие донашивали одежду старших детей до тех пор, пока изношенная ткань способна была держать заплатки и те не отваливались, как засохшие струпья. Вязаные жилеты распускались, шерсть стирали, а затем вновь пускали в дело. Отец на всех плел альпаргаты, [14] а в руках матери без устали мелькали спицы и стрекотала швейная машинка. Они не чувствовали себя бедными, как другие крестьяне, поскольку владели землей, унаследованной от деда, у них были скотина и инвентарь. Когда-то они получали сельскохозяйственные кредиты и какое-то время верили в процветание, но затем все возвращалось на круги своя.

— Послушай, Иполито, перестань смотреть на Еванхелину, — прошептала Дигна на ухо мужу.

— Может быть, сегодня у нее не будет приступа, — ответил он.

— Все равно будет, мы ничем не можем помочь.

Члены семьи закончили завтракать и разошлись каждый со своим стулом. С понедельника по пятницу младшие сыновья ходили в школу — полчаса быстрой ходьбы. Когда бывало холодно, мать давала каждому ребенку разогретый на огне камень: положив его в карман, удавалось согревать руки. Кроме того, она совала им хлеба и два кусочка сахара. Раньше, когда в школе было молоко, дети подслащивали его сахаром, но уже несколько лет они сосали его, как карамельки, на перемене. Эти полчаса, что уходили на дорогу, были ниспосланным Богом благословением: дети возвращались домой уже тогда, когда приступ у их сестры прекращался, а паломники отправлялись по домам. Но в тот день была суббота, значит, все они будут дома, — и ночью Хасинто, наверное, обмочится прямо в кровать от страха перед кошмарами. Как только появились первые признаки болезни, Еванхелина перестала ходить в школу. Ее мать точно помнила, когда началась эта беда Это произошло именно в тот день, когда собралась уйма лягушек, но она была убеждена, что это не связано с болезнью девочки.

Однажды утром у железнодорожного переезда были замечены две толстые и горделивые лягушки: они словно осматривали окрестности. Вскоре откуда-то появилось множество других: небольших — из прудов, средних размеров — из ям и колодцев, белых — из акведука, серых — из реки. Кто-то встревожился и созвал всех на них посмотреть. Меж тем земноводные, выстроившись в аккуратные шеренги, организованно пустились в путь. По дороге к ним присоединялись другие; вскоре внушительное зеленое множество направилось к шоссе. Новость облетела округу, появились любопытные: кто пешком, кто — верхом или на автобусе, и все говорили об этом невиданном чуде. Застопорив движение машин, огромная живая мозаика запрудила проезжую часть главной шоссейной магистрали, ведущей в Лос-Рискос. Какой-то грузовик необдуманно попытался двинуться вперед, но заскользил по мертвым, раздавленным тушкам и под ликование собравшихся детей перевернулся, а они вмиг растащили рассыпавшийся по кустам товар. Полиция, облетев район на вертолете, обнаружила, что двести семьдесят метров шоссе покрыто лягушками настолько плотно, что сверху они были похожи на живой блестящий мох. Новость передали по радио, и вскоре из столицы прибыли журналисты вместе с китайским экспертом из ООН: он утверждал, что в детстве видел подобное явление в Пекине. Выйдя из темного автомобиля с официальными номерными знаками, он приветствовал собравшихся, поклонившись налево и направо, а толпа разразилась аплодисментами, — вероятно, его спутали с дирижером хорового общества. Понаблюдав несколько минут за этой желатинообразной массой, человек с Востока заключил, что нет причин для тревоги: речь идет лишь о собрании лягушек. Это повторила пресса, а поскольку были времена бедности и безработицы, то стали подшучивать, мол, за неимением манны небесной Бог послал лягушек, чтобы избранный им народ готовил их с чесноком и кориандром. [15]

Когда с Еванхелиной случился приступ, участники сборища уже рассеялись, а телеоператоры снимали с деревьев свое оборудование. Было двенадцать дня, омытый дождем воздух сверкал чистотой. Еванхелина была в доме одна, а Дигна с внуком Хасинто кормила свиней отходами с кухни. Мельком поглядев на лягушек, они поняли, что ничего интересного там нет, просто сборище противных животных, — поэтому вернулись к свои делам. Пронзительный крик и звон разбитой посуды возвестили о том, что в доме что-то случилось. Еванхелину они нашли на полу: упираясь в пол затылком и пятками, она выгибалась дугой, изо рта ее шла пена, а вокруг валялись черепки разбитых чашек и тарелок.

Мать испугалась и сделала первое, что пришло ей в голову: окатила девочку с ног до головы холодной водой из ведра, — но это, однако, не возымело действия, наоборот, только усилило пугающие симптомы. Когда девушка прокусила язык, изо рта хлынула розовая слизь, глаза закатились, словно провалились в бездну, тело забилось в конвульсиях, а комната вдруг наполнилась тревогой и запахом — кала. Приступ был настолько мощным, что сложенные из необожженных кирпичей толстые стены дрожали, словно внутри них билась какая-то тайная сила. Обняв Хасинто, Дигна Ранкилео закрыла ему глаза рукой, чтобы он не видел этого ужаса.

Приступ продолжался всего несколько минут, но Еванхелина была после него без сил, мать и брат напуганы до предела, а дом перевернут вверх дном. Когда, посмотрев на сборище лягушек, вернулись Иполито и другие сыновья, все уже прошло: девочка отдыхала на стуле, а мать собирала разбитую посуду.