Кресло русалки

Дома. Не оставалось ничего иного, как схватить чемодан в охапку и спуститься на берег.

У Кэт под глазами полукружьями залегли желтоватые тени. Она обняла меня, и я одновременно почувствовала благоухание острова, крепкую смесь из запаха тины и старых крабовых ловушек, настоянную на соленом воздухе.

– Приехала все-таки, – сказала Кэт, и я улыбнулась ей.

Бенни уткнулась круглым лицом в рукав моего пальто и буквально вцепилась в меня. Я положила руки ей на плечи и прижала к себе.

– Ты не хотела приезжать, – сказала она. – Ты же тут все терпеть не можешь.

Кэт прочистила горло:

– Ладно, Бенни, хватит.

Но Бенни не утихомиривалась:

– Мама стоит на пятне крови.

Я посмотрела под ноги. Темные неровные края кровавого пятна выступали из-под туфли Кэт. Я представила, как они сломя голову мчатся к парому, переезд через бухту, мамину руку, замотанную махровым полотенцем.

Кэт чуть отступила назад, и мы все застыли как изваяния в лучах клонящегося к закату солнца, глядя на пятна крови моей матери.

Глава пятая

Мы кое-как разместились в мототележке Кэт, припаркованной у пирса. Бенни уселась сзади с моим чемоданом, а я забралась на переднее сиденье, осторожно поглядывая на клаксон и вспоминая нашу последнюю, душераздирающую поездку.

– Не беспокойся, – утешила Кэт, – я не буду гудеть, если только не найдется сумасшедший, который бросится мне под колеса.

– Ненавижу эту чертову штуку, – созналась я.

– Пожалуйста, можешь ненавидеть сколько угодно, но она спасла жизнь не одного туриста.

– Мама привыкла наезжать на туристов, – усмехнулась Бенни.

– Вовсе нет.

– Думаю, Бенни просто не способна врать, – сказала я, и Кэт обиженно надулась, выезжая на узкую мостовую.

Небо над нашими головами становилось оранжевым. У меня возникло ощущение давящей сверху тьмы, скапливающейся за ярко расцвеченным небосводом. Пока мы проезжали мимо расположенных на главной улице лавок, никто не произнес ни слова, даже Бенни.

Витрины всех магазинчиков, даже крохотная почта, были увешаны ярко-лиловыми лавандовыми гирляндами. Стоны лавки «Сети и снасти» Шема были выкрашены в цвет хурмы, а на деревянном пеликане перед входом в «Большой Магазин Кар-р, Кар-р» теперь красовалось седло пони, чтобы, как подумалось мне, дети могли посидеть. Мы миновали кучку туристов перед «Эгрет экспедишнз», записывавшихся на лодочные и пешеходные экскурсии. Даже в разгар зимы это место выглядело оживленным.

Я указала на лавочку, вклинившуюся между кафе «У Макса» и увеселительным заведением. Над ней был прилажен синий в белую полоску навес, а надпись на витрине гласила: «Русалочья сказка».

– Разве здесь раньше был не рыбный магазин?

– Прогорел, – вздохнула Кэт.

– Теперь это мамин магазин, – заверила Бенни.

– Ты не шутишь? Ты его купила? И открыла сувенирную лавку?

Я была удивлена. Я знала Кэт всю жизнь, и она никогда не проявляла ни малейшего интереса к торговле. После смерти мужа – а случилось это по крайней мере лет двадцать назад – они с Бенни вполне довольствовались ее пенсией и небольшим социальным пособием.

– Открыла прошлой весной, – похвасталась Кэт.

– А кто же сейчас за ним присматривает?

– Когда я на месте, лавка открыта, когда меня нет – закрыта, – ответила Кэт.

– Хорошее название, – заметила я.

– Я хотела назвать ее «Роковой плавник», но твоя мать забраковала. У женщин нет никакого чувства юмора.

– У нее-то точно.

– А вот и неправда. Нет-нет, у нее появлялось такое чувство юмора, что только держись, – сказала Кэт.

