Черная молния. Тень буревестника (СИ)

— Уйдем, — тихо предложил он своей подруге, та быстро испуганно кивнула. Она тоже была реалисткой и догадывалась, что с ней могут сделать эти смуглые наглые парни с клекочущими голосами.

— А ты что русская свинья, подраться разве не хочешь? — встав вызывающе спросил один их парней.

— Нет, — с усилием шевеля как онемевшими губами сказал Витёк, — не хочу.

Поднялись остальные. Подошли. Улыбаясь от грядущего удовольствия окружили. Витек испуганно оглядывался. Одним сильным ударом по голове Витька уложили на пол, в глазах у него помутнело. Дальше его добивали ногами. Испуганные посетители не вмешивались. Девушка отчаянно закричала, ей отвесили хлесткую пощечину:

— Молчи сука!

И она замолчала. Избитого окровавленного Витька подняли и поставили на колени. Поднесли нож к горлу потребовали:

— Кричи. Русские говно! Кричи. Ну…?

Еле шевеля разбитыми губами, плача от боли, страха и унижения Витёк кричал всё что он него требуют, нападавшие хохотали наслаждаясь своей силой, своей властью, ловили кайф от его унижения.

— Теперь, ты, — один из нападавших подошел к испуганной девушке, уверенно и сильно взял ее за горло, — ты сука кричи: Русские говно! Кто не с нами тот под нами! Ну… кричи сука…

Она не стала кричать. Ей разорвали короткое модное платье и избили. Но Витёк этого не видел. Когда его подругу схватили за горло он дернулся и хотел встать, его ударили в затылок и он потерял сознание. Очнулся от осторожных прикосновений, ему протирали лицо мокрым платком. Нападавшие уже уехали. Теперь все вокруг громко возмущались. Милицию, тогда еще милицию, уже вызвали. Витёк был реалистом, он не стал писать заявление. Знал, это не к чему не приведет, живы и слава богу, а то ведь могли и убить. Вернувшись домой он не разбавляя пил шестидесятиградусный виски и чувствовал как с каждым глотком все сильнее и сильнее разгораясь в нем клокочет ненависть. Но он был реалистом и не пошел с охотничьим ружьем на улицу, чтобы убить первого попавшегося смуглого человека. Рядом с ним на диване сидела его избитая девушка и ласково неловко утешала его. От этого становилось совсем уж совсем муторно и просто невыносимо стыдно. Пьяный крича: «Надо быть реалистом!», он перебил в квартире все зеркала, чтобы не видеть своего отражения, своего опухшего лица. Лица реалиста, лица жалкой слизи, лица «русского говна». В ту ночь он хотел умереть и умер. Успешный менеджер, счастливый человек умер и родился другой, кем он стал, он и сам не понимал, он просто понял, что стал другим. Утром он позвонил на работу и не объясняя причин попросился отпуск. Он был хорошим работником и ему пошли навстречу. Он был реалистом и знал, что всегда будет помнить как его унижали, как он захлебываясь кровью и слезами повторял, что «русские говно» и что его девушка которую он не смог защитить видела всё это. Он не смог простить ей своего позора и они расстались. Больше никто из его знакомых об этом случае ничего не знал, можно все забыть, его никто не попрекнет. Жизнь продолжается. Но он не мог забыть, ненависть жгла его. И он не стал заливать ее ни заморским виски, ни русской водкой. Он был реалистом и не искал себе оправданий, он стал искать тех кто как и он не больше хочет быть «русским говном». Он был очень неглупым человеком и искал тех кто не болтает и не льет публичные слезы «о несчастном русском народе», кто не шастает напоказ в вызывающей униформе по около всяческим тусовкам. Он искал тех кто готов с оружием в руках сопротивляться оккупантам и пришлым нацистам. Он искал бойцов национального сопротивления.

Где и как он встретился с Вадимом он не рассказывал, а я и не спрашивал. Он вступил в их группу. Бросил курить, почти прекратил выпивать. Он был реалистом и его не беспокоили отдаленные возрастные последствия от курения и употребления алкоголя, он знал что вряд ли доживет до тридцати, его сразу предупредили об этом и он это принял. Но алкоголь резко снижает реакцию, курение сажает «дыхалку», а он активно, настойчиво занимался искусством выживания, искусством побеждать в бою. Он стал бойцом. Он стал тенью. Ну кто может подумать, или даже предположить, что этот молодой успешный в меру циничный менеджер, состоит в боевой автономной группе и участвует в акциях. Никто. Пока, никто. Только другие тени знали его иное лицо и его новое имя: Кит.

