Мосты округа Мэдисон

Вокруг стояла тишина. Краснокрылый дрозд сидел на заборе и посматривал на Франческу черным блестящим глазом. Из придорожной травы доносился зов лугового жаворонка. А больше ни звука, ни движения не было заметно под белым августовским солнцем.

Не дойдя до моста, Роберт Кинкейд остановился. Он постоял немного, потом присел на корточки и посмотрел на мост через объектив. Перешел дорогу и проделал то же самое с другой стороны, после чего углубился под крышу моста и принялся рассматривать балки и доски настила, а затем, выглянув через проем сбоку, посмотрел вниз, на реку.

Франческа потушила окурок, толкнула дверь и выпрыгнула из кабины. Взгляд ее скользнул по дороге: соседских машин как будто не видно. Она направилась к мосту. Полуденное солнце пекло нещадно, а под крышей моста, казалось, можно было найти прохладу. На мгновение силуэт Роберта мелькнул у другого выхода, потом он направился вниз, к ручью, и исчез.

Под крышей негромко ворковали в гнездах голуби. Она положила руку на перила и ощутила мягкий жар, исходивший от дерева. Там и сям на планках попадались следы деяний человека в виде надписей: «Джимбо-Денисон, Айова», «Шерри + Дабби» и «Вперед, ястребы!» Голубиное воркование не умолкало ни на мгновение.

Франческа просунула голову в щель между двумя досками и посмотрела вниз, в ту сторону, куда ушел Роберт Кинкейд. Он стоял на камне посреди речки и смотрел на мост и вдруг помахал ей рукой. Франческа вздрогнула. Он благополучно перебрался на берег и с легкостью принялся взбираться по крутому каменистому склону. Но Франческа не шевельнулась и продолжала смотреть на воду. Только когда она услышала звук его шагов по деревянному настилу, повернула голову.

— Здесь и в самом деле красивое место, — сказал Роберт, и голос его гулким эхом разнесся по всему мосту.

Франческа кивнула.

— Да, вы правы. Но мы, местные жители, привыкли к этим мостам и считаем их за нечто само собой разумеющееся, так что даже перестали их замечать.

Он подошел к ней и протянул букетик полевых цветов.

— Спасибо за экскурсию, — улыбнулся он. — Я приеду сюда через пару дней и сделаю несколько снимков.

Странное чувство, которое она испытала, увидев его в первый раз, вернулось. Цветы. Никто никогда не дарил ей цветов, даже по самым торжественным случаям.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказал он, и Франческа вспомнила наконец, что так и не назвала ему своего имени и это смутило ее гораздо больше, чем она могла предположить. Некоторое время Франческа молча смотрела на него, затем представилась. Он кивнул и сказал:

— Я уловил легчайший акцент. Вы из Италии?

— Да, но уже много лет, как уехала оттуда.

И снова они в кабине грузовика, снова едут по каменистой неровной дороге, а солнце потихоньку опускается к горизонту. Дважды им навстречу попадались машины, но людей за рулем Франческа не знала. Дорога назад, на ферму, заняла четыре минуты, и за это время она уплыла в мыслях куда-то очень далеко. Все стало просто и одновременно непонятно. Общение с Робертом Кинкейдом не должно закончиться — вот то, чего она теперь хотела. Ей нужно было знать о нем больше. Франческа сидела, стиснув букет на коленях, как школьница после загородной прогулки. Кровь бросилась ей в лицо — она чувствовала это. Франческа не сделала и не сказала ничего особенного, но ощущение было таким, будто она переступила какую-то границу. Из приемника, едва слышного в шуме ветра и рокоте мотора, донеслись звуки гитары, а затем сразу же началась программа пятичасовых новостей.

Грузовик свернул к ее дому.

— Ричард — это ваш муж?

Они подъехали к почтовому ящику.

— Да, — ответила Франческа каким-то приглушенным голосом. Начав говорить, она уже не могла остановиться и продолжала. — Довольно жарко. Не хотите ли зайти выпить чаю со льдом?

Он испытующе взглянул на нее.

— Если это без проблем, то я с удовольствием зайду.

— Без проблем, — сказала Франческа.

Она попросила его поставить грузовик за дом, надеясь в глубине души, что ее слова прозвучали естественно. Ей, конечно, не хотелось, чтобы, когда Ричард вернется, кто-нибудь из соседей заявил: «Привет, Дик, что-нибудь строишь? Я тут видел на прошлой неделе зеленый грузовик у тебя во дворе. Но Фрэнни-то, я знал, оставалась дома, вот я и не стал проверять кто да что».

Так, а теперь вверх по раскрошившимся от времени цементным ступенькам к заднему крыльцу. Он придержал перед ней дверь. С собой он взял рюкзаки с аппаратурой.

— Зверская жарища. Нельзя оставлять в кабине, — объяснил он, занося рюкзаки в дом.