Она включила фары, и на дорогу перед нами легли две светлые полосы. Я наблюдала за тем, как она наклонилась вперед, словно стараясь выжать из тележки максимальную скорость – восемнадцать миль в час – и даже больше, и в памяти вдруг всплыл отрывистый смех матери, времена, когда мы все еще были нормальными и счастливыми людьми. Кэт была права: когда-то у матери действительно было такое чувство юмора, что «только держись», она могла приготовить креветки в кокосовом соусе и, подавая их, надеть гавайскую юбку из травы. Тогда Майку было восемь, и его злосчастный пенис застрял в бутылке из-под колы, в которую он мочился, по причинам, так до конца и не выясненным. Скорей всего, оказавшись в горлышке бутылки, его орган, скажем так, слегка разбух. Мать старалась быть серьезной, но не выдержала и расхохоталась: «Майк, пойди к себе, посиди, представь мать Терезу, и он сразу выскочит».

– Лучше всего расходятся желтые значки с надписью «Царица русалок», – рассказывала Кэт. – Плюс наши русалочьи буклеты. Помнишь отца Доминика? Он написал для нас историю святой Сенары, и мы выпустили ее в маленьких буклетах под названием «Русалочья сказка», как у лавки. На складе уже почти ничего не осталось. Отец Доминик все время заявляется сюда в своей дурацкой чертовой шляпе – подписывать экземпляры. Я ему даже сказала: «Ради бога, отец Доминик, вы же не автор "Пэта Конроя"».

Я рассмеялась. В детстве я часто сталкивалась с отцом Домиником, когда играла на монастырской площадке, ожидая, пока мать управится на кухне, и он всегда отпускал какие-нибудь язвительные шуточки. Но была в его характере и другая сторона, что-то мрачное, что я никак не могла точно определить. Он был одним из монахов, которые в тот день принесли нам обломки отцовской лодки, кто стоял там, пока мать сжигала доски в очаге.

– Он все еще носит соломенную шляпу?

– Вроде того. Только солома уже крошиться начала, – ответила Кэт.

Мы замолчали, огибая заднюю оконечность острова, по большей части незастроенную, буйно заросшую деревьями, которые ветер упрямо пригибал к земле. На повороте деревья расступились, открыв участок, покрытый травой цвета жженого сахара, за ним начинался океан. Вода темнела, становясь пурпурной, и это вернуло меня к мыслям о причине моего приезда, к тому, что сделала мать. В ее жизни все так перепуталось.

Я задумалась, случилось ли бы что-нибудь, окажись я лучшей дочерью? Разве не следовало мне все предвидеть? Я понимала, что даже в данный момент она вполне может оказаться дома и отрубать себе остальные пальцы.

При чем тут ее палец? При чем?

На заднем сиденье Бенни что-то негромко напевала. Я наклонилась к Кэт.

– Что с ее пальцем? Тем, который она отрубила?

– Держит рядом с кроватью в майонезной банке, – сухо ответила она.

Шпиль церкви аббатства показался одновременно с тем, как кончилась мощеная дорога. Кэт не стала сбавлять скорость, и нас подбросило примерно на фут, когда мы наехали на ком затвердевшей грязи. В воздух взвились клубы пыли.

– Держись! – крикнула Кэт Бенни.

Волосы Кэт окончательно растрепались и развевались за спиной, когда мы медленно и плавно проезжали мимо монастырских ворот. Сразу за ними находилась Звезда Морской Часовни, крытая дранкой белая приходская церковь, в которой монахи служили обедню для островитян и куда все дети с острова Белой Цапли, включая меня, ходили на занятия начальной школы. Все классы одновременно вела Анна Легар, которая, когда мне было десять, откровенно заявила, что я прирожденный художник. Когда мне исполнилось одиннадцать, она развесила мои бесконечные наброски обломков кораблекрушения на стене часовни и пригласила весь остров на «шоу». Кэт купила один набросок за четвертной.

– А что с моей картинкой, которую ты купила и повесила на кухне?

– Она у меня. Только теперь висит в «Русалочьей сказке».

Когда мы проезжали мимо ее подъездной дорожки, я заметила значок «Царица русалок», приколоченный к столбу рядом с почтовым ящиком.

Через несколько секунд мы притормозили перед домом матери, построенным, подобно большинству островных домов, в стиле 1820-х, то есть коттеджем, рассчитанным на то, что он расположен в зоне, подверженной действию приливов. Он стоял на сваях в зарослях пальметто, со слуховыми окнами, черными ставнями и просторной верандой, протянувшейся вдоль фасада.