— У меня для тебя подарок, — сказал Юра доставая ноутбук и выжидающе посмотрел на Кита.

— Слушаю, — он стал очень сдержан в словах.

Болтовни ему хватало на работе, но и там он стал меньше говорить, стал более настойчив и как подавлял проявившейся внутренней силой своих оппонентов. «Как специалист вы заметно и очень сильно растете, пора вам возглавить отдел и поручить отдельное направление» — одобрительно говорил ему руководитель компании после того как он легко убедил партнеров по переговорам принять условия их контракта. Он только усмехнулся, больше все это его не интересовало. Его подлинная жизнь теперь в тени и там он тоже рос и быстро стал своим.

— Смотри, — Юра открыл ноутбук и включил видеозапись.

А там он стоит на коленях и плача кричит: «русские говно». Испуганный окровавленный, не человек так… жалкая скотина, слизняк. Он часто видел все это в своих кошмарах, последнее время все реже и реже. Дальше на записи он увидел другое лицо, торжествующее, уверенное в своей силе и праве ставить его на колени. Кит молчал, о том что привело его в группу, Вадим и Юра знали. Причины это единственное, что от каждого требовали откровенно рассказать, все остальное было частным делом. Он рассказал, а потом не раз и доказал: он не говно.

— Это запись из социальных сетей, — с мягким сочувствием пояснил Юра, — Маузер установил, кто ее сделал и где живет этот человек. Он тут в столице.

— Понял, — коротко сухим тоном ответил Кит.

Потом он не стал размещать в социальных сетях видеозапись их встречи. Он не стал унижать своего врага. Он был реалистом, а его враг фантазером «мечтателем» который действительно верил, что все «русские говно» особенно когда пятеро вооруженных толерастов нападают на одного растерянного не тренированного человека. Теперь они схватились один на один. Кит настоял на этом, остальные были на подстраховке. Он дрался голыми руками не из благородства, он хотел в одиночку убить свой страх и сделал это. Ненависть погасла, пришло холодное сознание того, что и как надо делать. Он окончательно обрел свободу. Кошмары больше его не мучили.

— Кошмары больше тебя не мучили, — повторил я, концовку его рассказа, — а ты знаешь, это звучит чудовищно. Обычно все должно быть наоборот. Тебя должна мучить совесть и все такое… ты должен раскаиваться… прийти с повинной в органы, искупить свою вину…

— Кто это интересно установил? — с надменной насмешкой вызывающе поинтересовался Витёк, — толерасты что ли? А совесть? Она меня долго стыдом изводила, пока я этого не встретил. Теперь она спокойна, я тоже. Ты же вроде как воевал? Мне Vest что — то такое говорил, потому я и согласился на встречу. Ну и что за херню ты несешь? Что мне может и правую щеку им подставлять, с поклонами наших девчонок приводить и пока они их насилуют «яблочко» от счастья танцевать? Так?!

— Ты вполне мог нарваться и на русских гопников, также бы избили и ограбили, мало ли таких случаев было и что их тоже убивать? И кстати менты, а теперь уже полицаи и в этом случае поступили бы абсолютно одинаково.

— Да знаю я, — отмахнулся Кит и уже серьезно без наигранного снобизма, объяснил, — во первых наших гопников тоже бить надо, это раз. Во вторых наши гопники ограбят, если сопротивляешься изобьют, по пьяни или под наркотой и убить могут, но унижать по национальному признаку не станут. Я ведь врать не хочу и не буду. Если бы меня избила и ограбила наша местная гопота я бы счел, что это обидная, но бытовая неурядица. Уже через неделю ну ладно через месяц и думать бы об этом забыл. А может и не забыл, но свою жизнь менять бы не стал, максимум купил бы ствол. А тут другое, тут понимаешь, это самому почувствовать надо, как они нас презирают, как наслаждаются нашим страхом, как хотят чувствовать себя господами, а нас видеть своими рабами, недочеловеками, двуногим скотом. Это оккупация. Против нас открыто ведут политику геноцида и террора. Повинуйся «русское говно» если конечно хочешь дышать. Я не говно, Я человек! Я живу на своей земле и скотом быть отказываюсь. И не я один такой. Всё хватит толерасничать, наш ответ готов, как говорится: «Ваше слово, товарищ Маузер»