Сын предателя (СИ)

 Валенки Николаич подшивал исправно, брал немного с тех, кто не хотел черпать пятками снег и делился с Прасковьей выручкой без навара для себя. Когда клиент оказывался достаточно щедр или боль в животе притуплялась, Николаич брал в руки балалайку. Коля прриходил в восторг от весёлых мелодий, звучно отдававшихся в его сердце, и Николаич уже не казался сердитым или грозным. По возрасту повоевав в обозе, Николаич схлопотал шальную пулю, которая потеряла убойную силу. Вот почему позвоночник его пострадал не настолько, чтобы Николаич стал полным инвалидом. Но маленькую пенсию бывший подвозчик снарядов получал.

 Прасковья пережила тяжкое военное время стоически. После окончания войны бесчисленные походы в Военкомат и Комиссариат дали плоды. Фёдор был признан пропавшим без вести окончательно. Правда, полковник беседовал с нею, не глядя в глаза, объяснил весьма туманно обстановку в том районе боёв, нажимая на возможность гибели в болотах под Великими Луками. Торжественным тоном он заверил, что дети не несут ответственности за те или иные неправильные действия родителей.

 Прасковья чувствовала какую-то недосказанность в тоне военного начальника, и сердце её сжимала неясная тревога, которая не давала поверить в смерть мужа. В общем, пенсия была назначена на детей не такая, чтобы можно было ею заполнить брешь в семейном бюджете, но жить стало легче. Годы после войны превратились в период ожидания чуда, и это ожидание после победной эйфории было даже приятнее ожидания победы здесь, в тылу, даже не испытавшем, что такое - бомбёжка.

 Все думали, что ну вот уж завтра-то будет, наконец, лучше, чем сегодня! Дни шли и шли годы, а лучше наступало медленнее, чем рассвет утром в зимнее время. Трудились, конечно, на благо Родины усердно, расслаблялись до потери здоровья, дечились и опять трудились.

 Прасковья приучала детей тому, что умела сама. А умела она выполнять сплошь мужскую работу, от выполнения которой усердно уклонялся Коля, не вынося тяжёлой физической нагрузки. Всё свободное время от учёбы он уделял чтению книг.

  Учёба в первом классе началась неудачно для малорослого, худосочного мальчишки. На уроке рисования Коля сидел рядом с мальчиком, который надумал срисовать из букваря портрет Сталина. Получился очень смешной, похожий на ёжика, рисунок, над которым Коля смеялся так заливисто, что подошла учительница. Рисунок на Вождя страны походил только усами. Но букварь мальчика был раскрыт на странице с изображением Сталина. С Прасковьей была проведена беседа, и она просто заперла сына от греха подальше в доме до самой зимы.

 Только на следующий год и уже в другой школе Коля проявлял свои способности, но портрет Сталина прикрывал ладошкой или промокашкой, чтобы не засмеяться невзначай.

 Мало поучившаяся мать умилялась успехами младшего сына в рисовании. Ужимая бюджет семьи, покупала книги, альбомы, краски и кисточки. Видя, как легко у Коли всё получалось на бумаге, Прасковье труд художника казался лёгким заработком денег в будущем для сына.

 Успехи в рисовании в школе Колю автоматически продвинули к созданию стенгазеты. Труд этот был просто неблагодарный. Он отнимал много времени, отчего к урокам подготовиться не всегда удавалось. Сыпались тройки и даже двойки. Учителям было необходимо, чтобы стенгазета регулярно менялась, хотя на неё смотрели только минут двадцать, после чего она недели две висела вместо обоев. Коле было обидно, что его труд никак не влиял на его успеваемость в положительную сторону.

 Избавиться же от этой нагрузки было невозможно. Многие ученики просто скрывали, что они тоже хорошо рисуют. Учителя часто повторяли, что советский пионер должен проявлять скромность. Эта скромность требовала от Коли не зазнаваться, что он и старался делать, не показывая свои рисунки, которые рисовал сначала в Доме пионеров, потом во Дворце Культуры.

