Добрый гений

— Очень кстати! С вашей помощью мы через год отметим первую годовщину свадьбы. В семейном кругу! Но сейчас не об этом надо думать, а о том, кого пригласить.

— Тут уж… по зову сердца, — сказала я.

— И разума, — скорректировала Лидуся.

Поскольку разум занял главенствующее положение, список гостей составлялся долго. У сердца в таких случаях имена уже наготове, их надо только произнести, а разум скрупулезно вспоминает, выбирает, оценивает.

— Надо, чтобы гости после свадьбы стали в нашей жизни уже не гостями, а единомышленниками… и, если хотите, помощниками, благодетелями.

Предполагаемые благодетели составили абсолютное большинство.

— И хорошо… и дальновидно! — оценила я список. — Вам с Валерием предстоит бороться, завоевывать позиции!

— Вот-вот… «Завоевывать» происходит от слова «война», — поддержала Лидуся, — а в войне необходимы союзники.

— Вслушивайся и запоминай, — посоветовала я сыну.

— Все должно быть продумано, — продолжала Лидуся. — Такое случается раз в жизни!

«У некоторых не один раз… Но уж у Лидуси повторов не будет!» — убежденно подумала я.

В самый канун свадьбы моя будущая невестка опять между прочим, как о решенном вопросе, сказала:

— Жилищная сторона пусть тоже вас не волнует. У нас три комнаты… Мама и папа будут счастливы!

Валерий вскинул вверх прядь, которая по-мальчишески ниспадала на лоб и придавала лицу еще более простодушное выражение.

— Мы будем жить здесь. С моей мамой.

Я чувствовала, что он хотел добавить: «Мама — тяжелобольной человек». Но в моем присутствии удержался.

Лидуся оторопела… У нее был такой вид, какой может быть у полководца, не знавшего поражений и внезапно наткнувшегося на сопротивление в том самом месте, где он рассчитывал на беспрепятственный марш.

— Мы бы освободили вас от всех забот, — обратилась она ко мне.

— Зачем маму освобождать от меня!… И от тебя? — ответил Валерий.

Внезапная твердость мягкого человека иногда оказывается непреодолимей привычной твердости человека волевого.

Именно таким голосом, мне почти незнакомым, объяснял сын, как будет ежедневно навещать Марию Теодоровну, «что бы там ни было». Я поняла: «что бы там ни было», он не покинет мой дом.

— Может быть, отменить свадьбу? — спросила Лидуся. Глаза ее сузились, превратившись в длинные огнестрельные щели. Подбородок еле заметно задрожал.

«Вот сейчас она, как тогда, прикроет лицо кулаками…» — в страхе подумала я.

— Отменить свадьбу?! — вопрошающе взглянув сперва почему-то на меня, а потом на Лидусю, изумился Валерий.

— Но ты, как выяснилось, можешь жить без меня?

— Не могу, — честно ответил он. И, разведя руками, добавил: — Но и без мамы не хочу. К тому же, тебе известно… она тяжелобольной человек.

Через силу, преодолевая себя, он все же прибегнул к этому аргументу.

— Что ты, Валерий? Что ты?! — засуетилась я. — Мне совершенно не нужна помощь. Совершенно! Я не нуждаюсь в ней.

— Я не сказал, что ты нуждаешься. Но хочу быть спокоен… И поэтому мы будем жить вместе с тобой. Я так решил.

«Я так решил…» Вновь услышала я от сына эти слова. Они не были девальвированы частым употреблением и были обеспечены, как я поняла, золотым, хоть и скрытым в повседневности, запасом воли.

Сын каждый день дотошно проверял, не забываю ли я сама себе делать уколы. Тяжелая форма диабета дарит больным квалификацию медсестер.

Самым пугающим для Валерия словом было теперь слово «кома», напоминавшее мне почему-то зимние дни и комья снега, которые мои питомцы швыряли друг в друга. Кома… Этот термин обозначал то состояние диабетиков, которое является для них кратчайшей дорогой расставания с жизнью.

Был случай, когда я по этим рельсам уже устремилась в небытие, но сын, оказавшийся рядом, успел перевести стрелку.

— А мои родители? — совладав с собой, осведомилась Лидуся.

— Их двое… А мама одна.