В кухне было немного прохладнее, но все-таки тоже жарко. Навстречу им поднялся пес — шотландская овчарка — и шумно обнюхал ботинки Кинкейда, после чего отправился на крыльцо и завозился там на ступеньках. Франческа достала металлический поднос со льдом и принялась разливать чай из большой стеклянной банки в стаканы. Спиной она чувствовала, что Роберт Кинкейд смотрит на нее со своего места за столом. Он сидел, вытянув ноги, и время от времени проводил руками по волосам, пытаясь их пригладить.

— С лимоном? — спросила она.

— Да, пожалуйста.

— Сахару?

— Нет, спасибо.

Лимонный сок медленно стекал по стенке стакана, и он это заметил. Роберт Кинкейд замечал все.

Франческа поставила перед ним стакан с чаем. Цветы она поместила в старый пластмассовый бокал с изображением утенка Дональда сбоку. Затем прислонилась к раковине, нагнулась и, балансируя на одной ноге, принялась стаскивать сапог. Потом, переступив на босую ногу, она проделала то же самое со вторым сапогом.

Роберт сделал маленький глоток чая и снова посмотрел на нее. «Примерно пять футов шесть дюймов росту, — определил он. — На вид лет сорок или чуть больше. Прелестное нежное лицо, прекрасное теплое тело». Но в своих путешествиях по миру он часто встречал красивых женщин. Физическое совершенство, бесспорно, было приятно само по себе, но для Роберта действительную ценность представляло другое: интеллект и страсть как проявление жизненного опыта, способность воспринимать тончайшие движения ума и духа и побуждать к этому другого — вот что имело для него значение. Поэтому почти во всех случаях молодые женщины, даже самые красивые, не казались ему привлекательными. Они жили еще слишком мало или слишком легко, чтобы обладать теми качествами, которые интересовали его.

А во Франческе Джонсон что-то привлекло его сразу же. Ум — вот что он почувствовал. И страсть в ней тоже чувствовалась, хотя он не мог определить, на что именно эта страсть направлена, и была ли она направлена вообще.

Позже он сказал ей, что совершенно необъяснимым образом момент, когда она снимала на кухне сапоги, стал для него одним из самых чувственных из всех, которые он когда-либо испытывал в жизни. Почему — роли не играло. В его восприятии жизни причины явлений были несущественны. «Анализ разрушает целое. Есть некоторые вещи, таинственные вещи, которые должны оставаться нетронутыми. Если будешь рассматривать их по частям, они исчезнут». Таковы были его слова.

Франческа села за стол, поджав под себя ногу. Волосы ее растрепались, несколько прядей упали на глаза. Она откинула волосы назад, снова забрала их в хвост, заколов гребнем. Затем, спохватившись, поднялась снова, подошла к буфету, достала оттуда пепельницу и поставила на стол так, чтобы Роберту было удобно стряхивать пепел.

Поняв это как молчаливое разрешение курить, он достал пачку «Кэмэл» и протянул Франческе. Она взяла сигарету и заметила, что сигарета была слегка влажная — так сильно он вспотел. Повторился прежний ритуал: он протянул ей золотую «Зиппо», она оперлась рукой о его руку, ощутила кончиками пальцев тепло его кожи и откинулась назад. Сигарета на вкус была изумительной, и Франческа улыбнулась.

— Чем же вы все-таки занимаетесь — я имею в виду вашу работу как фотографа? — спросила она.

Он посмотрел на кончик своей сигареты и неторопливо заговорил:

— Я — фотограф, работаю по контракту, э-э… с «Нейшнл Джиографик». Это занимает половину моего времени. Я рождаю идеи, продаю их журналу и делаю снимки. Или им приходит что-нибудь в голову, и тогда они связываются со мной и объясняют, что им нужно. Возможностей для самовыражения здесь, конечно, немного. У них довольно-таки консервативные вкусы, но зато хорошо платят. Деньги, понятно, не бешеные, но вполне приличные, и задержек не бывает. Оставшееся время я работаю на себя. Пишу и снимаю, потом посылаю свои работы в другие журналы. Н-ну, если с деньгами начинает поджимать, я беру заказ в какой-нибудь фирме, хотя и не люблю этого — они вечно ставят до черта жесткие условия. Иногда я пишу стихи, но это так, для себя. Время от времени я пытаюсь писать и прозу, но, по-моему, у меня нет к этому таланта. Живу я к северу от Сиэтла и часто брожу по тамошним местам — фотографирую рыбачьи лодки, индейские поселения или просто пейзажи. Это мои любимые сюжеты. «Нейшнл» часто отправляет меня на пару месяцев куда-нибудь вроде бассейна Амазонки или в пустыню Северной Африки. Обычно на такие задания, как это, я лечу на самолете, но в этот раз мне захотелось проехать по стране на машине и разведать, где что можно поснимать в будущем. Полюбовался озером Верхним, обратно поеду через Черные Холмы. А чем занимаетесь вы?