 Скоро жить стало намного тяжелее, несмотря на детскую пенсию. Николаич заразился жадностью Прасковьи, и повторил её подвиг с проклятыми спичками, которые облегчали быт советских обывателей. Скатался он в эту, манящую всех спекулянтов, Казань. Всё бы закончилось благополучно. Да чемодан был старый, замок был сломан ещё на передовой, а верёвка, которой был опоясан чемодан, порвалась. Всё содержимое рассыпалось по улице Максима Горького прямо к ногам милиционера.

 Три полных года дали бывшему тыловому воину, не посмотрев на ранение. Сидеть далеко не послали, где-то около столицы Удмуртии пристроили ремонтировать валенки заключённым.

 Прасковья тотчас же открестилась от этого знакомства. Запятнать свою биографию не пожелала, оберегая звание вдовы воина, пропавшего без вести в партизанском отряде. Для её детей было не безразлично, кто мог жить в одном с ними доме. НКВД отслеживал дальнейшую жизнь бывших заключённых  и их родственников. Николаич особых претензий предъявлять не стал, тем более, что найти кров у какой-нибудь не щепетильной вдовы проблем для мужика в послевоенные годы не составляло.

 Но Прасковья не только ошибалась в попытке оградить себя и детей от подозрений в связях с Николаичем. Служба НКВД работала днём и ночью. Старательные поиски неблагонадёжных никогда не заканчивались безрезультатно. Сами находясь под перекрёстной слежкой, солдаты и офицеры боялись друг друга и азартно доказывали службой верность Отечеству.

 Прасковья уже была в чёрном списке. Её муж Фёдор был не просто в числе пропавших без вести. По приказу И.В.Сталина он входил в число изменников Родины.

 Сама Прасковья, конечно, об этом догадывалась и поэтому усердствовала в сотрудничестве с НКВД. Её сигналы по поводу какой-нибудь зазевавшейся работницы проверялись с азартом, но кроме глупости обнаружить ничего не удавалось. Просто Прасковья не в состоянии была обнаружить сколько-нибудь значимого "врага народа", так как была  в должности незначительной из-за чудовищного количества ошибок при письме. А ведь допущенные ошибки при написании фамилии и имени подозреваемого лица сразу лишали документ достоверности.

 Когда капитану Жогину надоело получать осуждение начальства за кляузы Прасковьи, он надумал выдать её замуж за бывшего сотрудника НКВД Алексея Ч. Этот сотрудник заполнял в застенках НКВД журнал довольно своеобразным почерком, но без ошибок. Однако однажды вместо абревиатуры - ВМН написал ВММ. Начальство расценило это не как ошибку, а как откровенное издевательство над приговором, который был совсем не безобидным. Алексей Ч. пошёл под пытки. Бывший недавно ещё другом сотрудник поломал ему пальцы, дубинкой отбил спину, нарушив её чувствительность, и прекратил экзекуцию, когда Алексей Ч. признал себя английским шпионом, получившим задание Высшую меру наказания записывать как - Высшая Мера Молчания. Алексея Ч. спасла, скорее всего, начитанность, подсказавшая правильное объяснение непредвиденной ошибки, которую кто-то расшифровал начальству как - Высшая Мера Мучений.

 Начальство спохватилось почти во-время. Разница оказалась по значению незначительной. Алексея Ч. отправили в больницу залечивать спину и вправлять назад пальцы. С работы, конечно, сняли. Грамотный Алексей Ч. устроился работать в Книготорг и проявил себя в должности товароведа, распространявшего литературу по книжным магазинам и библиотекам.

 Вот этот Алексей Ч. и явился в домик на холме Колтомы на закате Сталинского царствования. Позже он вечно жаловался на боль а руках, причиной считал костоед, но никогда не пытался объяснять нечувствительность  спины. Привычку заполнять красивым почерком журнал, приобретённую в штабе НКВД, забыть не смог и стал вести личный инвентарный журнал, ставя номер в каждой новой купленной книжке.

 Алексей Ч. много лет носил старую офицерскую шинель и фуражку, в каких осенью и весной ходили работники спецслужб. За бедность Прасковья площадно материла дядю Лёшу, считая, что книгой сыт не будешь. Однако Коля пристрастился к повальному чтению тех книг, которые дядя Лёша приносил для своего чтения. Чтение книг было сродни наркотику, уводило из реальной жизни. Учёба уходила на задний план.