Суетливыми фразами я пыталась смягчить их диалог, помочь найти выход:

— Живите попеременно: то тут, то там!

— Когда ты выздоровеешь… тогда — пожалуйста, — ответил Валерий.

Он знал, что болезнь моя неизлечима.

На миг Лидусины глаза опять превратились в огнестрельные щели: она возненавидела эту болезнь, из-за которой ей пришлось отступить. «Не меня, а болезнь, — объясняла я себе. — Но разве и сама я не испытываю бессильной ненависти к своей болезни?»

Второй раз, как говорят, у меня на глазах сын проявил характер, перед которым Лидусе пришлось сдаться.

«У него, оказывается, есть воля… А у нее есть любовь! Иначе бы она не сделала ни шагу назад», — радовалась я сразу по двум поводам.

Валерий подошел к Лидусе неловко, потому что и это было у меня на глазах, обнял ее и сказал:

— Знай… Я не могу жить без тебя. И никогда не смогу. Я сразу вспомнила о своих кухонных делах, заторопилась исчезнуть.

А когда вернулась обратно, Лидуся, уже полностью уверившись, что сын мой дышать без нее не сможет, обстоятельно продолжала готовиться к свадьбе. Обстоятельность была одним из определяющих ее качеств.

— Во время свадьбы состоится концерт. Но только силами новобрачных! — объявила она. — Иначе к чему приглашать из «высшего» доцентов и профессоров? Пусть еще раз услышат… Но уже классический репертуар! Вообще свадьба должна обойтись без всяких там современных ритмов и отплясываний. Они этого терпеть не могут. Все должно соответствовать консерваторскому духу!

«Если б она руководила им ежечасно и всегда! — восторгалась и надеялась я. — Можно было бы спокойно закрыть глаза… Добрый гений нашей семьи!»

— Мама предложила, чтобы и бас выступил под ее аккомпанемент.

— Спасибо Полине Васильевне! — не подумав, признательно отреагировал мой сын.

— Это ни к чему… С какой стороны ни взгляни! — осадила его Лидуся. Она все рассматривала с разных сторон. Иначе говоря, «всесторонне». — Без всякой пользы маме и ее басу! Они же не студенты «высшего музыкального»… Это во-первых. А во-вторых… Зачем два дуэта на одной свадьбе?

… Лидусиного отца звали Модестом Николаевичем. Модестом он был в честь Мусоргского. Хотя, по его собственным словам, услышанным мною еще в детском саду, «посвятил себя скромному делу»: настройке роялей.

Повзрослев, Лидуся внушила отцу, что все зависит от того, кому он настраивает рояли. Она умела побуждать близких ей людей к активности и совершенствованию (если не нравственных качеств, то уж профессиональных во всяком случае!). Отца она побуждала стать уникальным настройщиком. Так как в доме к ней прислушивались за троих, он исполнил желание дочери.

— В любой профессии можно стать дефицитным специалистом, за которым охотятся, — разглагольствовала Лидуся. — Не человек должен предлагать свои услуги, а его услуг должны домогаться.

«Полезно, очень полезно, чтобы мой сын усвоил ее взгляд на профессии, — думала я. — Пусть к нему обращаются с протянутой рукой, а не он протягивает руку за подаянием… Лидуся не только поступками, но и своей философией прокладывает ему дорогу».

Модест Николаевич постепенно, при посредстве Лидуси, стал настраивать рояли почти всем преподавателям консерватории, а главное — всем знаменитым певцам и пианистам нашего города.

— Со временем он будет настраивать не только их рояли, но и их самих! — предрекала Лидуся. — Нашему дуэту это не помешает.

«Лишь бы ее у Валерия не похитили… Лишь бы не похитили!» — мысленно причитала я.

Желающих совершить похищение насчитывалось немало — среди студентов и даже среди профессуры. Ведь на нее еще в школьные годы трудно было «смотреть в упор».

Но Лидуся была безукоризненно верна моему сыну. Если к ней начинали подступать с комплиментами, она комплиментами и отвечала. Но они касались не мужских качеств собеседника, а его музыкальных достоинств или достоинств его жены. То, что было ее личной собственностью, она по-прежнему оберегала от любой порчи и унижения.

«Пусть она и впредь считает моего сына своей собственностью!» — мечтала я.