Фосфор

Не потому, что они думают, что молодость глупа, а потому, что они завидуют этой ломающей любые преграды глупости и боятся собственной, иссохшей хитрости, которая есть не что иное, как бессильная глупость. Вот они и какают нам на голову. Если все кричат, «дальше, дальше», почему же ничто не движется? А потом они говорят, да, да, секундочку, не торопитесь, все в порядке, подходите. И высасывают из нас все соки, потому что хотят, чтобы и мы иссохли. Им нужен сок юности.

О борт тротуара разбивается пивная бутылка, и мы с Микро отскакиваем на проезжую часть. На балконе стоит мужчина, обнимающий женщину в белом платье-рубашке, и пока она визжит от восторга, он швыряется в нас бутылками, и каждый раз, когда они бьются, выбрасывает в небо кулак. После чего вопит: «С Ин-тер-на-цио-на-а-алом воспрянет род людской».

Что чувствуешь, иссыхая? Что исчезает вдруг тот шум, что издает водный поток, устремляясь через плотину и с ревом разбиваясь где-то внизу? Исчезает ли вдруг грохот падающей воды? Ведь когда иссыхаешь, пропадает та жидкость, что обычно шумит в ушах. В мозгу иссохших лишь тишина, и они жаждут влажного стука, и ударов, и плеска той юной жидкости.

Тут же стоят несколько школьников, подзадоривают мужика и встречают каждую бутылку одобрительными воплями. На парнях кепки, и они полуприседают в такт своему ору. Одна девчонка то и дело заправляет волосы за проколотое ухо, осторожно трогая все еще припухшее место. Отвратительное это дело, быть до такой степени переполненным юношеским соком, что он сочится изо всех щелей: прыщи повсюду и дурной запах изо рта от непрерывного сквернословия. А еще нужно раздеваться перед зеркалом и трогать себя за все места, потому что дурацкий сок юности непрестанно тебя будоражит. Так же, как старики себя лапают, потому что чудесный, дурацкий сок подходит к концу. Никогда не понимал, почему после определенного возраста каждый человек непременно должен всего себя ощупывать в поисках этого сока.

Я про раздевание перед зеркалом, контроль тела, поднятие тяжестей, втирание в кожу различных кремов и щипанье себя за задницу и прочую чушь. Откуда это вообще повелось трогать себя перед зеркалом, да еще испытывать при этом какие-то чувства к собственному телу: то ты в него влюблен, а то, наоборот, ненавидишь всем сердцем. Что за абсурд! Кому это только пришло в голову? Может, все начали молодежные газеты, а теперь каждый тинейджер воображает, что обязан поступать так же?

И конца этому нет, и у всех вдруг обнаруживается смехотворная страсть к собственному телу, и все стоят перед зеркалами, трогают себя с затуманенным взглядом или с гримасой презрения, таращатся на свои тела и думают: «Кто же я?» Или же шепчут наподобие заклинания:

«Я люблю себя» или «Ненавижу тебя!»

И все только потому, что прочли такое в молодежном журнале. Что именно так нужно делать, когда ты молод: мол, нужно подружиться с собственным телом, нужно радоваться ему и учиться его понимать. А ведь такой молокосос только из тела и состоит. Ему бы с мозгами своими подружиться, пока они еще свежие. Ни у кого ведь и мысль не промелькнет, что мозг — это постороннее тело, которое не мешало бы разок ощупать. Что именно мозгу не повредили бы небольшой уход и внимание, так как иначе он начинает варить в обратную сторону, и под конец в черепушке остается только сухая веточка на месте мозгов.

25. Свет. Слюна. Вперед

Скажу честно, я не урод, но и не сногсшибательный красавец, как предпочитают девчонки: чтобы побольше слюны на физиономии да волос на руках. Я в норме, все при мне, ничего особенного. И я не таращусь на собственное тело так, словно это кто-то другой. Предпочитаю заглядываться на понравившуюся мне девчонку. Я слежу за ее движениями, и что сейчас в виде исключения неплохо удается, так как она здесь обслуживает, а я сижу в темноте, и никто не видит, как я рассматриваю ее и потихоньку начинаю в нее влюбляться. Чувство тем более сладкое, что я безнадежно затерян в тени, и она меня не видит, а если я подойду к бару и что-нибудь закажу, она приветливо посмотрит на меня, как на любого другого, кого видит впервые. А ведь сам я знаю ее уже целых полчаса. Знаю каждое ее движение за эти тридцать минут, и лицо мое сказало бы ей: «Привет, приятно снова встретиться с вами», а ее лицо ответило бы мне: «Привет, понятия не имею, кто ты».

Вот поэтому я туда не иду. Нет более сложной задачи, чем, сидя в такой темной, шумной дыре, где едва можно разобрать слова собеседника, привлечь к себе внимание единственного светлого существа — единственной, чье лицо видно отчетливо, потому что я и все прочие сидим в темноте, как косматые пещерные люди каменного века.

— Мы ведь не пещерные люди! — кричу я Микро. Я молод, думаю я, я недурен собой, и мое тело ведь и существует для того, чтобы тереться о тело девушки. Для этого оно существует. Я хочу заключить эту девушку в объятия, хочу вдыхать ее аромат и прижимать ее к себе, и мне совершенно наплевать, что она думает о моем теле. И если ей что-нибудь не подходит, и мы уже несколько раз занимались любовью и вместе сидим на террасе какого-нибудь пансиона, то пускай скажет это прямо, потому что либо ей нравится, либо нет. Тогда нам с ней уже не надо будет сидеть на террасе и болтать о такой ерунде.

Вот так все просто, и таковы преимущества заурядной внешности. Девушек ничего не отталкивает и не расстраивает лишь оттого, что ты выглядишь лучше, чем они. И если ты им нравишься, в твоей заурядности они непременно найдут свои достоинства. Так, пару мелочей. И будут убеждать себя в том, что с ума по ним сходят. А когда все кончится, они могут тут же найти утешение, сказав: «Ну что ж, не таким уж он был и красавцем. Скорее средненьким». И они не станут бесконечно тебя донимать, и не будут вешаться на тебя, так как ты лучшее, что им когда-либо встречалось в жизни.

Конечно, это не совсем так. Когда все близится к концу, обычно происходит совсем другое, но это сейчас не так уж важно, потому что гораздо важнее, чтобы последняя фраза завершала общую картину мыслей — правильных или нет, не имеет значения. Хороший финал ведь тоже важен, главным образом потому, что сами любовные истории всегда заканчиваются несчастливо.

Сейчас я гораздо больше думаю о начале, нежели о конце. И о том, как мне выйти из состояния пещерного человека и тоже стать таким вот светлым существом, как эта девушка, чтобы она меня увидела, и я не остался бы навеки эдаким туповатым вшивым завсегдатаем клуба, который забился в темный угол и таращится оттуда на девушек.

Почему таким вещам не обучают? Столько лет я протирал штаны в школе и все равно не знаю, как заговаривать с девушками за стойкой бара. Среднее образование для каждого обходится в миллионы, плюс многие годы твоей собственной жизни. А потом? Сейчас я, например, знаю, что в Марокко существуют первоклассные залежи фосфора, и что забастовка по-французски называется lа grève. Еще я знаю, что теоретически улитку можно заставить проползти более чем через четыре измерения, — так, чисто математически и абсолютно непонятно. И что рыбная ловля на Северном море нынче уже не та, что раньше. Но самые важные факты, решающие факты — их держат в тайне. Например, как, не имея богатых родителей, найти хорошую квартиру, как, идя по улице, есть йогурт без ложки или как заговорить с девушкой за барной стойкой, да так, чтобы ей показалось, будто она сама обязательно хочет с тобой познакомиться. Это уже один из самых сложных предметов. Если не выглядишь, как Робби Уильямс, и не можешь просто сказать: «Пойдем поцелуемся немного», потому что ни одна даже очень умная девушка не откажет Робби Уильямсу. Но для остальных это непростая задача, еще и потому, что человек, стоящий в свете за стойкой бара, всегда ценнее того, кто стоит в темноте перед ним, в пустоте, неприметный для глаз.

Освещенные парят в энергии света, а влачащие существование во тьме — парии, потому что свет им не по карману. И если я сейчас встану в очередь, то окажусь среди черни, тянущей руки из черноты и выпрашивающей выпивку. Что вообще здесь происходит? Что это за заведение? Вот сейчас найдут выключатель, и — щелк! — волшебству конец. Даже диджей стоит ярко освещенный. Ему-то что нужно видеть? Пыль на проигрывателе? Мусор на полу?